Вокруг шеста нагромождены были седла одно на другом. Седло Жильберта с выгнутым арчаком находилось наверху; седло Дунстана, покрытое ремнями, которыми привязывались позади и впереди седока свёрнутые одеяла, а также лёгкая поклажа и вьюки, наконец седло мула, на котором ездил маленький Альрик по хорошей дороге, взобравшись на крепко связанную поклажу. Большую часть пути сильный саксонец следовал пешком так же, как и Дунстан, но не было принято, чтобы человек благородной крови шёл пешком, исключая крайней необходимости.
Над сёдлами висела кольчуга, повешенная за ворот на толстой палке, пропущенной через рукава, из боязни, чтобы она не заржавела от сырости. Остальные его доспехи и меч, как древние трофеи, были приделаны наверху вместе с уздечками, кожаными фляжками и другими предметами. На земле возле сёдел, в медном котле лежали три блестящие медные чашки, хорошо вытертые деревянные блюда, длинная деревянная ложка, железный вертел и три латунные ложки и прочая необходимая утварь для приготовления кушанья и еды. Вилки в то время ещё не были изобретены.
Жильберт лежал на спине, отвернувшись от своего слуги. Тело было покрыто ушибами и ссадинами, а голова болела от ударов, полученных в то время, когда его тащила по земле лошадь. Но ни один член его тела не был повреждён. Дунстан массировал ему связки, мял и разглаживал ему ссадины с ловкостью и тщательностью, в которой чувствовалось восточное искусство. Он лежал завёрнутый в длинную одежду из грубого белого полотна, похожего на шерстяную материю, которое он купил у греков в Константинополе. Вечер был тёплый, и хотя завеса палатки была открыта, но чувствовалось очень мало воздуха; тесное пространство палатки было наполнено неприятным запахом кожи и нагревшимся полотном. Сквозь щели палатки он увидел как бы маленькие ослепительные искры солнца, которое прямо ударяло на внешнюю сторону палатки.
Он желал потерять жизнь во время безумной скачки арабской кобылы и никогда более не просыпаться, чтобы не дать себе отчёта в своём поступке. Хотя в своём трезвом сознании он не любил королевы, но ему казалось, что когда он бросился спасать её, то питал к ней любовь и никогда не забудет её взгляда, полного страха за него, и крика ужаса при виде его в такой опасности. Теперь ему пришло в голову все, что Беатриса говорила ему в константинопольском саду. До сих пор он не верил её словам, считая их глупой и дикой невозможностью, потому что он был слишком скромен и не питал в себе никакого самомнения в подобных делах.
Беатриса была бы непременно убита, если бы случайно кобыла не бросилась поперёк узкой дороги, и он не рискнул бы своей жизнью, чтобы спасти другую женщину. Конечно, при этом ничего не значило, что она королева, и не по этой причине схватился за её уздечку. Он сделал это за взгляд её глаз, за интонацию голоса; он подчинился какому-то соблазну в ту минуту, когда поскакал на спасение более драгоценного для него существа. Это похоже было на преступление, как будто доказывавшее, что он любил то, чего в сущности не любил. Если бы он пропустил королеву и остановил лошадь Беатрисы, она не была бы ранена, и, может быть, другой храбрец спас бы Элеонору на краю гибели. Теперь он думал о печальном лице с слегка патетической улыбкой, от боли по его вине лежавшем в постели.
Ещё с большим страхом он думал об опасности, какой более тяжёлый удар мог подвергнуть это нежное тело, искалечив его на всю жизнь.
Между тем распространилась весть, что молчаливый англичанин, не рыцарь и не оруженосец, спас королеву. Перед его палаткой останавливались люди, чтобы потолковать о случившемся, и задавали многочисленные вопросы Альрику, который довольно набрался норманно-французских слов, чтобы достаточно понятно отвечать. Прежде всего приходили солдаты, идя за водой к озеру, и на обратном пути снимали с плеч тяжёлые медные сосуды, уже наполненные водой, и, поставив их на землю, вступали в беседу. Вскоре явился знаменитый рыцарь, граф Монферат, брат графа Савойского, который в Везелее разговаривал с Жильбертом. Он шёл медленными шагами, и его блестящие глаза, казалось, указывали ему путь; его длинный плащ волочился по земле. Мягкие, красные кожаные сапоги опускались тесными складками до щиколоток; одетые в перчатки руки крепко сжимали рукоятку меча, так что ножны слегка приподымали волочившийся плащ. По обе его стороны шли любимые рыцари графа с их оруженосцами, направляясь вместе с ним в палатку короля, где был собран военный совет по случаю разбития в сражении немецкой армии и скорого приезда императора вслед за герцогом Фридрихом Швабским. Этот герцог уже находился в лагере; ему удалось отбиться от сельджукских аванпостов, преследовавших перепуганных от страха немцев.
