— Пойду одеваться. Дядя Джон заждался. Сегодня у меня каталоги…
Дон подошел к ней легко и стремительно, положил на плечи руки, наклонился и нежно поцеловал ее в уголок рта.
— Не перетруждайся. Побереги себя, Морин.
Она обратилась в соляной столп. В мраморную статую. В каменное изваяние. Потом с трудом произнесла:
— Почему ты это сделал?
— Потому что мне захотелось, кроме того, я подумал, что это будет неплохо. Выше нос, леди.
Увидимся завтра.
— Завтра? Ты что, не вернешься сегодня домой?
— Прекрати так явно радоваться. Это неприлично.
— Я просто удивилась, а вовсе не…
— Пока, юная нахалка.
С этими словами Дон О'Брайен повернулся и вышел из дома. Ошеломленная Морин подошла к окну и вторично превратилась в соляной столп. У калитки стоял серебристый «кадиллак». За рулем сидел шофер в униформе, которой мог бы позавидовать даже Аугусто Пиночет.
Дон уселся на заднее сиденье машины, поздоровался с шофером, мельком глянул на себя в зеркальце. Как смешно Морин оторопела, увидев его в костюме. Еще бы! Он сам себя утром не узнал. Сколько лет он не носил костюмы? Почти четыре года. С тех самых пор, как… Нет, не сегодня. Не сейчас. Слишком много солнца. Слишком много жизни.
— Как дела, Гас?
— Отлично, сэр. Спасибо, сэр.
— А твой артрит?
— Жить можно, сэр. Старуха натирает меня пчелиным ядом, сплю, как младенец.
Старому Гасу, должно быть, уже лет сто. Во всяком случае, Дон прекрасно помнил его с тех пор, как сам был мальчишкой. Гас верой и правдой служил его отцу, переезжая из страны в страну с философским спокойствием. «Старуха» — миссис Флаерти, высокая, статная женщина, всюду следовала за мужем. Добрый старый английский дух вассальной верности, иначе не скажешь.
Потом Дон откинулся на спинку сиденья и стал думать о Морин Аттертон. О ее черных волосах, о зеленых глазах, о нежных губах… О высокой груди и тонкой талии, о точеных бедрах и сильных маленьких ножках. О том, как здорово она смотрелась бы в чем-нибудь развевающемся, бледно-лиловом и серебристом, с золотыми кольцами в ушах… О том, как он зарылся бы лицом в ее черную гриву и целовал бы, целовал ее без перерыва и отдыха, а потом любил бы ее прямо на зеленой траве, и небо было бы бездонным и синим…
Глупая маленькая Морин. Она уверена, что ее жизнь должна проходить в вечном поиске работы и денег, что она должна учиться, помогать деду, растить сына — и все это делать сама, одна, не полагаясь ни на кого.
Маленькая женщина с грустными зелеными глазами. Фея Моргана.
Но во сто крат грустнее, Морин, что я не смогу сделать тебя счастливой. Никогда и никого я не смогу уже сделать счастливым.
Потому что нет больше Вероники на земле.
Дорога была долгой, и солнце клонилось к закату, когда серебристый автомобиль подъехал наконец к большой старинной вилле. Вокруг уже давно ничто не напоминало о большом городе. Изумрудные леса, золотистые поля, синее небо и раскаленный золотой поток солнца.
В этом имении О'Брайены, дети суровых британских скал, жили очень давно, последние шестьдесят лет, не меньше. Конечно, и в Англии у них был дом, но Дон всегда считал своей родиной Аргентину. Здесь, в этом каменном доме, он провел свое детство, здесь учился ездить верхом, кататься на велосипеде, плавать, драться до первой крови, охотиться и целоваться с девушками. Здесь, на этой земле, он встретил Веронику…
Не сегодня. Не сейчас.
На пороге дома стояла мать. Высокая, стройная, улыбающаяся женщина, истинная англичанка.
— С приездом, сынок. Как твои приготовления?
— Отлично, мама, спасибо. Все идет хорошо. Как папа?
— Как всегда. Сидит в кабинете, курит, просматривает биржевые сводки и ругается. Умоешься с дороги, или сразу к нему?
— Сразу к нему. Я ведь не верхом приехал.
— С тебя станется, ранчеро! Иди, он заждался.
Отец и впрямь сидел в кабинете, курил сигару, попивал виски и ругался вполголоса, читая газету. При виде Дона он поднялся и широко улыбнулся.
— Наконец-то! Блудный сын на пороге родительского дома. Рад тебя видеть, сын.
— А я рад видеть тебя, папа.
Они обнялись, поцеловались и вскоре уже сидели в удобных креслах у раскрытого окна, пили виски и беседовали. Отец живо интересовался всеми делами Дона, вставлял свои замечания, и Дон не уставал про себя восхищаться деловой хваткой и человеческой мудростью Кристофера О'Брайена.
— Сынок, я вот что хотел спросить… Ты приехал надолго, так, может быть, присоединишься к нам? Дом твой, ты это знаешь…
— Нет, па. Полагаю, ты сам понимаешь, что задаешь риторический вопрос.
— Понимаю, и меня это раздражает. Ладно, дело твое. В любом случае тебе всегда здесь рады.
В дверь заглянула мама.
— Дон, если вы уже закончили, то в гостиной тебя ждет сюрприз.
— Сейчас угадаю. Анжела?
— Точно. Она хочет тебя видеть.
— Буду через минуту. Па, я пошел. Надеюсь, вино удалось и в этом году? За ужином я рассчитываю попробовать молодое мерло.
— Не волнуйся, с этим здесь перебоев не бывает. Беги к девочке. Она очень замученная и бледная. Тебя ждала.
— Опять проблемы с Карло?
— Она сама тебе все расскажет. Увидимся за ужином. Пока, сынок.
— Пока, папа.
Анжела поднялась ему навстречу, и Дон в который раз поразился величественной красоте своей двоюродной сестры. Белокурые локоны спадали на плечи, темно-зеленое платье облегало безупречную фигуру.
— Привет, Анжи! Рад тебя видеть.
— Как поживает мой любимый братик?
— Лучше всех. А как ты, сестричка?
— Не спрашивай. Истинные леди не выдают своих тревог. Все хорошо, раз я здесь. Bay! Ты в костюме! И не скажешь, что ты только что из джунглей.
— Я уже несколько дней провел в городе. Пообтесался, знаешь ли.
— Как твой мост через Парану?
— Было трудно, но мы победили.
— Я не сомневалась. И зачем я спросила? Когда Дон О'Брайен начинает что-нибудь, Дон О'Брайен всегда добивается нужного результата.
— Похоже на предвыборный лозунг.
— Нет, это просто зависть. Ты слишком компетентен, мне на это никогда не хватало терпения, а может, и мозгов.
— Анжи, не пугай меня. Что все-таки случилось?
— Обычные семейные проблемы. Ничего смертельного. Звонят к ужину. Пойдем?
— Одну минуту. Мне нужно позвонить. Впрочем, это подождет до вечера. Вряд ли она уже дома…
— Она?
— Потом, сестричка. Пошли к столу.
Ужин прошел великолепно. Так всегда было в доме О'Брайенов. Любовь и уважение друг к другу, искреннее участие в судьбе своих близких… Здесь никогда не велись пустые светские беседы.
После ужина Дон набрал номер. Морин подошла быстро. Голос был уставшим, но довольно бодрым.
— Алло?
— Привет, это Дон.
— Ну, привет. Чего звонишь?
— Проверить, как ты.
— Проверить?! С чего вдруг?
— Вернулась ли домой.
— А куда ж еще я могу вернуться?
— Может, у тебя опять кончился бензин и ты сидишь на обочине дороги, бедная, одинокая, всеми покинутая…
— Очень смешно!
— Совершенно не смешно, потому что я остаюсь здесь и не смогу спасти тебя в случае чего.
— Не надо меня спасать!
— Это хорошо, ненаглядная. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, придурок.
— Я тебя тоже очень люблю.
Он повесил трубку, улыбаясь, и вернулся к столу. Ничего. Она устала, но зато уже дома и сегодня сможет выспаться.
Отец закурил верную подругу-сигару и осведомился:
— Надолго ты приехал в цивилизованный мир?
— До октябри пробуду. В октябре меня зовут в Боливию, там затевается грандиозное строительство. Все, как я люблю. Джунгли, водопады, электростанция и мост. До тех пор поживу в Айресе, тем более мне надо успеть построить дом. Я присмотрел кусочек земли рядом с Филом.
— ДОМ?
— Да, дом. Своими собственными руками свой собственный дом.
Отец, мама, Анжела — все смотрели на Дона с нескрываемым изумлением. Наконец папа недовольно фыркнул:
