Она отвернулась к окну. Трудно было найти, пожалуй, зрелище печальнее, чем вид этих двух несчастных людей: молодой хрупкой женщины с пронзительным взглядом черных печальных глаз и убитого горем, худого старика, со впалыми небритыми щеками, постаревшего, казалось, ещё на столетие за эти несколько трагических минут. Номи замерла у окна, Арье сидел, словно окаменевшая мумия. И не было слышно даже шороха дыхания обоих. Это был их первый кризис отношений на новой земле. Наконец, Номи повернулась к нему лицом. ― Ты не имеешь права забирать его у меня! Не имеешь права! Это эгоистично без предела! Это противно всей нашей вере! Она стиснула зубы, замолчала, но тут же продолжила. ― Я сбежала от тебя тогда, чтобы спасти его! Чтобы ты не потребовал от меня избавиться от ненужного тебе плода! Но он был нужен мне! Он мой! И не тебе дано право, забирать его! Даже если ты участвовал в его появлении на свет! Он сидел недвижно. Состояние его можно было сравнить, пожалуй, с извергающимся вулканом без кратера. Лава, горячая, обжигающая, душащая текла куда–то внутрь, заполняя всё нутро его так, что действительно с каждой минутой ему становилось труднее дышать, а сердцу тяжелее биться. Он сидел, понурив голову, как смиренный раб под ударами хлыста! Он никогда не выглядел так безобразно беспомощно! Так ущербно! Так нище! Страшное заключалось для него в том, что он осознавал это. Он понимал всю правоту её, но хуже было то, что он признавал свою вину и даже не пытался оправдать себя! А это означало, что он уже судил себя сам! А что может быть страшнее суда собственной совести?! Если, конечно, она ещё жива в душе человеческой! Но, вдруг, перед ним открылась и другая Правда – вся Бездна безысходности! Черная дыра в конце туннеля! Ни огня, ни искорки! Жить так, по словам его сына, было невозможно!.. Жить иначе – не было сил! А значит, Небытие оставалось единственным выходом! И значит, он, нет, они оба, они с Шаем, были правы, предприняв попытку положить конец их страданиям! В эту минуту раздался вежливый стук в дверь. Они оба, каждый занятый своими мыслями, вздрогнули. Шая не было дома. Он находился в госпитале. Арье через силу поднял голову. По серому лицу Номи пробежала болезненная гримаса. Она пошла открывать. На пороге оказался раввин Эзра. 27 ― Вы сами больны, Арье! Вам нужна помощь! Медицинская помощь! – доктор Шапиро пытался сдерживать себя. ― Возможно… да… – глухо ответил Арье, глядя в сторону,– но не сейчас. Я был болен… тогда… в той прежней моей жизни. А тут прозрел и излечился! ― Но как же вы… ― Пошел умирать за сыном? Арье замолк и задумался. Доктор пытался было что–то сказать, но он остановил его жестом. Наконец, он распрямился на стуле и жестко посмотрел доктору в глаза. Был он в этот миг строг, собран и холоден. ― Видите ли, доктор, я верю, у человека есть право выбора… на жизнь и на смерть. На бесконечное страдание и обретение покоя. Мой сын, к сожалению, для него и меня, умен чрезмерно для своих лет. Глубина его чувств, восприятие мира, сравнимы с прозрением седовласого старца. А ему всего лишь пятнадцать. Это отягощает существование. ― Мда, но суицид для взрослого опытного человека как вы… говорит всё же о болезненном состоянии мозга! Я бы рекомендовал вам обследоваться. Вы не обижайтесь, дорогой, я вас не желаю запугать, вовсе нет, но… положение ведь критическое. И главный вопрос теперь как мальчик выйдет из нового кризиса? И как вы сможете ему помочь?! 28 В кабинете следователя Мартынова на девять часов утра была назначена встреча с Генрихом Львовичем. Мартынов немного нервничал. Самого Генриха Львовича он не боялся, то есть чувствовал слабость последнего и своё превосходство над ним. Но Генрих Львович, на сей раз, наотрез отказался встречаться со следователем один на один, даже в его собственной квартире, и теперь должен был прийти с адвокатом. «Двое против одного – борьба не равная, – рассуждал про себя Мартынов, – так бы я подавил этого Генриха, один на один он бы сломался, а теперь этот адвокатишка, подлец, (и зачем только позволили принять такой закон!) – будет всякий раз останавливать его от опрометчивых компрометирующих его ответов. Чёрт!» Наконец секретарша доложила о прибытии подозреваемого господина Фридланда. ― Прошу вас, Генрих Львович, – с самой располагающей улыбкой встал из-за стола Андрей Степанович, – проходите, садитесь. Они вошли. Генрих Львович обрюзг за последнее время, был бледен, подавлен и все его чувства играли на его лице. Одет он был в темно-синий добротный костюм тройка, с галстуком в тон. Рядом же с ним присел наоборот, очень уверенный в себе молодой человек, высокий, загорелый, с копной густых русых волос и острым, пронизывающим взглядом светло-серых глаз. Стального цвета костюм с расстегнутым воротничком голубой рубахи без галстука демонстрировали его независимость и свободу выбора решений. Он был бы красив по–своему, если бы не слишком крупный нос, напоминающий картошку. ― Позвольте представиться, Илья Арсеньевич Развозов, адвокат Генриха Львовича. Он только привстал, но не протянул Мартынову руку для пожатия, как того ожидал следователь, и тот остался разочарован. ― Итак, господа, господин Фридланд Генрих Львович приглашен мною по делу (он сообщил формальный номер дела), как подозреваемый в попытке организации покушения на жизнь родного отца – Льва Давидовича Фридланда, а потом и на следователя полиции при исполнении служебных обязанностей Мартынова Андрея Степановича, то есть меня, о чем есть ясные и точные показания в деле. Генрих Львович, мы уже обсуждали с вами вопрос вашей причастности к смерти вашего отца. Вы отрицаете всякое своё соучастие в заговоре против Льва Фридланда с целью овладеть его наследством и разделить его между всеми детьми. Это так? ― Так… конечно так… Какое может быть подозрение вообще… – начал было лепетать Генрих Львович, пока адвокат не похлопал его по плечу. ― Продолжайте, продолжайте, Генрих Львович,– пытался надавить Мартынов. ― Простите, но мой клиент слишком потрясен произошедшими событиями . Это его личная трагедия, смерть отца, как для всякого из нас, и он даже не понимает на каком основании вы подозреваете его в столь тяжком преступлении, – вступил адвокат в беседу. ― Пока только в замысле. ― Приведшему к преступлению, сам факт