Да кого он обманывает! В первую очередь он боится причинить боль не Августину, а себе. Не хочет терять возникшую между ними стараниями Густо привязанность, ведь так приятно, когда о тебе беспокоятся, переживают… Он уже почти забыл, как это бывает, а такое забывать нельзя! И даже шлюхам хочется ощутить себя для кого-то дорогим, важным, обрести немного обычного тепла… отогреться хоть чуточку. Юноша чувствовал себя так, как если бы он очень долго шел под холодным дождем. Путь его был не близкий, конца его не было видно, и он остановился на пороге чужого дома. Что его не пустят, он знал и не желал стучать, чтобы не прогнали, но кому помешало бы то, что немного тепла от общего очага досталось бы и ему, позволив идти дальше?!
Равиль буквально скатился вниз, на улицу. На коленях в грязи, режась об осколки, шарил по мостовой, холодея от ужаса, что цветок могли раздавить, затоптать, просто откинуть куда-нибудь в канаву с помоями. Однако Господь в этот раз оказался милосердным, - роза нашлась быстро. Жадно схватив свое сокровище, юноша так же бегом вернулся в комнату, с улыбкой бережно погладил лепестки, оттерев от приставшей пыли: цветок сломался, но розу можно будет засушить…
Конечно, Равиль не думал играть со вспыхнувшей любовью Августина - таким не шутят даже ради спасения жизни, и он слишком хорошо помнил, как болело собственное сердце, а открытый и честный парень тем более не заслужил подобного. Но и правду сказать был не в силах. Он просто объяснит Густо, что вместе им не быть, отучит постепенно от себя, дав ему время привыкнуть к этой мысли и смириться, а себе - еще немного побыть любимым для кого-то… Ведь это будет не обман! Наверное…
***
Если начать изощряться в эпитетах и метафорах, выискивая наиболее разящие из них, то Августин шел к дому своей неожиданной и необычной любви примерно с тем же чувством, с каким Христос молился в Гефсиманском саду.
Любовь это ощущение избранности, прикосновения к чуду и посвящение в сакральные тайны бытия… Откровение. Это радужные крылья за спиной, но в тоже время некая обреченность, неизбежность. Когда осознаешь ее - она уже свершилась, и от нее уже никуда не деться, как от уготованного судьбой общего жребия… И уж так сложилось, что испугать может даже самый счастливый жребий, что ж говорить о другом! Тем более, когда знаешь, что это все же не сказка и просто - ничего не будет… Остается только лишь тщетно повторять: «Господи, пронеси чашу сию, мимо губ моих!»
А поздно. Поцелуй уже состоялся и впору повторить: «Что делаешь, делай скорее…» Но кому из двоих?
С первого взгляда от порога, Густо понял две вещи: что ему встретился настоящий ангел… Он застал Равиля впервые не в постели, а одетым, сидящем на широком подоконнике, и чахлый свет пасмурного утра словно пронизывал тонкую фигуру, серебрил темные пряди, придавая им вместо привычного золотистого отблеска чистое прозрачное сияние. Юноша тихо улыбался, каким-то своим думам, а рядом лежал пресловутый цветок, сорванный и подаренный в приступе умопомрачения, не иначе…
Второе, - именно цветок. Ведь он выдал себя вчера, но если роза не выброшена, значит, Равиль не сердится на него, не оскорблен, и не намерен разрывать дружбу. Августин вздохнул - думал ли он когда-нибудь, что будет дарить цветы юноше, сходить с ума перед встречами, и носить ленту цвета его глаз! А вот случилось, и когда сумрачные глаза взглянули на него с пониманием и сочувствием, молодой человек уже знал, какой ответ получит в любом случае, несмотря на все обнадеживающие знаки.
Однако Равиль заговорил о другом:
- Густо, мне необходим мастер, который бы сделал ключ по оттиску, только очень быстро. Ты никого не знаешь?
- Я могу спросить… - пожал плечами поэт.
- Спроси, пожалуйста, - серьезно проговорил Равиль, - это очень важно и надо сделать быстрее.
Августин не позволил себе ни одного вопроса, с порога развернувшись и отправившись исполнять просьбу юноши.
