Но надо избавляться от непрошеного спутника на прогулке. Марчевский знал, что его ищут разные люди и с разными целями. С одними он сам страстно желал встретиться, с другими – нет. Господин в темном пальто и широкополой шляпе явно не посланец тех, с кем пану Викентию сейчас хотелось бы увидеться.
Поляк прибавил шагу и направился в сторону тихих улочек, скрывавших оставшиеся после прошлогодних бомбежек развалины. Больше не оглядывался – понял, что тип в широкополой шляпе прилипчив, как назойливая осенняя муха, и так просто не отвяжется. Что ж, в таком случае придется заставить его это сделать.
Пан Викентий невесело усмехнулся – многие из хорошо известных ему приемов избавления от слежки оказались непригодными в условиях оккупации. Но первая растерянность уже прошла, и мозг работал четко, выискивая наилучший вариант. Однако тревожное чувство, возникшее, когда он заметил господина в темном долгополом пальто, идущего следом с упорством гончей, не исчезало, а наоборот, усиливалось.
Ни к чему сейчас такие приключения, ни к чему. Слишком много поставлено на карту, сделан важный ход, даже не ход, а принято очень серьезное решение, осуществлены меры для его реализации, а тут возникали ненужные осложнения.
Марчевский с сожалением вспомнил о Мокотовском поле в старой, еще довоенной, Варшаве. Вот где было удобное место для встреч и неожиданных исчезновений. Там собирались тысячи людей, преимущественно безработных, которым некуда было девать свободное время. Некая своеобразная, стихийно возникшая биржа с неограниченным выбором дешевой рабочей силы. В такой толпе проще простого затеряться. Но сейчас не было ни Варшавы, ни Мокотовского поля – была полупустая улица без трамваев, редкие прохожие, жавшиеся к домам, быстро шагавший по грязному, покрытому лужами тротуару Марчевский и его молчаливый преследователь, от которого надо было избавиться.
Сзади послышался рокот моторов. Марчевский оглянулся – на улицу втягивалась моторизированная часть немцев: пятнистые тенты огромных грузовиков опущены, глухо гудели бронетранспортеры, стрекотали подпрыгивающие на булыжной мостовой мотоциклы.
Не стоило лишний раз искушать судьбу, и пан Викентий свернул за угол. Там, как он помнил, раньше было кафе, в котором ему довелось раз-другой выпить чашечку кофе. Тихое, по-домашнему уютное, с большой пальмой в деревянной кадке, стянутой ржавыми обручами, темным паркетным полом и маленькими столиками на двоих, покрытыми разноцветными скатертями.
На счастье маленькое кафе оказалось целым и было открыто. Оглянувшись еще раз на казавшуюся бесконечной колонну немецких воск, ползущую на восток, Марчевский толкнул знакомую дверь.
Кадка с пальмой стояла на старом месте в углу. Правда, развесистая крона слегка пожелтела и пожухла, острые длинные листья поникли, как сложенные веера. Столики, за которыми сидели немногочисленные посетители, уже не покрывали разноцветные скатерти, и, самое главное, отметил про себя пан Викентий, совсем пропал дразнящий, вызывавший аппетит и предвкушение праздника запах шоколада, ванили и хорошего кофе, сваренного по-варшавски.
Марчевский подошел к стойке, за которой пожилой хозяин перебирал пластинки, решая, какую из них поставить на старенький патефон, попросил кружку пива и бутерброд. Хозяин, даже не удостоив его взглядом, молча кивнул и остановил свой выбор на одной из пластинок, бережно насадил ее на штырек патефонного круга, обтянутого малиновой байкой. Склонив голову набок, как прилежный ученик, выводящий в своей тетради заданные строгим учителем чистописания и каллиграфии упражнения, он начал заводить патефон, шевеля губами и отсчитывая обороты ручки – ровно двадцать четыре. Тихо опустил черный диск на иглу, взял полотенце и начал протирать кружку.
Пластинка была старой, поцарапанной, патефонная игла тупой, поэтому звук получался хрипловатый, но пан Викентий сразу узнал любимое им танго Ежи Петербургского. Вот вступил аккордеон, легко полилась мелодия, подхваченная саксофоном, женский и мужской голоса запели дуэтом о синих цветах разлуки и давно ушедшей любви.
