И в подтверждение своих слов он снова обнял ее, заставляя лечь навзничь на диван. Своим мощным торсом Грегори придавил девушку к упругому матрасу, обретая над ней полную власть. Хаотичные частые поцелуи, обжигавшие ее лицо, шею, лишили ее возможности и желания сопротивляться. Руки Патриции сами собой обняли его за шею и стали исступленно ерошить и гладить его шелковистые черные волосы. Она тянулась к нему, бесконечно взволнованная теми небывалыми ощущениями, которые рождали в ее теле его требовательные, смелые прикосновения.

Кончиками пальцев Грегори поглаживал ее затылок вверх и вниз, заставляя девушку содрогаться от накатывающих на нее волн блаженства. Наблюдая ее реакцию, Грегори двинулся дальше, аккуратно расстегивая молнию ее платья на спине. Лиф стал свободным, и мужчина без труда снял с ее плеч кружевные бретельки, опустил корсаж до талии, потом ниже, пока пышные юбки не оголили бедра, колени, щиколотки и, шурша, не упали на пол возле дивана. Плавные изгибы обнаженной фигуры Патриции заставили его восхищенно прошептать:

— О Пат, ты не можешь быть настоящей, ты для этого слишком совершенна!..

Голос Грегори был переполнен тем же желанием, что сводило с ума и ее. Все ее существо вбирало в себя его облик, запах, его прикосновения, требуя чего-то большего, требуя соития...

— И я хочу видеть тебя без одежды, безумно хочу, — откуда-то издалека услышала она свой горячечный шепот.

Такой откровенной смелости она от себя не ожидала. Но ее руки уже требовательно снимали влажный от дождя пиджак Грегори, и он сам помогал ей, бросая одежду на пол.

— И это долой, — шептала Патриция, расстегивая его белоснежную, тончайшего батиста сорочку.

Наконец загорелый атлетический торс мужчины предстал ее взору во всей красе, а рубашка присоединилась к вороху вещей на полу. Теперь ее маленькие ладони и чуткие пальцы могли свободно ласкать его рельефное, теплое, влекущее тело, ощущать бархатистую нежность его гладкой кожи.

Понятия о времени и пространстве перестали существовать для обоих. Их тела, изогнувшиеся в порыве чувственности, освещаемые лишь вспышками молний, напоминали знаменитейшие полотна Рембрандта, в которых округлый объем и совершенство линий передается в контрасте света с тьмой.

Буйство грозовой стихии, которое потрясло природу, делилось с мужчиной и женщиной своей энергией. Обоих буквально трясло от сладостного возбуждения, но пока инициатива оставалась в руках Грегори. Казалось, его горячие губы хотят изучить каждую клеточку ее тела. В его сосредоточенности было что-то ревностное, даже жадное, будто он хотел получить как можно больше, насладиться сполна, вобрать ее в себя всю без остатка.

Но, двигаясь дальше, к упругой и мягкой полноте ее грудей, Грегори замедлил темп, смакуя, растягивая удовольствие, доводя Патрицию до изнеможения. Он возбуждал ее, заставляя балансировать на грани экстаза, и вдруг прерывался, начинал заново, опять дразнил.

— Пожалуйста, не мучай меня! — умоляюще сорвалось с ее губ.

Он произнес что-то нечленораздельное в ответ, но не прекратил своей сладкой пытки. Покусывал ее соски, ритмично круговыми движениями поглаживал грудь. Каждый нерв Патриции звучал как туго натянутая струна в этом грандиозном концерте восхитительно-сладких ощущений. И все явственней в этой симфонии звучал голос ее женского естества. Тепло между бедер уже не просто просило, а требовало ласки, натиска и, наконец, вторжения. Она почувствовала, что ее кружевные трусики стали влажными.

— Грегори, милый, люби меня! — Она почти закричала, но вышел лишь горячий хриплый шепот. В ответ он втянул губами ее сосок так, что она вся изогнулась, обхватила руками его гладкую широкую спину и ее ногти до боли впились в его кожу. Никогда она еще не чувствовала себя такой раскрепощенной, импульсивной, одержимой. Она жаждала полного соединения, чтобы гармонично раствориться в великолепном теле любимого мужчины.

— Я, кажется, умру, если ты не возьмешь меня, — прошептала Патриция.

— Умрешь? — хрипло переспросил ее Грегори.— О нет, моя прекрасная Патриция, смерти сейчас нет места рядом с нами. Есть только жизнь и любовь, для чего, собственно, мы и родились на этот свет.

Девушка не находила в себе сил ответить, потому что целиком была во власти обуревавших ее желаний, но подсознательно понимала, что драматический хаос природы, который бил дождевыми струями в стекла, был равен по силе и мощи созидательной силе любви, кипевшей в них. Это было старо, как мир, и неистребимо, как весеннее цветение.

— Грегори! — закричала она. — Я безумно хочу тебя, сейчас, пожалуйста. Возьми, возьми меня немедленно!

— Я иду к тебе, любимая!

Руки мужчины заскользили по ее бедрам, освобождая их от тончайшей кружевной защиты, и вот уже его твердый и горячий член стремительно проник в ее влажное, ждущее соития лоно. Стоны блаженства, вырвавшиеся из груди обоих, заглушил очередной мощный раскат грома.

Грегори двигался ритмично, и Патриции казалось, что они лежат в глубине утлой лодочки, которая качается на волнах ночного океана. Стать одним существом, слитым нераздельно, было так прекрасно, так необходимо, что все остальное по сравнению с этим чудом казалось незначительным, ненужным и очень далеким.

С каждым мгновением наслаждение нарастало, приближаясь к своему пику. Патриции казалось, что она, невесомая, воздушная, бежит по небесной хрустальной мерцающей лестнице, бежит, чтобы испытать неизведанное. И вот напряжение достигло высшей точки, и всю ее сотрясло неописуемое блаженство, низвергшееся, словно водопад с крутого откоса.

Прошло достаточно много времени, прежде чем ощущение реальности вернулось к ней. Ее разум и тело были еще под воздействием только что пережитого, и сознание отказывалось понимать, что происходит и где она находится. И только когда Грегори провел рукой по ее горячей обнаженной груди и встал, она вернулась из забытья. Глаза ее были закрыты, но она уже способна была воспринимать, что вокруг произошли какие-то изменения. Ее поразила удивительная тишина, царившая вокруг.

— Значит, гроза прошла,— мечтательно и томно произнесла она, чувствуя, как Грегори бережно укрывает ее мягким одеялом.

— Мы победили ее,— ответил он.— Ведь если подумать, гроза ничто в сравнении с тем, что происходило между нами.

— Да...— задумчиво произнесла Патриция, и блаженная дремота стала овладевать ею. Она свернулась калачиком под одеялом и мгновенно заснула.

— Патриция, дорогая! — Ласковый шепоток любимого мужчины то ли снился, то ли действительно звучал.— Мне жаль тебя тревожить, ты спишь так сладко, но уже почти шесть. Солнце восходит.

Девушка нехотя открыла глаза. Рассветные лучи крест-накрест просвечивали башню, а за окном пели птицы. У нее не было никакого желания двигаться. Ее расслабленное удовлетворенное тело безвольно наслаждалось покоем.

— Нам пора возвращаться в дом,— все так же ласково, но настойчиво произнес Грегори.— Скоро все встанут и...

— Что ты, — сладко потягиваясь, возразила она. — В такую рань, да еще после вчерашнего, никто не поднимется.

— Но твой отец встанет точно. Ты, наверное, забыла, что мы с ним собирались поездить по окрестностям до нашего возвращения в Лондон.

— Ах да, — вспомнила девушка. — Он может встать даже на два часа раньше назначенной встречи.

— Так что надо собираться,— поторопил ее Грегори.

— Надо — значит, надо, — обреченно пробормотала Патриция.

Усилием воли она заставила себя сесть и оглядеться вокруг, а потом снова упала на диван.

— Я не могу, — засмеялась она.

— Вставай, ленивица, — засмеялся в ответ Грегори.

— Я не могу пошевелиться. Я совершенно без сил.

Грегори же, на удивление, был одет, причесан и полон сил, будто праздничный прием еще продолжался и он случайно зашел в эту затерянную в саду башню.

Как это возможно, подумала Патриция. Вчера мы побросали вещи так небрежно, а его костюм смотрится словно только что отглаженный. Такое впечатление, что даже вещи стараются, чтобы он выглядел безупречно.