И тут поднялся со своего места Громыко.

Все произошло мгновенно, неожиданно. Я даже не помню, просил ли он слова или не просил. Главное, по крайней мере для меня, учитывая утренний звонок Андрея Андреевича, состояло в том, что Громыко стоял. Все сидели, а он стоял! Значит, первое слово — за ним, первое предложение о кандидатуре на пост Генсека внесет именно он.

Крупная фигура Громыко как бы нависала над столом, я бы даже сказал, подавляла. Андрей Андреевич заговорил хорошо поставленным, профессиональным, так называемым дипломатическим голосом.

— Позвольте мне высказаться, — начал он. — Я много думал и вношу предложение рассмотреть на пост Генерального секретаря ЦК КПСС кандидатуру Горбачева Михаила Сергеевича.

Громыко кратко охарактеризовал Горбачева, дав его политический портрет…

За десятилетия у меня накопился немалый политический опыт. А в 1983–1985 годах, регулярно принимая участие в заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, я понял своеобразные «правила игры» в высшем эшелоне власти, манеру поведения многих членов ПБ. И могу с уверенностью сказать, что выступление Громыко оказалось неожиданным для некоторых из них.

Кстати говоря, в то время нередко проскальзывали разговоры о каком-то «завещании» Черненко якобы в пользу Гришина. Хотя такое «завещание» не обязательно оказало бы решающее влияние на избрание нового Генерального секретаря, оно, несомненно, затруднило бы выдвижение кандидатуры Горбачева, голоса могли расколоться. Как выяснилось позднее, никакого «завещания» не было.

Впрочем, чтобы не строить догадок, хочу опереться на объективные факты.

Дело в том, что в силу многолетней работы с Брежневым для Константина Устиновича такой человек, как Гришин, конечно же, был ближе по духу, чем Горбачев. И все-таки Черненко не встал на сторону Гришина, в ином случае, возможно, бы оставил какой-то документ. Этот аппаратный человек, которого никак нельзя было назвать политическим деятелем крупного масштаба, но от которого волею судеб зависел выбор нового Генерального секретаря, стоя на краю могилы, проявил сильные гражданские чувства, с большой ответственностью отнесся к выбору преемника, не поддался на обхаживания.

В еще большей степени это можно сказать о Громыко. Андрей Андреевич тоже был деятелем брежневской эпохи. Исходя из соображений личного порядка, ему было бы выгоднее увидеть на посту Генерального секретаря человека, более послушного, близкого по духу и возрасту, — это гарантировало бы престарелому министру иностранных дел еще несколько относительно спокойных лет. Однако Андрей Андреевич занял принципиально иную позицию и по сути дела предопределил избрание Горбачева. Но, видимо, сказалось и то, что он чувствовал настроение многих членов ЦК.

В равной степени сказанное относится и к Устинову, с которым у Горбачева сложились добрые отношения. Когда Михаил Сергеевич звонил министру обороны, то порой начинал разговор шутливой фразой:

— Здравствуйте, товарищ маршал! Какие у тебя будут указания по части сельского хозяйства?

Известно, Устинов был человеком крутым, порой жестким. Он мог сурово раскритиковать, зато не давал людей в обиду, умел постоять за толкового человека. Прекрасно знал оборонные отрасли, был лично знаком со многими ведущими конструкторами, учеными. Кстати, у нас установились с Дмитрием Федоровичем хорошие отношения. Однажды он сказал:

— Егор, ты наш, ты входишь в наш круг…

Какой «круг», что означает «наш», я не знал. Но твердо могу сказать: когда Устинов в декабре 1984 года скончался, нам очень недоставало его поддержки [3].

Говорю обо всем этом вот к чему.

Громыко, Устинова, Черненко, этих политиков прежнего поколения, можно упрекать во многом. Немалая доля их вины в том, что к началу восьмидесятых годов страна оказалась в предкризисном состоянии. Но в историческом плане политических деятелей необходимо оценивать непредвзято. Все они были людьми своего времени — с вытекающими из этого недостатками, но и определенными достоинствами. Наряду со справедливыми упреками в их адрес мы должны видеть и то положительное, что внесли они на текущий счет истории.

