Какие удивительные примеры человеческой преданности являет нам порою жизнь, самая обыкновенная действительность, в которую нужно только всмотреться, чтобы разглядеть нечто навсегда запоминающееся. Примеров таких много было, есть и будет. И это прекрасно. Однако разные люди в силу разных жизненных обстоятельств и непохожести характеров довольно часто по-разному смотрят на само понятие любви и на характер ее проявления.

Есть у меня один совсем недавний мой знакомый. Он живет в одном со мною доме, в соседнем даже подъезде, я вижу и встречаю его каждый день. Я имею в виду Павла Гавриловича по фамилии Бондарь, полковника медицинской службы в отставке. Он и его жена Зинаида Мартыновна перед войной окончили медицинский институт в Донецке, там судьбы их соединились, двух выходцев из украинской крестьянской среды. Война, почти с первых дней которой они оказались в действующей армии, навсегда соединила их жизни. Павел Гаврилович командовал медицинским обеспечением полка, Зинаида Мартыновна была хирургом в полевом госпитале. С первых боевых дней до самого конца войны, которую Павел Гаврилович закончил на территории Германии, никто и никогда не видел этого стройного, в высшей степени подтянутого офицера несобранным, нецелеустремленным в своих действиях, неготовым к исполнению своих обязанностей. Особенно когда приходилось отступать, или уходить от окружения, или работать под прямым огнем противника, молодой офицер-медик ни разу не потерял присутствия духа. А когда людям становилось не по себе, как медикам, так и раненым, все невольно оглядывались на Бондаря. Как-то я спросил Павла Гавриловича, что, на его взгляд, он считает самым страшным для человека на войне. Не задумываясь Павел Гаврилович ответил: «Самое страшное на войне — паника. Все годы, которые провел я на фронте, а приходилось мне бывать во всяких ситуациях, все силы свои я прикладывал к тому, чтобы ни самому не дать повода для паники, ни поддаться ей».

Павел и Зинаида служили в одной дивизии, но на расстоянии друг от друга. И там, в дивизии, Бондарь поразил своих сослуживцев потрясающим, хотя и совершенно бытовым поступком: будучи завзятым курильщиком, Павел от курения отказался, а свой табачный паек он стал обменивать на шоколад, который тоже был положен пайком для некоторых. Выменянное таким образом лакомство он относил жене.

— Что побудило вас пойти на такой оригинальный подвиг? — поинтересовался я, узнав об этом со стороны.

— Знаете, — улыбнулся Бондарь, провел языком по сохнущим время от времени губам. — Зинаида Мартыновна — женщина, а была она тогда женщиной молодой, а молодые женщины обыкновенно, как вы знаете, любят сладости. На фронте женщинам особенно тяжело, гораздо тяжелее, чем нам, мужчинам. Вот я и попытался хотя бы немного скрасить ее фронтовые тяготы.

— А вы курили по-настоящему?

— Это да, — подтвердил Павел Гаврилович. — Курильщиком я был основательным.

— И трудно вам было остаться без курева?

— Конечно, трудно. Но что поделаешь? Война…

Зимой сорок второго года на Волховском фронте было предпринято крупное наступление, и в том наступлении Бондарь был тяжело ранен, осколок сверху вниз, немного наискось, прошел ему под основание черепа и застрял. Там этот осколок и поныне. На машине Павел Гаврилович был отправлен в Рыбинск, в тыловой госпиталь. Везла его молоденькая медсестра и, пока везла, влюбилась. Стала она писать ему в госпиталь письма с фронта и навещать его. Павел Гаврилович деликатно, с бережливостью, но решительно погасил столь пылко возгоревшееся чувство влюбчивой и симпатичной девушки. Поправившись, он заторопился на фронт, в свою дивизию, мотивируя торопливость тем, что там осталась жена. А между тем был тогда издан приказ, предписывающий раненых медиков, побывавших в деле, оставлять в тыловых госпиталях, а молодых отправлять на фронт, чтобы те пообстрелялись в боевых условиях. Бондаря, прекрасного специалиста, человека явно талантливого, как раз и оставляли в Рыбинске. Он мог остаться сам и забрать к себе Зинаиду Мартыновну.