которого, не доказан абсолютно! – уверенно, глядя в глаза следователю, произнес адвокат. ― Факт убийства отца ещё не доказан,– заерзал на своем месте следователь, – но факт покушения на полицейского – доказан. ― Факт убийства полицейским гражданина Коконина Ивана Федоровича доказан абсолютно и неопровержимо! ― Как так убийства!? – подскочил Мартынов. ― Из отчета расследования инцидента дорожной полицией следует, что автомобиль Волга находился на проезжей части Приморского шоссе вне зоны пешеходного перехода, когда на проезжей части появился объект или субъект, заставивший водителя резко затормозить, о чем ясно свидетельствуют следы протекторов шин на асфальте шоссе. Далее в это же время торможения перед препятствием в голову водителя, прямо в лицо было выпущено три пули калибра такого–то, которые привели к немедленной смерти водителя. После этого автомобиль Волга съехал в кювет и врезался в дерево. ― Вот, значит, как повернули дело, господин Развозов! Я ещё и преступник? – в глазах Мартынова кипела ненависть к этому лощеному наглому московскому адвокату, точно как и к его подопечному, сидевшему с перекосившимся от страха лицом. Действительно, Генрих Львович не ожидал, что его новый защитник, рекомендованный Юрием Ивановичем, так быстро и так скрупулезно изучит дело да ещё начнет атаковать следователя! ― Баллистическая экспертиза показала, что выстрелы были сделаны моментально, один за другим с целью не остановить водителя, а поразить до полного уничтожения. ― Правильно, именно стрелял на поражение! В преступника! А как бы вы повели себя, когда вас пытаются убить? ― Я бы сделал предупредительный выстрел в воздух, по колесам, а вы даже не сделали предупредительного выстрела, как положено при задержании подозреваемого. В обойме вашего оружия не хватает именно трех патронов, обнаруженных в теле убитого. ― Так вы что, – едва переводя дыхание, прохрипел следователь Мартынов, – обвиняете меня… меня в преднамеренном убийстве?!! ― Я подам жалобу с целью рассмотреть превышение вами ваших полномочий. Собственно, и задержание моего подзащитного не имеет никакой юридической основы. Наступила томительная тишина. Между двумя мужчинами, следователем и адвокатом, на коротком расстоянии, что разделяло их, возникла электрическая дуга ненависти. Воздух в кабинете был наэлектризован и пропитан этой ненавистью, смешанной со страхом. Не только Мартынов трясся в душе, сбитый с толку, прямо таки растоптанный и униженный этим препротивным адвокатом, но и Генрих Львович, потрясенный столь неожиданным развитием событий, сидел и мелко дрожал и потел, утирая поминутно лицо и шею носовым платком. 29 Приближался веселый праздник Пурим. Артур уже говорил с отцом по телефону и вот пришел день его первого прилета на встречу с новой семьей. Это было тревожно, это было необычайно, это в общем–то не укладывалось ни в какие рамки! Что это, в самом деле, тридцатилетний Артур едет на встречу со своей тридцати трех летней мачехой!? И с пятнадцатилетним братом, которого в жизни не видел!? Да и отца он побаивался увидеть после пережитого по поводу его кончины и всех закрутившихся в результате этого вокруг событий. В душе его боролись два чувства: необыкновенной тяги к отцу и его новой семье, и, противоположные чувства неприязни и какой–то стыдливости. Нет, Артур не был пуританин, однако его подавляло это отсутствие рамок приличий у его отца. Он не понимал его. В его глазах он читал какую–то странную мысль: может быть о тщетности бытия, а может быть, лозунг «живи сегодня»! То есть психологических мотивов поведения и поступков отца он не понимал. Они были скрыты для него, как, впрочем, и для многих других. Но, что для него всегда было важно, так это чувство надежности вблизи отца. Солнце брызнуло апельсиновым светом в глаза Артура, когда он спускался впервые по трапу самолета, принесшего его в Израиль. При выходе в зале ожидания к нему подошел некий сухонький старичок, наголо обритый и весьма скромно одетый и пристально вглядываясь в глаза, сказал тихо и даже, как показалось Артуру, скорбно: ― Артур, здравствуй, это я. Артур остолбенел. Артур не узнал отца! Может быть, с минуту стояли они в безмолвии друг против друга, наконец, словно поняв, как много времени потеряли один без другого, они обнялись. Отец повел Артура на остановку поезда при аэровокзале. Они устроились рядом в конце тихого вагона. Помолчали. Поезд бесшумно набрал скорость. Занималось утро. Они сидели рядом, отец и сын, такие близкие и такие далекие, и искали слова, чтобы начать беседу. Начать так, чтобы не обидеть и не уколоть с первого слова. Чтобы это их возвращение друг к другу стало их Воскресением! А не иначе. ― Папа, как ты? ― Спасибо, всё хорошо, Артур. Сынок… ― Я рад, что всё кончилось так. ― И я рад, что ты рад. ― Как Шай? ― Спасибо. Хорошо, что ты спрашиваешь о нем. Он очень…. Он замечательный мальчик. ― Я привез ему маленький компьютер в подарок. ― Я тебе благодарен. Он будет рад. ― Он мой брат. ― Спасибо, Артур. Перестук колес и мягкое покачивание вагона успокаивали и настраивали на доверительный лад натянутые струны душ обоих мужчин. ― Я должен перед тобой исповедаться, сын. ― Ты ничего не должен, папа. ― Я решил изменить свою жизнь, а для этого необходимо очищение, каким бы болезненным оно ни было для меня... и, возможно, для моих близких. Ты видишь, мы едем на поезде, а не на машине. Ты мог бы подумать, что это очередная причуда богатого сумасшедшего старика, способного нанять себе Мерседес с водителем! Но, я уверен, ты, Артур, так не подумал. У меня нет машины. И нет Мерседеса с водителем. Я живу, Артур, со своей семьей, с моим сыном, младшим сыном Шаем и моей женой Номи, которых я очень люблю и хочу сделать счастливыми! Не так как я поступил с вами, Анной, Генрихом и тобою, сделав вас несчастными. ― Папа… ― Подожди. А для этого необходима только человеческая любовь! Самая простая человеческая любовь! Внимание, ласка, терпение. О, очень много терпения! А деньги всё только портят. Деньги развращают! Но об этом не сейчас…. – он задумался и вдруг, словно вспомнив, где он и с кем он, продолжил, – И вот я живу на пособие для новоприбывших в Израиль, эту удивительную и непонятную мне страну, на заработок сторожа и на зарплату Номи, медсестры в госпитале. Скромно и