Возвращаясь к тому заседанию Политбюро, когда решался вопрос о новом Генеральном секретаре, напомню, что первым поднялся Громыко. В тот раз Андрей Андреевич производил впечатление даже видом своим, самой позой, которая выражала твердость и решительность. Честно говоря, в целом мне не запомнилось, что именно говорил Громыко, в отличие от яркой речи о Горбачеве, произнесенной им через два часа на Пленуме ЦК КПСС. В памяти отложились лишь слова о том, что Михаил Сергеевич — человек больших потенциальных возможностей.

Но дело было, разумеется, не в словах. За столом заседаний Политбюро собрались люди опытнейшие, в политике и в «дворцовых» делах искушенные. Позиция Громыко определяла очень многое, расклад сил становился ясным, в этой ситуации противоборство никому не сулило ничего хорошего.

В общем, после Громыко поднялся Тихонов, который тоже поддержал кандидатуру Горбачева. Затем начали выступать остальные члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК. Как все это не походило на предыдущее заседание, проходившее всего лишь накануне вечером! Накануне, когда в воздухе явственно витало противодействие Горбачеву, размытость суждений была направлена на то, чтобы «утопить» вопрос. Но 11 марта, после четкого и ясного заявления Громыко, остальные члены ПБ вынуждены были выступать по принципу «за» или «против».

Все высказались «за».

Потом, кстати, по Москве ходило немало слухов о том, что голоса на заседании Политбюро якобы разделились и что все, мол, решило отсутствие Щербицкого. Строилось немало догадок о том, кто голосовал «за», а кто «против». Но все это были именно слухи: на самом же деле все члены ПБ и секретари ЦК высказались за Горбачева.

О том, что происходило непосредственно на Пленуме, широко известно. Предложение об избрании Горбачева от имени Политбюро внес Громыко. Его поддержали, и никто больше не выступал. Горбачева избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС единогласно.

Вечером того же дня я от души поздравил Михаила Сергеевича, и он сказал в ответ:

— Ты представляешь, Егор, какую огромную тяжесть мы на себя взвалили!

В те дни я много думал о трудностях объективного, так сказать, внешнего характера, если под понятием «внешние» иметь в виду всю совокупность политических и социально-экономических условий, сложившихся в стране и вокруг нее. И не сомневался, что в дружной работе по-новому, выдвинув на острие этой работы М. С. Горбачева, мы сумеем преодолеть эти трудности. Но я, конечно, не мог тогда предположить, что через три года начнут накапливаться трудности «внутренние» — непосредственно внутри высшего эшелона власти и что именно эти трудности окажутся непреодолимыми, в конечном счете поставив по удар все первоначальные замыслы, приведя страну к упадку.

Вот так состоялось избрание Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС. Хорошо зная обстановку, складывавшуюся в верхнем эшелоне власти в последние месяцы жизни Черненко, я считал и считаю, что события могли бы пойти совсем по иному сценарию. Именно поэтому в 1988 году на XIX партконференции я и сказал, что в тот период существовала реальная опасность иного решения.

На это мое замечание и отреагировал в своей книге Ельцин — цитату из нее я приводил выше, — написав, что таким заявлением я оскорбил Горбачева, что никаких проблем с его избранием Генсеком не возникало. Что ж, на Пленуме ЦК действительно все прошло гладко. Бывший первый секретарь Свердловского обкома КПСС Ельцин, принимавший участие в Пленуме, пишет о том, что видел своими глазами. Относительно же событий закулисных, той борьбы, какая несколько месяцев велась в Кремле и на Старой площади, мне дискутировать на эту тему с Ельциным не с руки. Видимо, в Свердловске лучше знали о том, что происходит в Москве. Не только лучше меня, но и лучше Горбачева. Ведь перед XXVIII съездом КПСС, на встрече с секретарями обкомов, Михаил Сергеевич подтвердил: обстановка в марте 1985 года складывалась непросто, Егор Кузьмич был прав, когда говорил на партконференции, что решение с Генеральным секретарем в ту пору могло быть совсем иным…