«Как много и как мало отпущено человеку в жизни. Сначала он спешит вперед, а потом начинает сожалеть о прошлом, живя воспоминаниями о былом», – подумал Марчевский, взяв кружку с дрянным – видно уже по пене – жидким пивом, небрежно подвинутую к нему хозяином. На маленькой сервировочной тарелочке появился бутерброд – серый кусок хлеба с тонким слоем маргарина и крошками паштета неизвестного происхождения. Скорее всего, из конины.
Танго напомнило о поездке с женой в Париж, выступления молодого, малоизвестного шансонье Жана Габена, исполнявшего под аккомпанемент аккордеона песни парижских окраин и рабочих кварталов. Тогда, после концерта, покойная жена сказала ему, что знает о Зосе. Как честный человек, он должен сделать выбор: семья и дети – или любовница.
Выбор за него сделала война. Хорошо еще, что остались живы дети и их удалось отправить из Варшавы в деревню, к дальним родственникам жены. А Янина не убереглась. Судьба? Когда-нибудь, видимо, не скоро, война закончится, подрастут дети.
Смогут ли они понять его, принять Зосю, если, конечно, к тому времени все останутся живы? Стоит ли сейчас надрывая сердце думать об этом? Кто знает, что ждет впереди?..
Размышления оборвал стук входной двери. Вошел тот самый, в длинном темном пальто и широкополой шляпе. Ничем не примечательное лицо. Скосив глаза, пан Викентий бросил взгляд на его ноги – хорошая обувь. Сохранилась с довоенной поры или его подозрения верны? Такие ботинки обычно носят немцы.
Тем временем мужчина в широкополой шляпе прошел в глубь зала, присел за столик, достал из кармана пальто дешевые сигареты. Сняв шляпу, он обнаружил рано полысевшую голову с редкими рыжеватыми волосами. Протянув длинную руку, взял с соседнего столика оставленные кем-то газеты.
Снова стукнула дверь. Вошел еще один посетитель. Цепко прошелся глазами по стоявшему у стойки Марчевскому и присел за столик у двери, вытянув ноги в хорошо начищенных сапогах.
Пан Викентий успел перехватить его быстрый и вроде бы равнодушный взгляд, брошенный на лысого. Тот едва заметно кивнул в ответ. Или показалось? Но все равно, пора уходить. Если второй из тех, кто взялся за ним следить, то его обкладывают серьезно.
– Эти двое идут за мной, – тихо сказал Марчевский хозяину. – Пан может показать второй выход.
Ответа он ждал с замиранием сердца – сейчас, в оккупации, наступило время недоверия, и кто знает, как поведет себя хозяин кафе? Сделает вид, что ничего не слышал? Тогда придется снова петлять по улицам, и еще неизвестно, чем все закончится. Очень плохо, что второй в начищенных сапогах – ведь на улице грязь, значит, он вышел из машины. Если есть второй выход, можно попробовать оторваться от слежки. Ну!..
Хозяин, опустив голову с ровным пробором в седых волосах, почти не разжимая губ, прошептал:
– Идите в туалет. Крайняя левая кабинка… – И уже громко добавил: – Маю надзею, пан надолго застанется? По цели замовиц?[2]
– Кавы…[3] – небрежно бросил Марчевский, благодарно поглядел в глаза хозяину кафе и пошел к скрытой потертыми плюшевыми занавесками двери, ведущей в туалет.
Мужчина в начищенных сапогах проводил его настороженным взглядом, лысый отложил газеты.
Пан Викентий быстро захлопнул за собой дверь кабинки туалета и увидел в стене, почти под потолком, небольшое оконце. Без решеток, без рамы, просто вентиляционная дыра, в которую, хоть и с трудом, можно было попробовать протиснуться. Он встал ногами на унитаз и подтянулся, схватившись за край отверстия. Да, можно пролезть.
Свернув потуже пальто, он вытолкал его наружу, потом вылез сам и очутился в захламленном дворе, выводившем в развалины. Не отряхивая грязного пальто, на ходу влезая в рукава, Марчевский торопливо пошел по тропинке между разбитыми стенами домов, стараясь уйти как можно дальше от кафе. Жаль, что не расплатился с хозяином, но если будет все в порядке, он отдаст ему свой долг. И за пиво с бутербродом, и за указанный путь к спасению.