трудно и… счастливо. Я просыпаюсь каждый день и молюсь, да, да, молюсь, чтобы завтра встать таким же бодрым и добрым, с таким же чувством покоя и справедливости в душе, какое было и вчера. – он опять задумался, – До пересечения границы физической и моральной, я жил Плохо! Я жил Дурно! Я жил Неправильно! Ты скажешь – толстовщина, я скажу – моя правда! Я, наконец, обрел её, истинную жизнь, истинную цель. Я очень надеюсь, что ты, сын, поймешь меня и поддержишь, и простишь за все годы моего фиктивного отцовства. Арье говорил, сжимая с силою пальцы рук, до побеления суставов, и искренность его речи не вызывала сомнения. Более того, Артур прослезился, когда отец вдруг попросил у него прощения за своё фиктивное отцовство. Он был чрезвычайно взволнован, отец никогда в жизни не говорил с ним так! То есть так искренне, так открыто, так просто и так понятно. А главное так по-человечески! Ведь тридцать лет срок не шуточный, это целая жизнь, если хотите, и вот впервые за эти тридцать лет жизни его родитель говорил с ним как с очень близким человеком, истинно близким человеком, может быть даже самым близким человеком! Комок подступил к горлу Артура. ― Папа…. Я люблю тебя! – он обнял отца и прижался к нему. В этот момент в поезде началась какая–то суматоха. Громко объявили о каком–то происшествии. Люди встали, начали куда–то собираться, брать свои вещи. Арье ничего не понял, о чем объявили в поезде. Артур с тревогой смотрел на отца. Поезд начал замедлять ход. 30 В душном кабинете следователя Мартынова опять стояла напряженная тишина. ― Мой подзащитный может быть свободен? – наконец сухо произнес адвокат. ― Может… Нет, не может! – неожиданно и зло выкрикнул следователь, – я ещё не провел дознания. ― Ну, пожалуйста, дознавайтесь,– откинулся адвокат на спинку стула. ― Где вы, Генрих Львович, были в день покушения на полицейского вашим братом Артуром Львовичем? – проговорил Мартынов ещё дрожащим от возбуждения голосом. ― Мой брат не покушался… ― Отвечайте на мой вопрос! Где вы были в тот день?! – сорвался следователь на крик. ― Я рекомендую моему подзащитному не отвечать более ни на один вопрос. ВЫ, господин Мартынов, ведете допрос с пристрастием, а это недопустимо в нынешних условиях. Опять наступила пауза, некий тайм-аут, как в боксерском поединке после нанесения сильного удара одному из соперников. Мартынов собирался с мыслями. Это ему было совсем нелегко сделать, ибо он нервничал, и сердце стучало, как двигатель гоночного автомобиля, и кровь приливала к голове, как вода в Неве в наводнение. Наконец, Андрей Степанович решил, скрепя сердце, сменить тактику и не поддаваться более на провокации этого наглого адвоката, а вести себя так, словно его нет, и он не существует вовсе, тем более в его кабинете. Принятие этого решения успокоило следователя. ― Хорошо, – поразмыслив, продолжил Мартынов, – будьте любезны, Генрих Львович, сообщите следствию, где вы были пятого января 200… года? ― Я был дома. ― А где был ваш брат Артур Львович? ― … Не знаю… ― Вы его в тот день не видели? Генрих Львович замялся с ответом. ― Мой подзащитный же сказал, что не знает, где был Артур Львович. Брат за брата не отвечает. ― А вы не спешите, господин Развозов, – небрежно бросил следователь адвокату, – я спрашиваю сейчас Генриха Львовича не, где был ваш брат в день покушения, а видели ли вы его в тот день? – обратился он к господину Фридланду, сгорбившемуся на своем стуле и глядевшему в пол. ― Нет. ― Не видели? И к вам домой он не приезжал? ― Нет. ― Гм… Но вы же знаете, Генрих Львович, вы сами адвокат, что за дачу ложных показаний… ― Это нажим! Вы оказываете давление на моего подзащитного! ― Это не нажим, это простое напоминание законов и уставов, – очень спокойно и даже торжествующе, произнес Мартынов, – вот ведь и вы изволили мне напомнить о моих правах и полномочиях. Развозов промолчал. ― Значит, вы его не видели в тот день? А как он улетел из Питера? ― Купил билет и улетел. ― Это не остроумно, господин Фридланд, его обратный билет был на 10-е января, а он вылетел 5-го в ночь на 6-е. И улетел не со своей американской компанией, а совершенно другой, Австрийской. ― От вас и на помеле улетишь! – бросил в сторону адвокат Развозов. ― Кто–то должен был помочь ему купить билет в ту ночь! Кто? Вы его, не знаете ли? У Артура Львовича нет в Питере таких солидных связей. Но у вас есть. ― Ничем не могу помочь. ― Значит, вы никак не помогали вашему брату скрыться от рук правосудия? ― Правосудием тут и не пахло. Это более походило на «суд линча», – ответил вместо клиента адвокат. ― Так как, Генрих Львович? ― Мой подзащитный не обязан отвечать на этот вопрос, он пользуется правом молчания. ― Что ж, – поразмыслив, произнес Мартынов, – на сегодня всё. Можете быть свободны. 31 ― Папа, что происходит? ― Я не понял, что сказали, извини Артур. В этот момент в поезде объявили на английском. Артур поднялся с места. ― Папа, идем. В одном из вагонов обнаружили какой–то подозрительный предмет, бомба что ли? Просят всех выйти из вагонов. Поезд остановился посередине пути. Люди спрыгивали на землю, поддерживая друг друга. Раздался вой сирен машин служб безопасности и скорой помощи. Артур с интересом наблюдал процесс операции по обезвреживанию возможного взрывного механизма в вагоне. Саперы в защитных костюмах и шлемах вошли в вагон. Из служебной машины выкатился робот, похожий на игрушечный трактор с гусеницами, видеокамерами, винтовкой. Все замерли. Саперы вынесли на шесте черную дорожную сумку, отнесли её подальше в поле. Робот проследовал к месту. Сумку накрыли колпаком. Раздался выстрел. Ничего не произошло. Тревога оказалась ложной, а сумка просто забытой вещью кого–то из пассажиров. По радио объявили о необходимости быть внимательными и не забывать свои вещи в вагоне. Артура поразило спокойная деловитость саперов и людей вокруг. Ни паники, ни страха. Словно так и должно быть. Словно это их ежедневная действительность. И, однако, какие сильные и смелые люди должны здесь жить, чтобы зная об опасности изо дня в день, продолжать свою обычную жизненную рутину. ― Папа, я потрясен! У нас в Нью Йорке бы всё перекрыли, люди бы разбежались в панике, полиция бы остановила движение на полдня, как минимум. А у вас… нашли бомбу, обезвредили, взорвали и поехали дальше, как ни в чем не бывало! ― Ты видишь, как всё здесь непросто! И я тоже поражаюсь этой стране. И виню себя за то, что так пренебрежительно относился к ней раньше! Что ж, один из грехов прошлого! И вот я здесь… Он посмотрел в окно, за которым зеленело море, и положил руку на руку Артура. ― Знаешь, здесь, даже не зная языка и ментальности местных жителей, я вдруг и довольно быстро, почувствовал себя дома. Странно, не правда ли? Не было во мне этой сентиментальности прежде. Цинизм и холодный расчет были. А тут вдруг обнаружил в себе и другие черты. Странно. 32 Когда Генрих Львович с адвокатом вышли от Мартынова, на улице стояло самое типичное питерское межсезонье. То есть, снег таял и лежал грязными клочьями на обочинах дороги, небо грозило то ли дождем, то ли мокрым снегом, дул колючий холодный ветер и прохожие, скользя и спотыкаясь, спешили укрыться от непогоды. ― Позвольте вас пригласить отобедать со мной, Илья Арсеньевич! Вы столько для меня сделали сегодня… Я просто потрясен! ― Отобедать с удовольствием, Генрих Львович, но в другой раз. У меня самолет в Москву. А вот выпить хорошего крепкого кофею, я с радостью. Ведите. Они расположились в одном из уютных кафе близ Невского проспекта. ― Эспрессо двойной и стакан минеральной, – заказал адвокат. ― Очень рекомендую вам попробовать их пирожных, у них замечательный кондитер! ― Что ж, если настоятельно рекомендуете, я согласен, – рассмеялся молодой коллега Генриха Львовича, – с детства люблю сладкое. ― Ну, и отлично. А теперь позвольте всё же понять, как вы так скоро всё разузнали по этому делу? И ещё вопрос, почему согласились оставить все дела в Москве и прилететь сюда, помогать нам? ― На оба ваших вопроса ответ один – Юрий Иванович! ― Потрясающий человек! Я знаком с ним всего пол-года, а уже чувствую близость как к родному. ― Есть у него это. Но он бы и не взялся работать для вас, если бы не был уверен в вашей порядочности и особо запутанной истории в вашем случае. К тому же, преследование властями своих граждан для Юрия Ивановича, как красная тряпка для быка. ― Но Вы… Вы же блестящий адвокат столицы… ― Я ученик Мастера Карпа, мастера с большой буквы, и отказать ему я не мог, когда он предупредил меня, что вы обратитесь. С другой стороны, дело, которое он мне обрисовал, очень меня заинтересовало. Я подключил к выяснению деталей свои столичные связи и вот прилетел к вам, Генрих Львович, полностью подготовленный к экзамену! Экзамену Юрия Ивановича! – он рассмеялся. ― Спасибо. И вам и Юрию Ивановичу. Но что вы предвидите, что будет дальше? Вы лучше меня разбираетесь в этих ситуациях. Я, правда, тоже юрист, но моя сфера уже долгие годы заключение сделок купли-продажи недвижимости и прочего. А в уголовных делах, я честно признаться, профан. ― Дальше Мартынов будет вас всех теребить, давить, искать. Улик у него пока нет. Но… учитывая, что положение вещей изменилось и жизнь некоторых людей сегодня в безопасности,– насколько я понимаю, – не правда ли, Генрих Львович,– то он предпримет все усилия, чтобы обнаружить того, кого ему надо. С юридической точки зрения нет никакого повода для преследования. Нет состава преступления. Вопрос, что захочет Мартынов инкриминировать э–э–э… определенному лицу и его окружению. Это мы увидим. Ну, а пока спасибо за угощение. Замечательный кофе и пирожное! Лечу в Пулково, пора, самолет. Держите меня в курсе дела. О следующем свидании с Мартыновым предупредите меня хотя бы за несколько дней, прошу вас. До свидания. Он легко поднялся и, крепко пожав Генриху Львовичу руку, уверенный и сильный вышел из кафе. 33 Ранним утором самолет Пулковской авиакомпании плавно приземлился в аэропорту Бен Гурион в Тель Авиве. По трапу, окунаясь в средиземноморскую влажную сауну, сошла группа туристов из России. Среди них была пара, которая, может быть, несколько выделялась нервным и подозрительным поведением мужчины. Был он худ и бледен, и, казалось, цель его визита в страну была именно подлечить расшатавшиеся нервы. Дама его напротив, была приветлива и спокойна и просила мужа не нервничать и начать, наконец, отдыхать. ― Андрей, уймись! Что ты нервничаешь?– выговаривала своему супругу симпатичная белокурая дама весьма привлекательной внешности. ― Оставь меня в покое! – огрызался её худощавый и бледнолицый супруг. Группа тем временем достигла зала ожидания, пройдя благополучно паспортный контроль, и выстроилась у бегущей дорожки, несущей чемоданы пассажиров. Выйдя в просторный светлый и прохладный зал прибывающих, они сразу увидели плакат в руках молодой женщины «Группа Питер», и направились к ней. ― Добрый день, дамы и господа! С благополучным прибытием на Святую Землю! – приветствовала их гид,– Меня зовут Зоя и я на эти десять дней буду вашим гидом по стране. Прошу вас, следуйте за мной к автобусу. – Зоя, простите, – подошла к гиду пожилая пара туристов,– а здесь всё время будет так невыносимо жарко? Нам обещали, когда мы заказывали путевку, что в конце марта ещё прохладно. А сейчас страшно как жарко! ― Мы вон только до автобуса дошли, а уже вспотели…– подхватил её супруг, вытирая лицо и шею носовым платком. ― Нет, нет, господа, обычно в конце марта начале апреля очень приятно, но сейчас просто дует хамсин, ветер с пустыни, суховей по-нашему. Два–три дня и погода исправится. До встречи. Махнув всем рукой, Зоя удалилась. Пара женщины с нервным супругом устроилась чуть обособленно от остальной группы в самом конце автобуса. ― Мы едем сейчас в нашу гостиницу в Натании, где будет наша база. Израиль , в отличие от России, имеет площадь примерно 22 000 квадратных километров при длине с севера на юг в 470 километров, максимальной ширине 135 км и минимальной 16км. Город Натания, город–курорт, находится на пол пути между Тель Авивом и Хайфой. Поэтому нам будет удобно делать вылазки на юг и на север. К тому же в Натании замечательные чистые пляжи, что не последнее в вашей поездке. Современный аэропорт Израиля остался позади, и туристы оказались на широком автобане с довольно активным движением, несмотря на ранний час. Через несколько минут слева показались высотные дома Тель-Авива, а еще через минуту по левую руку зазеленело море. Совсем быстро туристы прибыли в отель. ― Дамы и господа! Сейчас вы относите чемоданы в номера, отдыхаете около часа, и в девять мы все встречаемся внизу, в ресторане, на завтраке. Тогда же я расскажу вам план поездок и отвечу на все вопросы. До встречи, господа. Гид повернулась и ушла. Все разбрелись по номерам. ― Вера, не нравится мне здесь! Душно, влажно, потно! Жара невыносимая! Настоящий ад! ― Не болтай! Жар костей не ломит. Скажи лучше, что трусишь. ― Чего трушу, чего трушу? Ничего не трушу. ― Нет, ты боишься! Своей миссии боишься. Дома-то хорохорился! Кричал: «Найдем, гада!» ― Тихо, Вера! Чего орешь… Услышат… ― Да кому тут слушать!? Что здесь КГБ? Или тебе повсюду он мерещится, твой любимый комитет? – она хохотнула. ― Ну, ты даешь! Выпила, что ль? И когда успела! ― А вот когда,– Вера Васильевна с вызовом показала ему плоскую фляжку с виски и демонстративно отпила из горлышка. Она последнее время пристрастилась именно к виски, может от того, что удобно было держать при себе небольшую плоскую бутылочку. 34 Такси подвезло их прямо к подъезду. Арье расплатился по счетчику, дав лишнюю копейку таксисту на чай и сказав «шалом», вышел из машины. Артур огляделся. Зеленый садик перед довольно старым четырехэтажным домом. Старая зеленая скамейка перед входом. По фасаду торчат наружу ящики компрессоров кондиционеров воздуха, почти в каждой квартире. Ветерок теплый, небо в облаках. Артур взял свою дорожную сумку и приготовился следовать за отцом. Тот стоял тихо чуть сбоку, с любовью наблюдая за сыном, пока тот осматривался. Они поднялись на этаж. Отворив входную дверь Артур сразу увидел Шая, сидящего в углу дивана и сразу, без предисловий, словно встретил старого друга, прошел в комнату и сел рядом. Шай испугался первого движения незнакомца. Он съежился, а потом попытался встать и уйти в свою комнату. ― Шай, братик, здравствуй! Смотри, я привез тебе леп–топ, переносной компьютер. Держи. Артур вытащил из сумки небольшой белый компьютер и подал Шаю. Тот остался сидеть не отвечая и не глядя на гостя. ― Здравствуй, Шай! Я твой брат Артур! – протянул он руку брату. Прошла минута. Наконец, Шай медленно и недоверчиво глядя на незнакомца, подал ему руку. Рукопожатие вышло вялым, но Артур почувствовал легкую дрожь и тепло руки подростка и притянул его к себе. ― Зачем ты меня обнял?! – испуганно воскликнул Шай, высвобождаясь из порывистых объятий Артура. ― Зови меня Артур. Я твой старший брат. Я живу в Америке, в Нью Йорке, и приглашаю тебя в гости. Приедешь? Шай упорно молчал и смотрел в пол. Подошла Номи. ― Я рада вас видеть, Артур, – черные глубокие глаза смотрели на него приветливо, – Арье много рассказывал о вас. А когда вы первый раз позвонили нам, счастливее него я в тот день не видела человека! Она повернулась и Артур оценил её стройную тонкую фигуру с несколько крупным , быть может, для балерины, бюстом. В черных зачесанных назад волосах проблескивали ниточки седины. ― Располагайтесь. Сейчас будем завтракать. А спать вы сможете на диване в салоне. ― Не беспокойтесь, я снял заранее номер в гостинице в Хайфе. ― Ну почему ты не спросил, Артур? В Акко гораздо ближе к нам и дешевле. Номи вышла в кухню и позвала Шая помогать ей. Арье заметил зачарованный взгляд сына на Номи. ― Красавица. Тебе бы найти такую. Добрая, трудолюбивая, преданная, особенно сыну и умная. Все достоинства в одном существе. Если бы не она, я навсегда бы погиб там. Отец присел к столу и пригласил жестом Артура. 35 В выходные в середине марта собрались на даче Генриха Львовича. Поводом стал его день рожденья. Старый дом в Репино в последние годы был отреставрирован и превратился в хороший жилой дом, годный для зимы и лета. Территорию сада обнесли высоким забором, как стало теперь принято у богатых людей, дабы мелкая шваль не заглядывала и не искала, что плохо лежит. К тому же была установлена сигнальная система и камеры слежения, которые обслуживала частная фирма. Анна Львовна с мужем Григорием Павловичем приехала раньше, чтобы насладиться покоем и тишиной леса. Её рабочий мобильный телефон был известен только коллегам, двум врачам её отделения. Необходимость в отпуске стала критической. Напряжение этих последних месяцев жизни после трагедии с отцом и последовавшим следствием и нервами и страхами сопровождавшими процесс, вызвали у неё упадок всех душевных и физических сил. На обед пригласили ставшего другом семьи Юрия Ивановича Карпа с супругой. Погода стояла тихая, прохладная, но не морозная. Стол накрыли в гостиной. Приехал и сын Генриха Львовича, журналист московской газеты, Анатолий Генрихович, симпатичный, невысокий, расположенный к полноте молодой человек лет двадцати пяти. Яства были заказаны заранее в ресторане и доставлены на дом, на петербургскую квартиру и привезены самим Генрихом Львовичем на дачу, так что полной Марии Григорьевне не надо было стоять на кухне, а только всё разогреть и накрыть стол. После обычных пожеланий и славословий потекла обычная светская беседа, избегающая только одного пункта, именно того, о котором все думали почти денно и нощно, о произошедших драматических событиях, изменивших внутренне их жизнь. Да, пожалуй, и внешне, ведь прокатившаяся гроза, отложила отпечаток на лица и облики всех участников. Однако невозможно было совсем уже обойти молчанием больной вопрос. ― Меня всё-таки ужасно нервирует нынешнее положение! – с досадой вступила Мария Григорьевна, – вы хоть молчите все, но я знаю, что думаете постоянно о том, о чем и я. ― Здесь несколько душно, пройдемте лучше в сад, господа, – неожиданно предложил Юрий Иванович, и, поднявшись, многозначительно посмотрел на Генриха Львовича . – Да, теперь совсем не холодно и стол и скамейки очищены, так что приятнее будет в саду, – он поднялся за Юрием Ивановичем и первым вышел за ним из дома. ― Вы подозреваете прослушку у меня здесь, на даче? ― Всё может быть, в городе вас точно прослушивают. А здесь, не знаю, надо проверить, но лучше всегда быть начеку. Все расселись за новым деревянным столом в саду, где уже появились первые побеги молодых листочков на деревьях вокруг. Стол находился метрах в десяти от дома. ― Позвольте, уважаемые дамы и господа, рассказать вам одну реальную историю, которой я был свидетелем ещё в самом начале моей профессиональной деятельности,– произнес Юрий Иванович,– Начало истории произошло в небольшом городке К. близ Ленинграда. В одной семье инженера