Однако, воспользовавшись удобным положением, он плотно обхватил коленями бедра возлюбленного, не давая отстраниться даже на то время, чтобы расстегнуть наконец мешающий пояс, и одновременно, обрывая шнурки, стягивал с Тристана его одежду… И те же поцелуи - извержением вулкана!
Это было нереально выдержать и сохранить здравый рассудок. Резким рывком в несколько шагов, мужчина практически перебросил юношу на пресловутую постель, предварительно сдернув с него чулки. И на несколько мгновений, пока раздевался сам, вбирал в себя невиданное, потрясающее воображение зрелище. Его стыдливый мальчик даже не двинулся, чтобы прикрыться, раскинувшись на простынях - обнаженный, полностью открытый, до малейшего уголка немыслимо соблазнительного тела, в котором не осталось ничего мальчишеского или детского.
…Аккуратные ступни упираются в кровать, безупречная линия согнутых в колене ног, свободно раскинутых, - открывая взгляду промежность и полностью восставший среднего размера член, лишенный крайней плоти со знакомой золотой капелькой, вид которой свел Фейрана с ума окончательно и бесповоротно. Узкий таз с по-прежнему округло выступающими косточками, слегка впалый живот, гладкая кожа груди с горящими от жгучих ласк ягодами сосков… небрежно откинутая за голову кисть, тогда как музыкальные нервные пальцы бездумно гладят нежную внутреннюю кожу бедра. Пятна румянца на скулах, и распухшие от поцелуев губы густо-вишневого цвета, а глаза, потемнели от желания до синильной черноты - если бы он не знал точно, можно было бы подумать, что Айсен находится под действием вина или наркотика…
Все было абсолютно неправильно! Не так, как должно было быть, смутное ощущение катастрофы усиливалось все больше. Однако и Тристан был не в лучшем, чем юноша состоянии. Это трудно было назвать объятиями или прелюдией. Они словно стремились раствориться друг в друге, перестать существовать, прекратить это мучительное для обоих безумие. Такого Айсена, который не просил, не ждал безропотно, а брал все сам - Фейран не знал, и противопоставить ему было нечего. Айсен страстный и Айсен покорный - еще неизвестно, какое из этих зелий более опасно!
Мужчина покрыл жгущими жалящими поцелуями каждый миллиметр извивающегося под ним тела, чувствуя, что рот юноши оставляет на его коже свою летопись этой ночи. Это было колдовство, наваждение! Что осталось в этом брызжущем огнем страсти мороке от робкого, маленького раба, мечтавшего доставить удовольствие господину?!
- Стоило потерять два года, чтобы узнать тебя таким!!
Не раздумывая Тристан наклонился, впиваясь губами в розовый бутон головки, теребя языком золотой стерженек, спустился ниже, прихватывая тонкую кожицу мошонки, пока пальцы осторожно массировали кольцо ануса и вдвигались внутрь… Айсен закричал, оставляя ногтями на плечах мужчины глубокие борозды и орошая себе живот белыми терпкими каплями.
А в следующий момент юноша извернулся, оказываясь сверху.
- Подожди! Малыш, не торопись… - Тристан из последних сил соскребал остатки самоконтроля: у Айсена давно не было никого, вход в его тело показался совсем узеньким, так что юношу можно было принять за девственника. Немного семени и слюны - плохая замена смазке, особенно учитывая, что анус не был достаточно растянутым.
- Тебе же больно будет! Постой…
Вместо ответа, Айсен резко опустился вниз - всем телом - принимая в себя возбужденный мужской орган так глубоко, как возможно, и утыкаясь лбом в мокрую от пота грудь любимого, чтобы скрыть гримасу боли.
Больно? Это хорошо! Счастья без боли не бывает, это он уже тоже выучил!
Ему не понадобилось даже делать еще что-либо: оба были на пределе, ощущения жаркой тесноты, сокращения мышц, непроизвольно сопротивляющихся болезненному вторжению, - заставили Тристана сорваться в ошеломляющий водоворот оргазма.
Несколько отчаянных вдохов, позволивших юноше немного расслабиться, да и двигаться стало чуть легче, но он все никак не мог найти ритм - хотелось сразу все: целовать, трогать руками везде, вбирать и вбирать в себя пульсирующую от напряжения плоть любимого. Долго этой пытки мужчина не выдержал, возбуждение и не думало спадать, наоборот набирая предельную остроту. Тристан опрокинул Айсена навзничь, и, придерживая его за запястья, просто вколачивал себя в бьющееся юное тело, шепча какие-то глупости о том, какое чудо его мальчик… ненаглядный, единственный, только его! Что таких, как он, - больше нет на свете, и без него никакой свет не имеет смысла…
Юноша кончил снова, еще более бурно, а к тому времени, как мужчина вторично оказался близок к пику, у Айсена начали закатываться глаза. Юноша слабо всхлипывал, уже не пытаясь что-либо делать, по пылающим щекам текли слезы. Тристан бережно повернул его на бок, мягко лаская рукой.
- Потерпи немножко, родной… - он вычерчивал поцелуями узоры на шее и плечах любимого, гладил языком в ложбинке позвоночника. - Я сейчас…
Айсен втянул воздух, с силой подаваясь назад и вжимаясь ягодицами в пах мужчины. Не слыша, что выкрикивает его имя, мешая с признаниями в любви на родном языке. Любимый прав, стоило ждать два года, чтобы пережить этот день и испытать эту ночь! Он дрожал, истекая семенем снова, и после, и не мог остановиться…
- Тише, тише… Тише, счастье мое, радость моя, сокровище синеглазое! - Тристан гладил его везде, куда мог дотянуться, целовал висок, плечо, шею у ушка.
Айсен хотел бы видеть его глаза, но не повернулся: любимый все еще был в нем. Айсен ждал…
- … котенок…
Показалось, что сердце остановилось… Господи, как же больно!
Но он ведь знал! Знал, что так и будет. Знал, когда отдавался ему сегодня, знал раньше…
Больно? Это значит, что ты живешь! Зачем-то еще живешь…
Любимый! Пожалуйста! Одно только слово! Одно… То самое, главное!
Но его не было. Губы мужчины легко скользнули по виску, не чувствуя, как бьется в агонии сердце в теплом соблазнительном теле, покоящемся в обманчиво надежном кольце его объятий.
***
Все сказки когда-нибудь заканчиваются, даже сказки о любви. Или вернее сказать - особенно сказки о любви?
Сказка вышла горькой, любовь безответной, но разве это умаляет ее хоть чем-то… Так и не сомкнувший глаз, Айсен тихонько высвободился из крепко обнимавших его рук безмятежно спавшего любимого и стал одеваться, стараясь двигаться как можно бесшумнее.
Слабость? Трусость? Скорее, подсознательное желание избежать нового приступа боли любой ценой: так увечные берегут раненую руку или ногу.
Только вот душу уберечь куда труднее, если совсем невозможно…
Нет, до скончания дней он не пожалеет об этой ночи, как и обо всех предыдущих с ним!Но в единственное окно уже настырно лез ранний сероватый рассвет. День миновал, и ночь тоже кончилась… Не значит ли это, что пора заканчивать и историю целиком? Сколько еще подобных дней и ночей он сможет выдержать, не сойдя с ума от безысходности? Все равно, что посадить умирающего от голода человека за пышный праздничный стол связанным, и заставить наблюдать за пиршеством, дразня недосягаемым и недоступным.
Недозволенным.
Как ни странно, Айсен улыбался, когда собирая вещи, обнаруживал их в самых неожиданных местах: боль обладает странным свойством - достигая некоего предела, она уже как бы не ощущается, словно чувствительность даже не притупляется, а отключается вовсе. Погруженный в себя, молодой человек не уловил шороха и вздрогнул при звуках еще сонного хрипловатого голоса, не сразу найдя в себе силы обернуться:
- Куда ты собрался? - приподнявшись на локте, Тристан недоуменно смотрел на оцепеневшего юношу, хотя в глазах мужчины было все же больше непонимания, чем недовольства. - Еще рано, иди сюда…
Онулыбнулся… И глупое сердце снова зашлось в какой-то невообразимой судороге, соединившей невозможно упрямую веру и обреченное ожидание следующего неизбежного разочарования. До чего же ты жесток в свой честной доброте, мой самый благородный на свете любимый!