Солдаты и конюхи расступились перед благородным рыцарем, и он спросил, где тут живёт англичанин Жильберт Вард. Ему указали на полуоткрытую палатку, перед которой, широко расставив ноги, стоял Альрик под тенью висевшего на воткнутой в землю пике длинного щита Жильберта. Этот щит был без всяких украшений, хотя в те времена дворяне выставляли на своих щитах девизы, а знатные рыцари уже до них украшали геральдическими эмблемами свои щиты. Но Жильберт не хотел выставлять ни эмблемы ни девиза, прежде чем какой-нибудь подвиг не сделает его имя известным.
Граф Монферат задумчиво взглянул на щит Жильберта и спросил Альрика, к какому семейству принадлежал его господин. Узнав, что его предки находились при смерти Роберта Дьявола, сопровождали Вильгельма Завоевателя в Гастингской битве и следовали за Готфридом в Иерусалим, а отец его был убит, сражаясь за королеву Матильду против узурпатора, — очень удивился, что молодой человек ещё не был рыцарем. Он также узнал, что Жильберт был ранен и нездоров, а потому не беспокоил его, а дал Альрику золотую монету и просил его поклониться молодому владетелю Стока, сказав ему, что граф Монферат желает с ним поближе познакомиться, когда он выздоровеет.
Вслед за этим он удалился, а вскоре после него подошли к палатке граф Савойский и владетель Куси, идя рядом по дороге на военный совет; за ними также следовали рыцари и оруженосцы. Увидя, что Монферат остановился у палатки, они сделали то же и, задав Альрику подобные же вопросы, также дали ему деньги по обычаю того времени за храбрый подвиг его господина. Вслед за ними приходили многие другие знатные вельможи и простые дворяне. Каждый из них давал Альрику большую или меньшую сумму, а бедные воины приглашали его на попойку после ужина. Таким образом плоский кожаный кошель Альрика, всегда пустой, стал туго набиваться и теперь тяжело висел на его кушаке. Что касается вина, то его было столько, что он мог в него спустить лодку.
Один из греческих проводников, стоявший вблизи палатки, перебирая чётки, пробрался сквозь толпу к самому Альрику и старался тайно разрезать бритвой его кошель. Но саксонец быстро повернулся и нанёс ему удар кулаком в переносицу с такой силой, что грек повалился на землю и целый час лежал без чувств. Потом он убрался на четвереньках, так как никто не хотел его поднять. Альрик же долго смеялся, слизывая кровь, которая текла у него из царапин на руке, и хотя он был небольшого роста и юный, но солдаты смотрели на него с уважением, и на него посыпалось ещё больше приглашений на выпивку.
Таким образом, после этого вечера репутация Жильберта неожиданно выросла, как распускается блестящая лилия под яркими лучами солнца, оставаясь долго бутоном под дождливым небом. Теперь прошли те дни, когда он со своими двумя слугами и со скромной поклажей терялся незамеченным в толпе благородных рыцарей.
Между тем военный совет собрался в королевской палатке; король поместился на троне, а королева села направо возле него. Вокруг них заняли места триста рыцарей. Тогда встал рыжебородый Фридрих Швабский, племянник Конрада, знаменитый впоследствии император Барбаросса, и рассказал свои приключения. Дикие германские рыцари принудили своих предводителей идти по горной дороге и вступить в бой с сельджуками при самых неблагоприятных обстоятельствах. Сельджуки ежечасно появлялись и исчезали, бросаясь на свои жертвы при каждом повороте дороги, обагряя её кровью и заставляя раненых, лежавших среди массы убитых, удивляться, откуда эти быстрые убийцы брались и куда пропадали. У него самого были не залеченные раны, и со дня на день безумно храбрые немцы и сумасшедшие воины из Шварцвальда дрались с отчаянием, но каждый вечер они снова терпели поражение. Наконец, сельджукские мечи убивали такое множество людей, что страх напал на всю немецкую армию, и она, побросав своё оружие, разбежалась, как крысы из горящей житницы. Их предводители не могли удержать солдат; Фридрих Швабский с несколькими храбрыми сторонниками едва прикрывал общее бегство, а доблестный император Конрад, гигант по силе и владевший мечом лучше всех на свете, даже теперь удерживал сельджуков от нападения на арьергард армии, в надежде хоть кого-нибудь спасти.