крупного предприятия, впрочем, это не важно, хотя, пожалуй, очень даже важно, поскольку инженер этот хорошо зарабатывал и мог себе позволить немного больше, чем все остальные вокруг. Так вот, жена оставила его с малолетним сыном на руках. Он как будто смирился с судьбою и продолжал работать и растить сына сам. У сына ещё в ранние годы обнаружилась падучая, то есть эпилепсия, и он состоял на учете и лечился одно время. Но приступы прошли, или сделались очень редкими, так, что он мог вполне прилично существовать и учиться. Инженера со временем повысили и перевели в Ленинград, дали хорошую квартиру. В двадцать лет, сын, будучи уже в институте, влюбился в одну очень хорошенькую девушку, студентку из семьи эвенков, народов Восточной Сибири и Прибайкалья, и привел её в дом. Красота её была необычайная! Знаете, такое круглое, очень белое лицо с несколько раскосыми глазами, очаровательная белозубая улыбка и очень живые, игривые глаза. Отец не противился. Через несколько месяцев сыграли свадьбу. Отец настоял, что мол, как бы из приличий необходимо связь оформить официально. Сам же он с первого взгляда влюбился в ту студенточку и не мог ничего с собой поделать до того, что однажды взял её силой, когда сына не было. И с тех пор началась между ними тайная интимная связь... ― Боже мой, Юрий Иванович! К чему вы нам всё это рассказываете? – с отвращением воскликнула Мария Григорьевна, – Это противно слушать! Я и знать ничего такого не хочу! ― И напрасно, – отвечал ей рассказчик. ― Но зачем?! – не унималась Мария Григорьевна ,– зачем нам об этой мерзости знать!? ― Затем, что в этой истории, как и во всякой реальной жизненной ситуации, есть свой закономерный естественный финал. ― Что тут естественного? Грязь одна! – возмутилась Мария Григорьевна. ― И какой же финал у вашей истории? – поинтересовался её сын журналист Анатолий Генрихович. ― Скоро молодая женщина забеременела. Но неизвестно от кого! Такая ситуация ни одного из героев драмы не устраивала. Ни молодую женщину, ни её тестя. Молодой муж, покуда, ничего не знал, но вполне мог пожелать родить ребёнка. ― Ну, вы нас, право, совсем запугали, Юрий Иванович! Достоевщина какая–то, честное слово! – снова вставила своё слово Мария Григорьевна. ― Мария, не мешай. Самая кульминация надвигается, я чувствую,– оборвал её Григорий Павлович,– Ну-ну, Юрий Иванович, продолжайте. ― Больной эпилептик сын, будучи и без того болезненно подозрительным, именно на почве своего недуга, заметил неадекватное отношение отца к своей молодой жене. И стал наблюдать. А как стал наблюдать так скоро и открыл интригу. Однажды, вместо отъезда на учебу, он задержался потихоньку дома и застал отца со своею женою в самый интимный момент в спальне отца. Он зарезал отца прямо на теле своей жены длинным кухонным ножом. Молодая жена оказалась умнее мужа и предложила сразу позвонить в милицию и рассказать всё как есть, что, мол, старик её насиловал и заставлял молчать, запугивая, что всё расскажет в извращенном виде сыну, или вообще выгонит из его квартиры, где они проживали практически за счет отца. Она уже и позвонила, покуда её муж пребывал в шоковом состоянии, после содеянного, в состоянии аффекта. И это несомненно, что был у него аффект. ― Ох, уж дался вам этот аффект! Чуть что – сразу аффект, аффект, мол, убийца не виновен, а это у него аффект приключился, – в сердцах не удержалась от колкости в сторону частного детектива госпожа Фридланд. ― Что поделать, Мария Григорьевна, этот термин и сам аффект не мною придуман. ― Ну, вот кто придумал, тот и дурак!- сердито заключила супруга именинника. ― Ради бога, Юрий Иванович, завершите вашу историю… ― Так вот, через несколько минут он вдруг осознал, что сотворил! Какую утрату понес, и какой вред сам себе и родителю причинил, ведь ближе отца у него на земле никого не было! Ведь он его растил в одиночестве с самого детства. И не женился во второй раз, может быть, именно из–за него. То есть всю жизнь ему посвятил… О, тут то и разверзлась бездна души человеческой! Бедный мальчик ощутил такое безумное одиночество! Такую боль! Такой страх перед … что… Да, вы уж извините, но тут действительно надо быть Достоевским, чтоб описать всё точно и ярко… Одним словом, хотя, как казалось, и жену свою он любил бесконечно, но в одночасье и её лишил жизни. А тут и мы прибыли. Но чуток опоздали. ― Мда, но в чем мораль? – глядя в сторону, спросил Генрих Львович. ― Да, ваше резюме,– поддержал отца сын. ― Анна Львовна, а вы как полагаете? Как знаток души и тела человеческого? – частный детектив внимательно посмотрел ей в глаза. Она же молча, смотрела в чашку и не отвечала. ― А почему, собственно, Юрий Иванович, вы задаете этот вопрос Анне Львовне? – поинтересовался её супруг Григорий Павлович. ― Я же сказал, исключительно как врачу. ― А не кроется ли за этим двусмысленным вопросом некий намек? Некое подозрение? – не унимался муж инженер Озеров. ― Никаких подозрений и тайн! – оборвала его Анна Львовна,– просто Юрий Иванович, имеет в виду мое понимание поведения человека. Но здесь Юрий Иванович ошибается. Я никогда не могла понять поведения отца. И то, что произошло сейчас, я не могу понять. Юрий Иванович, намекает нам, что, как он сказал, у всякой реальной жизненной ситуации, и нашей тоже, есть свой естественный закономерный финал, – несколько раздраженно продолжала она,– а я вижу финал противоестественный. И ситуация наша в которой мы все оказались поневоле – абсурдна! Я думаю, нам всем это выйдет боком. С одной стороны преследования полиции, с другой этот сумасшедший папаша с его очередным наследником! Не перебивай меня, Генрих! Да, именно, сумасбродство папаши привело нас всех на порог психушки! Посмотрите на себя! Посмотрите в зеркало! С конца декабря прошлого года и вот уже третий месяц мы все чувствуем страх преследования, дрожь в коленках, плохой сон, плохой аппетит, дурное пищеварение! Потому, что любой стук в дверь, подбрасывает нас на стуле, а непонятный треск на линии во время телефонного разговора вызывает ощущение постоянной слежки… Что это, Господи!? Все притихли вокруг деревянного стола в саду на даче Генриха Львовича. ― А простите, Юрий Иванович, откуда вам столь подробно известна ваша эта история? Ведь свидетелей–то нет, – неожиданно поинтересовался молодой журналист, сын Генриха Львовича. ― Так ведь из первых рук, Анатолий Генрихович. Сам больной преступник нам и рассказал. ― И какая кара последовала? ― Оооо… Что может быть страшнее суда собственной совести?! Кажется, тяжелее кары и нет. Он до сих пор в психиатрической больнице. ― Но причем тут история Юрия Ивановича?! – возмущенно со всей своей детской непосредственностью снова вступила в бой Мария Григорьевна, – Что, опять у нас кого–то убьют? Этот сумасшедший мальчик убьет своего сумасшедшего папашу? Ведь он, кажется, ненормален, этот сын его, впрочем, как и его отец. Весь в отца! ― Маша… ― Молчи Генрих, ты тут не причем! Это твой папаша и его страсти–мордасти! 36 ― Фу, какое яркое солнце! В Питере у нас мягче, приятнее светит, – пожаловался Андрей Степанович своей супруге, проснувшись рано утром в номере гостиницы в Натании. ― Сравнил! Тут же почти экватор. Ну, проснулся? Как спал? Успокоился немного? – Вера прижалась к нему под одеялом и начала ласкать мужа, возбуждаясь сама. ― Ну, Верка, ну, не сейчас…. Чего ты вдруг…. ― Нет сейчас… Андрюшенька… время есть… давай расслабься…. Вот так… вот… Она вся горела желанием и сумела возбудить и оседлать ленивого , а, впрочем, пожалуй, стеснительного , коня Андрея Степановича, и через четверть часа удовлетворила свои потребности в плотской любви, непомерно большие, чем у супруга. ― Хорошо-то как! Солнце, море, чистый воздух, светлый номер, завтрак, шведский стол. А, Андрюшенька? ― Хорошо. ― Ты же первый раз за границей. ― Угу. ― И что? Не нравится? – говорила Вера Васильевна, расхаживая обнаженная по чистенькому номеру новой гостиницы,– Ну, и ладно, я в душ. Андрей Степанович поднялся, быстро надел трусы и футболку и подошел к окну. Сине–зеленое море уходило за горизонт. Ни облачка на голубом пустынном небе. Внизу на берегу, видимо на пляже, вились в воздухе разноцветные воздушные змеи, яркие парашюты носили по воде водных лыжников. Он открыл окно. На него пахнуло жарким и влажным воздухом. Вера Васильевна вышла из ванной, завернутая в белое махровое полотенце. ― Иди, мойся, и спустимся на завтрак. Завтраки здесь вкусные, наверняка вся группа уже внизу. ― Надо обсудить план действий. ― Так что, чистым нельзя обсуждать? Ты весь потный… ― Я не потный, это ты прыгала и потела, а я только не сопротивлялся насилию,– улыбнулся своей шутке Андрей Степанович и отправился в ванную. После завтрака все туристы разошлись по номерам собраться в путь. В этот день была запланирована поездка в Хайфу и какие-то друзские деревни около неё. ― Послушай, Вера,– обратился Андрей Степанович к жене с некоторой дрожью в голосе ,– в Хайфе нам надо будет отделиться от группы и добраться до пригорода К. Там проживает этот Лев Давидович, который… ― Ты чего весь побледнел, Андрюша? Опять трусишь? ― Ничего не трушу… просто непонятно мне, зачем нам это всё? ― Как зачем? Как зачем? ― Всё равно израильтяне его не выдадут. Да и за что нам его арестовывать? ― Как за что? А за подделку документов! За обман местных властей, за незаконный вывоз бриллиантов, за уклонение от уплаты налогов, да мало ли чего ещё. «Был бы человек, а дело найдется», так говорил товарищ Берия. Следователь Мартынов вздрогнул. Он помнил рассказы своего деда, как дед чуть не загремел по этапу в Сибирь из-за клеветы. И как встречался с Берия, будучи начальником цеха автозавода, и как тот лично приказал его пытать до признания. Только благодаря вмешательству родного брата, работавшего в органах, клеветника разоблачили, а деда отпустили. Но ненависть и страх в душе деда остались на всю жизнь. И, вероятно, передались, по наследству, внуку. Андрей Степанович хоть и служил в органах безопасности государства, понимая, что лучше быть поближе к власти, в душе все же боялся этой грозной организации с её тайнами, скрытой борьбой за власть и всевидящим оком. ― Это надо юридически проверить. Но тебе–то на кой ляд он сдался? – уже зло добавил Андрей Степанович. Вера Васильевна отвернулась и замолчала. Минута или больше прошли в тишине. ― Ладно, развивай тему дальше. ― Он вылетел из Питера под именем Лев Давидович Капустин. В Израиле тут же обратился в министерство внутренних дел и сменил имя на Арье Бен Давид, что означает в переводе Лев сын Давида. Проживает ныне в городке К. под Хайфой вместе с новой женой по имени Номи и сыном Шаем. Вот фотография из архивов. Это всё что наши люди мне сообщили. На наших туристов с фотографии смотрело умное тонкое лицо Льва Давидовича Фридланда ― Я его никогда не видел, только фотографии видел. Это он. ― Так, так, хорошо,– задумчиво произнесла Вера Васильевна, вглядываясь в лицо. ― Из Хайфы туда идут автобусы номер… ― Какой к черту автобус по такой жаре! Возьмем такси. ― Такси здесь может быть очень дорого! ― Ничего, Андрюшенька, твоих командировочных и моих отпускных хватит, чтобы погулять, как нам хочется. Она внимательно, словно изучая это лицо, смотрела на снимок ― А в нем что–то есть… Тем лучше. 37 Анна Львовна встала из-за стола в саду и прошла в дом. У неё отчего–то появилось дурное предчувствие. Словно что-то сдавило ей сердце, и в душу закралась тревога. Ничего конкретного, просто некий страх перед неизвестным. Но этот страх мешал ей жить. ― Генрих, зови всех, давайте обедать. ― Да уж, застудили вы нас, уважаемый Юрий Иванович, и историей своей, от которой кровь в жилах стынет и морозом, хоть и не минус, а холодно, – пожаловалась Мария Григорьевна, грузно поднимаясь в дом. ― Ну, вот самое время и согреться, подай-ка Генрих коньяк. Кому коньяку? – провозгласил инженер Озеров с бутылкой в руке. ― Мне налей. ― Анечка! Вот молодец! Никогда ведь не пила… вот, пожалуйста! Лучшее средство от тревоги, головных болей и прочей нечисти. Господа, у всех налито? Садитесь. У меня тост. Гости заняли свои места вкруг стола. Григорий Павлович остался стоять один с рюмкой в руке. ― Собственно, мои дорогие друзья, мой тост всем ясен – я предлагаю выпить за здоровье и благополучие нашего именинника и долгих лет ему счастливой жизни! Ура! ― Ура! ― Ура! За тебя, Геня! В этот момент раздался треск и звон разбитого стекла, в комнату влетел огромный грязный булыжник и чуть не угодил в Анну Львовну, сидевшую рядом с окном, если бы не новое двойное стекло и новые крепкие рамы окна. Окно, тем не