Виолетта быстро подошла к нему.

— Прости меня, Гюг! — сказала она с дрожью в голосе. — Я знаю, что повредила тебе, но я думала, что Ди для тебя лишь минутное увлечение, скоропреходящее развлечение, и я считала, что в таком случае тебе не стоит пускаться во всякого рода объяснения. Я сказала об этом Ди, когда увидела, когда поняла, что она сильно увлечена тобой. Ведь она по сравнению с нами — настоящий ребенок, а в молодости страдания так больно ранят! Я хотела предостеречь ее от дальнейшего увлечения, помешать ей сильнее полюбить тебя. Мы сегодня все утро говорили об этом, и она взяла с меня слово, что я не скажу тебе, куда она уехала.

— У нее ведь совсем нет денег, — сказал Гюг машинально.

— Я урегулировала эту сторону дела, — поспешно ответила Виолетта. — Можешь быть спокоен, Гюг, она будет в полной безопасности, и ей не придется снова нуждаться.

Она нежно обняла брата.

— Гюги, не принимай этого близко к сердцу, — она слегка улыбнулась. — Все проходит, все рано или поздно кончается. Ты должен согласиться с этим; во всяком случае, ты всю жизнь придерживался подобного взгляда.

— Каждый согласен с таким взглядом, когда это не касается его слишком глубоко, — сказал Гюг мрачно, — но когда действительность предъявляет свои права и показывает свое истинное лицо, этот взгляд рассеивается как дым. Ты можешь мне не верить, но я люблю Диану. Я думаю, что полюбил ее с первой же встречи. Она — то настоящее, что вошло в мою жизнь на смену всему преходящему, и я считаю, что вполне заслужил наказание, которое несу сейчас и буду нести до самой смерти... Всей своей предыдущей жизнью я вполне заслужил то, что, наконец, случилось. Я узнал, что такое любовь, но... слишком поздно.

Он поднялся со своего места, подошел к открытому окну и стал смотреть на освещенные солнцем деревья парка, на солнечные блики, дрожащие на их листьях.

Затем снова заговорил глухим голосом:

— Любовь — самое прекрасное из того, что есть в жизни, — ждала меня. Я же не знал об этом и довольствовался мимолетными увлечениями. А теперь, когда открылась эта единственная в моей жизни возможность, уже поздно!

— Но Диана еще такой ребенок, — заметила Виолетта. — Я отдаю должное ее свежести, ее очарованию, но, Гюги, ты ведь не думаешь...

Он быстро обернулся. Его глаза сверкали. Лицо словно окаменело.

— Я думаю только об одном. Я знаю одно, — вскричал он, — Диана — та единственная женщина, которую я хотел бы иметь своей женой, своим другом. Я знаю, о ком ты думаешь, критикуя Ди. Ты вспоминаешь о всех тех женщинах, с которыми я играл в любовь. Но я говорю тебе, что ни одна из них, даже самая красивая, даже самая обольстительная, недостойна мизинца Ди. Ты можешь думать, что я безумен, но мое безумие — это та высшая мудрость, которую я наконец постиг. Еще раньше, чем ты сказала мне, что Ди уехала, я решил покинуть Англию...

— Но твоя карьера, Гюги! Обещание лорда Гаррона! — воскликнула Виолетта.

Гюг рассмеялся.

— Бог с ними! Мне все надоело, я слишком устал. Какую цену может иметь для меня карьера? Заслуживать почести для Гермионы? Зарабатывать деньги для себя или для того, чтобы отдавать их ей? Я решил покончить со всем этим, уехать за границу и спокойно жить там. Это лицемерное общество сводит меня с ума. Религия Гермионы! Религия, которой чуждо милосердие и великодушие, которая ради устарелых верований приносит в жертву две жизни! И это — одно из достижений цивилизации, с которым человек должен считаться? А все эти насквозь прогнившие политические надстройки, при которых положение одного человека зависит от милостей другого! Где каждый старается с помощью прекрасных слов добиться власти и раболепствует перед толпой, чтобы собрать большее число голосов. И это — жизнь? Меня тошнит от всего этого! Я хочу уехать; может быть, вне пределов Англии я смогу вздохнуть полной грудью, посмотреть на мир широко открытыми глазами, зажить другой жизнью...