В конце войны Зинаида Мартыновна перенесла тяжелую операцию. Она была беременна, но продолжала оставаться в армии. И вот в это довольно сложное для женщины в армейских условиях время у нее еще началось гнойное воспаление аппендикса. Павел Гаврилович повез ее на Украину к родителям. На маленьком полустанке поезд не останавливался, но Бондарю удалось уговорить машиниста сбавить ход. На этом замедленном ходу Зинаида Мартыновна выпрыгнула из вагона, аппендикс лопнул. С большим трудом удалось спасти Зинаиду Мартыновну, плод погиб. С тех пор тяжелейшие недуги преследуют ее до сего дня.

После войны Бондарь окончил двухгодичные курсы повышения квалификации при Ленинградской военно-медицинской академии. Потом служил на Дальнем Востоке, заведовал лабораторией в Сочи и последние годы руководил работой лечебно-диагностического отделения Светлогорского военного санатория. Он так организовал в своем отделении работу, что диагностики каждый год стали занимать первое место в социалистическом соревновании. Через три-четыре года Бондаря начали уговаривать несколько снизить показатели, чтобы хоть на время дать возможность какому-то другому отделению испытать радость победы, иначе, мол, соревнование теряет смысл, за первое место уже никто не борется. Но Бондарь не снизил своих показателей, и в конце концов изобрели в санатории первое место «А» и за него стали присуждать премию.

Зинаида Мартыновна, человек тяжело больной, тоже работала в этом санатории. Сейчас оба ветерана на пенсии, и Павел Гаврилович весь свой врачебный опыт, всю энциклопедичность своих знаний отдает жене. «Если бы не Павлик, — сказала как-то Зинаида Мартыновна, — меня бы уже давным-давно не было на свете». И на глаза ее навернулись слезы. Дома, по-прежнему стройный, аккуратный, собранный, уже перенесший инфаркт, Павел Гаврилович моет полы, стирает белье, гладит, готовит еду и не просто готовит, а по всем правилам, пунктуальнейшим требованиям строжайшей диеты. Он сам ходит в магазин и еще успевает много читать, быть в курсе всех событий, работать в городском совете ветеранов и активно участвовать в жизни санатория. Да еще помогает он словом и делом всякому, кто обратится к нему за советом и помощью.

Как-то встретил я Бондаря на берегу нашего озера. По широким заносам осенней листвы шел он с хозяйственной сумкой, из синтетической глубины которой торчал пучок зеленого лука, румянился батон, поблескивали фиолетовой фольгой своей горлышки бутылок с молоком. Мы задержались там на осеннем ветру, среди шелеста опадающих листьев. Разговор пошел о здоровье Зинаиды Мартыновны. Она более трех месяцев пролежала в областной больнице, Павел Гаврилович через каждые день-два ездил к ней на электричке и вот месяца полтора как привез ее домой. Чтобы сменить тему, потому что разговор принял слишком медицинский характер, задал я Павлу Гавриловичу безобидный, как мне тогда показалось, вопрос: какое самое глубокое воспоминание осталось в нем со времени войны?

Павел Гаврилович задумчиво облизнул губы, немного обсохшие на ветру, закрыл глаза, постоял так и сказал:

— Знаете, это было на Волховском фронте, как раз перед моим ранением. Мы должны были нанести отвлекающий удар. И нанесли его. Нанесли удачно. Получили приказ выходить из боя. А немцы в нас уже вцепились. И, отступая, мы попали под ужасающий огневой удар. Нас буквально разнесло. А Зина была в медсанбате. И кто-то там сказал, будто я убит. Она потеряла сознание… Мне звонит командир дивизии и сообщает, что случилось. И вот, мол, теперь, узнав, что ты жив, мы убеждаем ее, что ты цел и невредим, но Зина нам не верит. «Срочно собирайся и приходи к ней сам». А идти к ней было километров сорок. Выходя из боя, мы еле-еле двигались, и я был еле жив. Но делать нечего, я собрался и пошел…

Павел Гаврилович надолго задумался и опять прикрыл глаза, словно задремал. Вдруг веки его покраснели, и под ресницами заблестели слезы. Да, он плакал. Но быстро собрался, глаза приоткрыл и рассказ продолжил: