— Об этом-то я и говорю, — продолжала она. — Мне показалось несправедливым и жестоким то, что вы отказываете Венеции в галантности, какую оказываете мне, в сущности, чужому человеку. Это при том, что наши с вами отношения гораздо более прозаические, чем те, которые связывают вас с Венецией. Ведь она и вы…

— Так-так? Что Венеция и я? Продолжайте!

Стараясь увильнуть от ответа, Аликс наклонилась, чтобы подбросить воробью другую виноградину, но Леоне вдруг крепко взял ее за плечи и повернул к себе:

— Так что же вы знаете, или думаете, что знаете, обо мне и Венеции? Что?

Аликс понимала, что должна что-то ответить, и наконец нашлась:

— Не думаю, что вы нуждаетесь еще в каких-то объяснениях. По-моему, и так все ясно. Об этом говорят все — и в клубе, и Джиральдо Торре, и даже ваша мачеха. Об этом говорит и сама Венеция своими поступками. То, как она обращается с вами, провоцирует, дразнит вас… Вот и вчера она прекрасно знала, что, как бы вы ни разозлились на нее, ей это все равно сойдет с рук, потому что вы…

— Потому что я влюблен в Венецию? — договорил он за нее, — Да? Так говорят люди? Так считает мачеха? И так убедила вас Венеция своей кошачьей тактикой по отношению ко мне?

Аликс покачала головой:

— Не совсем так.

— Не совсем так! — передразнил он ее. — Тогда что же насчет Венеции и меня?

— Ну… Не то чтобы вы обязательно были влюблены в Венецию, а она в вас. А только потому, что это подойдет вам. И она согласится, потому что это подойдет ей. Без особых чувств, только из-за выгоды.

Аликс не думала, что ее слова так заденут Леоне, но глаза его вдруг сверкнули, а рука, державшая ее за плечо, опустилась.

— Понятно, — сказал он. — И вы утверждаете, что мачеха говорила это обо мне и Венеции?

— Не совсем это, нет. Она только рассказала мне, что когда-то у вас была несчастная любовь и что с тех пор вы вряд ли любили хоть одну женщину. Она сказала, что если вы когда-нибудь и женитесь, то не по любви. Хотя и не имела в виду конкретно Венецию.

— Стало быть, другие имели в виду ее? Слухи? Джиральдо?

— Джиральдо, да. Он сказал, что знает это наверняка. Он безнадежно влюблен в нее, а она мучает его просто ради забавы. Я сама была свидетелем тому… — Аликс замолчала. — И если мои слова звучат сейчас обидно, то вы, должно быть, уже догадались, что мы с Венецией не ладим?

Леоне понимающе кивнул:

— Да, я заметил это и, если вы помните, предлагал назвать причину. Но скажите, когда вы и мачеха имели такую задушевную беседу? Или, быть может, у вас их было несколько?

— Мы говорили об этом всего один раз — в мое первое утро на вилле.

— Ваше первое утро… — Уголки его губ чуть подернулись вверх — почти улыбка, почти нежность… Он продолжал: — Предположим, все сказанное обо мне было правдой, хотя до определенного момента. До того утра, когда я храбро шагнул в холодный холл одного из пансионов на Трастевере, где встретил не менее холодный прием одной девушки-англичанки, которую намеревался презирать, но так и не смог? — Он повернулся и взял ее за руки. — Скажите мне, любимая, зачем, по-вашему, я чуть ли не силой заставил вас приехать на виллу и держал там даже после того, как сбежал Микеле?

Аликс не верила своим ушам. Любимая? Так назвал ее Леоне?

— Как зачем? Затем, чтобы я помогла вашей мачехе… Разве нет? — запинаясь, проговорила она.

Он кивнул:

— Это одна причина, но другая — и куда более жизненная для меня — заключалась в том, что я бы просто не смог отпустить вас обратно в этот огромный мир, где уже не смог бы видеть и слышать вас и мечтать о том дне, когда вы разрешите мне нежно прикоснуться к вам в порыве любви. Если бы я отпустил вас в то утро, я мог бы потерять вас навсегда. И если бы мне не удалось уговорить вас, вы могли бы подумать, что это не так уж важно для меня. Правда же?

— Думаю, да.

— Но вы позволили мне уговорить вас. Почему?

— Из чувства гордости.

— Только из чувства гордости, любимая? Тогда, а может быть, позже? Ну скажите!

Аликс колебалась:

— Поначалу, думаю, только из гордости. Из гордости и жалости к синьоре. Позже оба эти чувства остались, но к ним прибавилось другое. Чувство страха, что я тоже больше не увижу и не услышу вас. Поэтому, когда вы все время оттягивали час моего отъезда, я не противилась, я…

Леоне опустился перед нею на колени. Аликс робко и нежно провела рукой по его волосам.

— Я не понимаю, — сказала Аликс, опустив голову. — Если… Если Венеция ничего не значит для вас, то почему вы так долго…

— Так долго не признавался вам? — подхватил он. — Боже мой, вы даже не представляете, как страстно я этого хотел!.. Как мучительно приходилось мне бороться с собой! «Кто я такой для нее? — спрашивал я себя. — Тюремщик!» Я понимал, что заставляю вас испытывать чувство вины перед моей мачехой и что вы считаете себя обязанной отработать за эту вину. Я знал, что когда вы это сделаете, то уедете и слышать обо мне не захотите. Ведь вы же не относились ко мне как к мужчине!

— Ах, Леоне! Я не относилась к вам как к мужчине?! — Голос Аликс дрожал. — Да стоило вам только взглянуть в мою сторону или назвать по имени, и меня пронзало словно током!

— Но вы так тщательно скрывали это! — посетовал Леоне. — Однажды я назвал вас «нерастраченной». Да, вы внушали мне эту мысль. И все-таки сегодня было не первое мое признание. Помните наш разговор на дороге у озера? Помните, что вы сказали?

— Да. Но тогда мои слова ничего не значили для вас. Вы поцеловали меня так, словно сами ненавидели себя за этот поступок.

— Да, ненавидел, потому что сделал это против вашей воли!

— Вы сказали, что во всем, должно быть, виновата луна, и предложили мне забыть об этом.

Леоне рассмеялся:

— Моя дорогая, но как же еще мог я вызволить вас из неловкой ситуации, в которую сам поставил? Я постарался придать этому более легкий смысл, и вы позволили мне сделать это. Но сегодня, когда я знал, что не смогу больше удерживать вас, сегодня я решил попробовать еще раз. Поэтому и привез вас сюда. — Он кивком указал на уединенную сень сада.

— Сюда? — удивленно переспросила Аликс. — Но разве мы не ехали в порт встречать тетю? Если бы тетя Урсула прибыла вовремя, мы бы не очутились здесь! Или… — Она нежно рассмеялась. — Или ваше могущество не знает пределов и вы, быть может, радировали на судно, попросив, чтобы оно задержалось в тумане или где там еще на три часа?

В его смехе тоже звучала нежность.

— Вы мне льстите, но даже моим возможностям есть предел! Нет, я только лишь могу благодарить судьбу, что она вовремя пришла мне на помощь, хотя если бы и не пришла, то у меня все равно были свои планы. Что-то вроде шоковой тактики, внезапного удара. Помните, я говорил, что должен как-то объяснить вашей тете, кто я такой?

— Да, но по дороге вы так ничего и не предложили. Вы только выслушали мою версию и сказали, что не будете возражать.

Он нежно взял ее за подбородок:

— Потому что я собирался опередить вас. Я собирался сказать свое слово первым и назваться вашим женихом. Я и сейчас собираюсь это сделать…

— Но… — Аликс чувствовала во всем теле сладкую истому. — Но вы не смогли бы — я стала бы возражать!

— Нет, не стали бы! Секунда на размышления — и вы бы поняли, что моя версия лучше вашей. Рано или поздно вам пришлось бы рассказать тете, что вы провели лето на вилле. Так что же могло бы звучать убедительнее, чем пребывание в доме жениха? Кроме того, вы так безукоризненно воспитаны и так владеете собой, что вряд ли выдали бы меня своей тете. Так что я считал себя в полной безопасности.

— Но что было бы потом? Ведь вы же тогда еще не знали бы о моих истинных чувствах. А предположим, я бы их к вам не испытывала. Тогда?..

— Тогда… — Он пожал плечами. — Да, я знал, что этого не избежать, мне нужен был ваш ответ. Но к тому времени мы бы проводили тетю Урсулу на корабль, оставив ее в полной уверенности относительно вашего счастья. Она уплыла бы, будучи спокойной за вас.