— О, Гюги, не уезжай! — вскричала Виолетта в ужасе. — Теперь, когда ты стряхнул с себя этот удар, ты должен с удвоенной энергией взяться за работу. Ты должен воспользоваться возможностями, предоставляемыми тебе Гарроном. Это трусость с твоей стороны — уехать сейчас, бросить все, отказаться от своих общественных обязанностей только потому, что ты не можешь иметь ту, которую жаждешь.

— Ты переоцениваешь мое значение, — ответил Гюг угрюмо. — Я, как и всякий другой, лишь пешка в политической игре. Сейчас я приобрел некоторое значение благодаря своему имени и известной материальной обеспеченности — не больше.

— Это неверно, — сказала Виолетта упрямо. — Лорд Гаррон говорил мне, что если будет принята парцелляция земель, твоя помощь будет иметь существенное значение. Он сказал, что...

Гюг пристально взглянул на нее, и слова замерли на ее устах. Она знала этот взгляд, выражающий непреклонную решимость. Гнев закипел в ней.

— Ди недостойна этой жертвы! — крикнула она.

Но Гюг был уже в дверях.

И снова она с гордостью подумала, какой Гюг значительный и интересный человек. Но эта мысль только усилила ее гнев.

Она вспомнила Ди, маленькую, незаметную. И ради этой незрелой девочки без денег, без особенного образования Гюг, который мог бы сделать выбор среди самых красивых женщин Европы, хочет отказаться от всего, изменить всю свою жизнь, разрушить свою карьеру!

— Это — бессмысленное самоубийство, — снова крикнула она.

Гюг повернулся и взглянул на нее.

— Если ты когда-нибудь узнаешь, что такое любовь, — сказал он спокойно, — ты поймешь тогда всю необоснованность своих теперешних слов.

ГЛАВА XII

Клятва Филя

— Значит, конец? — спросил Филипп Дюран очень тихо.

Он сидел на подоконнике и наблюдал за тем, как Ди укладывала свои вещи.

— Но я никогда не забуду вас, — добавил он неожиданно.

Ди глубоко вздохнула, наклонившись над жалким коротеньким пальто.

— Не расскажете ли вы мне, Ди, что с вами случилось? — спросил Филипп осторожно.

Его пальцы, разминавшие папиросу, задрожали, когда он заметил слезы, набежавшие при этих словах на глаза Дианы.

— Мне не о чем рассказывать, — ответила она с деланной беспечностью. — Я прожила некоторое время на Сауз-стрит, а сейчас еду к отцу. Мне очень грустно, но... так надо.

— Хорошо, но почему вы едете? — настаивал Филипп.

Ди села на стул и внимательно посмотрела на него. Он заметил, как она похудела, какими огромными казались глаза на ее осунувшемся личике.

— Потому, что в жизни люди часто «ведут игру». Я тоже научилась этому. Вот и все.

Ди поднялась, подошла к окну и облокотилась о подоконник. Спустились сумерки. Ее лицо оставалось в тени.

— Помните, Филь, тот первый вечер, который вы провели здесь? — спросила она. — Тогда сиреневый куст был весь в цвету, теперь он покрыт пылью и увядшими цветами. О, Филь, почему все самое прекрасное в жизни недолговечно? И как побороть свои чувства, когда это необходимо?

— Нельзя приказать сердцу молчать, — сказал Филипп, низко склонив к ней лицо. — Даже если знаешь, Ди, что чувство твое вполне безнадежно.

— О, Филь, не надо, прошу вас, не надо, — прошептала Диана.

— Я не буду, — сказал он, силясь улыбнуться. — Мне кажется, я испугал вас. Я думал, вы знаете, что я готов не только умереть за вас, но отдать вам всю свою жизнь, до последнего мгновенья, готов работать для вас до полного изнеможения. Вот что я чувствую. Но вас это не должно беспокоить, ведь это касается меня одного, Ди...

— Хорошо, что я уезжаю, — сказала она уныло. — Мне кажется, я похожа на ту ракету, которая никогда не вспыхивает вовремя, а если загорается, то причиняет только вред.

Она отвернулась от окна и подошла к наполовину уложенному чемодану.

— Принимайтесь за работу, — сказал Филь решительно, — а то вам никогда не поспеть к поезду.

— Вы ведь послали телеграмму?

Он утвердительно кивнул головой.