Тот улыбнулся вслед, но не шутил: болезнь уже отняла у него целую неделю, и сдаваться не собиралась, вполне возможно, что вскоре он опять сляжет от какой-нибудь задумки хозяина. А сейчас, пока чем-то обеспокоенный Ксавьер собрался отлучиться из города, - самое время порыться среди его бумаг в конторе. Шанс, который упускать нельзя, остается лишь надеяться, что оттиск он сделал от нужного ключа, а денег за последний визит Таша хватило не только отдать долг палачу. Юноша мрачно усмехнулся: то, что он продажная девка, - не новость, и задница у него действительно закаленная, но было бы забавно и даже в чем-то справедливо, что Ксавьер фактически сам оплатит ключ на свободу для лисенка и безопасность для своего врага.
Он только не думал, что будет потом, когда он уничтожит признание - до этого еще надо было дожить, сделать ключ, пробраться в контору, и молиться, молиться, молиться… всем богам сразу, чтобы свидетельство своей глупости и предательства отыскалось там, потому что в дом его теперь не пустят ни под каким предлогом.
Да и будет ли для лисенка это «потом». Таш не простит подобного удара по своим планам, и зная мерзавца, с уверенностью можно сказать, что из-под земли достанет, чтобы отыграться… Но это неважно.
Важно, что хотя бы самому простить себя станет можно.
События, до того тянувшиеся нудными осенними дождливыми сумерками, вдруг начали катиться как нарастающий снежный ком, и остановить их было уже невозможно. Ключ Равилю сделали в тот же день, и кто знает, чем могла бы в целом окончиться для юноши авантюра Таша с признанием, если бы Августин спросил о мастере у другого человека. А так, менее чем через час Кантор стоял у сельского домика рядом с предместьями, где остановилась пара гостей с заморского Востока, не рискуя бросать тень на свою семью пусть и желанным присутствием.
- Значит, мальчика держит не только знание о его прошлой жизни, но нечто материальное, - быстро подвел итог Фейран.
Всем было ясно, что ключ по слепку не заказывают просто так - не от пояса же верности прекрасной дамы с ооочень ревнивым супругом, в самом деле! И для кого спрашивает малыш Густо тоже не вызывало сомнений: молодой коллега знаменитого трувера словно сошел с ума и ни о чем не способен был думать, кроме как об ангеле с глазами цвета предрассветного тумана…
На последних словах Кантор скривился, с мученическим видом массируя виски, Айсен подавился смешком. Я не ревную, - молча отозвался Фейран на эти едва заметные знаки близости и привязанности. - Уж точно не в том смысле, в котором могло бы быть!
Да и глупо ревновать к тому, что жизнь любимого человека не сводится к одной единственной бездушной функции в постели… - наградой задумавшемуся мужчине стала светлая, такая драгоценная улыбка в синих глазах: кажется, за эти безмерно короткие годы они уже научились понимать друг друга без слов.
- Тем лучше! - Кантор не отвлекался от сути. - А ваш Равиль, как видно, молодец отчаянный, но с головой. И главное, что он знает, что именно ему угрожает и готов забрать это «что-то»! Ему бы помочь немного, а дальше дело за малым…
- Я не могу понять одного… - тихо, почти с болью произнес Айсен, - ведь мэтр Грие был так добр ко мне, так внимателен…Тогда почему он не хочет помочь ему?! Куда он делся?!! Ведь пожелай мэтр Грие, помочь Равилю, лучшей защиты бы не было.
- Любезный мой ученик, - проговорил менезингер, отводя взгляд в сторону, - мэтр Грие почти неделю хоронит тестя и делит немалое наследство! У старика Таша бывало и графы в трудный год занимали… Куда уж среди таких важных дел, отвлекаться на вашего мальчишку!
Айсен не сказал больше ни слова, только дышал тяжело, опустив голову, и вжимался в надежные объятия любимого. Горькое было чувство: оказывается, все имеет свою цену, и чтобы продать человека, совсем не обязательно надевать на него ошейник.
- Будем исходить из того, что есть, - решительно заключил Фейран, крепче прижимая к себе свое единственное сокровище. - Если захочет, Равиль может поехать с нами, - не разоримся. Язык и обычаи он знает лучше здешних, работу какую-нибудь найти поможем. Было бы желание. А о прошлом… На нем именного тавра не стоит!