менее, разбилось. Гости повскакали с мест. Юрий Иванович выбежал первым на двор. 38 Прошла неделя с прилета Артура к отцу. Ему необходимо было возвращаться домой. Время пролетело в постоянном общении с отцом, Шаем и Номи, необыкновенно интересной женщиной. На взгляд Артура в ней сочетались женственность и твердость, необыкновенная преданность семье и одновременно игривость, способная ввести в заблуждение иного не знакомого с ней кавалера. Самое же главное, чем Артур гордился, это его успехом у Шая, его наладившейся связью с нелюдимым бедным своим братом. Артур полюбил его с первой минуты встречи, может быть даже ещё до встречи, может быть сразу после откровения с отцом. С момента их взаимного возвращения один к другому. ― Шай, будь молодцом! Я тебя очень жду в гости, брат. Бери с собой папу и маму и приезжай в Америку! Я покажу тебе Большое Яблоко, так называют Нью-Йорк. ― А ты Артур, не забывай нас. Помни, у тебя здесь есть дом, – с открытой улыбкой крепко пожала ему руку Номи. ― Отличного полета, сын. Ты даже не представляешь, какой подарок ты нам сделал приездом. Да ещё на Пурим! Всем, всем и мне особенно… Они обнялись. Артур снова прижал к себе крепко Шая и быстро вышел, скрывая волнение. 39 Автобус медленно продвигался по улицам Тель-Авива. Из окна туристам из России открывался вид совсем не похожий ни на один из Российских городов. Невысокие дома, с обшарпанными стенами, зеленые дворики, и рядом современные небоскребы из стекла и металла. По улицам шли разряженные в яркие и разные костюмы дети и взрослые. ― Ой, что это за маскарад, смотрите! ― Да, да, вон… Все переодеты, от мала до велика. ― Зоя, Зоя, что это у них такое происходит?! Обратились заинтригованные туристы к гиду. ― Вы правы, господа, это маскарадное шествие. Сегодня в стране отмечается праздник Пурим в честь счастливого избавления евреев от рук злого Амана. Я вам расскажу, одну минуту. Водитель, поверните здесь, там скоро стоянка, вы сможете остановить автобус , а мы прогуляемся с праздничной толпой. Это весело и забавно, только не пугайтесь, если кто-нибудь ударит вас по голове надувным резиновым молотком или опрыскает вас белой мыльной пеной. Или вдруг затрещит трещоткой возле самого вашего уха. И так, дамы и господа, коротко о празднике. Все произошло, как гласит легенда, в Персии, нынешнем Иране. События Пурима описаны в одной из книг ТАНАХа – свитке Эстер («Мегилат Эстер» на иврите), многочисленных комментариях и мидрашах. Основная масса евреев жила тогда в Персии – продолжалось Вавилонское пленение. В 598 году до н.э. вавилонский царь Навуходонасор II вторгся в Иудею, после двухлетней осады взял Иерусалим, разграбил и разрушил Храм. Храмовую утварь забрал в качестве трофеев, а евреев пленниками увел в Вавилонию. Но не прошло и полвека, как оно стало фактически персидским. Новые завоеватели – персы – покорили Вавилон. Вавилонские пленники евреи оказались подданными Персидской империи — тогдашней сверхдержавы, простиравшейся с запада на восток от Греции до Индии и с севера на юг от Кавказа до Эфиопии. Надежда на избавление и возрождение появилась, когда персидский царь Кир, великий завоеватель Вавилона, разрешил евреям вернуться и отстроить свой Храм. Через два года после издания знаменитого указа Кир погиб в бою со скифами. Его преемник Дарий то запрещал, то вновь разрешал строительство Храма в Иерусалиме. Калитка то и дело запиралась, открываясь вновь через годы. Так же было, и когда персидский трон занял Ахашверош. Это был типичный восточный деспот, сумасброд. В европейской истории он известен под именем  Ксеркс и прославился своим анекдотичным приказом высечь море. Тиран и самодур, Ахашверош любил застолье и на пиру вел себя как добрый, щедрый, предупредительный хозяин: никто из гостей ни в чем не получал отказа, никто ни в чем не должен был испытывать неудобств. Гостей развлекали искусные танцовщицы, не особо обремененные одеждой и стеснительностью. Однажды порядком поднабравшийся монарх заявил, что его жена Вашти, царских кровей и потому краше всех! Он тут же решил предъявить «товар лицом», не стесняясь и иных частей тела царицы. Он послал к Вашти евнухов с приказанием предстать перед гостями во всей своей красе – в одном лишь «царственном венце», то есть нагишом. Вашти велела передать своему венценосному мужу: «У моего отца ты едва годился, чтобы за лошадьми ходить, а теперь мне смеешь приказывать?».  Обиделась. Проявила совершенно немыслимую для тех времен дерзость. Грубое нарушение восточной этики. Царь быстро избавился от неё. Начались поиски новой невесты. Не буду утомлять вас длинным рассказом о подробностях этого ритуала… ― А жаль, это, наверное, весьма пикантно… ― Владимир, что ты несешь! – возмутилась добропорядочная супруга мужчины, сделавшего попытку заглянуть за кулисы истории, своим вопросом. Гид Зоя рассмеялась. ― Освободите своё воображение и представьте сами! – сказала она, – но давайте продолжим. Я сокращу эту захватывающую историю и скажу, что Ахашверош выбрал из тысячи кандидаток одну еврейскую девушку, племянницу Мордехая, в семье которого она росла. Она стала царицей. И когда злой премьер министр Аман, задумал уничтожить всех евреев государства… ― А за что? ― О, этому есть много объяснений и толкований, но главная причина, того почему он ненавидел евреев скрывается в его прошлом, вернее в его происхождении. Аман, потомок Амалека, внука Эсава, родного брата Якова, который украл у него первородство, и от которого пошел народ Израиля. Два брата антипода! От Эсава, между прочим, пошел народ эдомитян, которые по комментариям некоторых еврейских мудрецов и толкователей святых писаний, стали основателями Рима, который в Талмуде называется Эдомом. Яков, олицетворение служения Всевышнему и установления нравственных норм в мире, удел Эсава, – насилие и полное пренебрежение моралью. И вот Аман, внук Амалека, ненавидящего евреев, потомков Якова, то есть ещё с тех древних времен вражды между братьями, Эсавом и Яковом, задумал уничтожить всех евреев Персии. Он стал наговаривать на них царю. Царь посомневался, да хитрый Аман его убедил, что никто по ним плакать не будет, а он, Аман, ещё и внесет в царскую казну десять тысяч талантов серебра из своего кармана. Ахашверош согласился. Мордехай узнал. Срочно передал о страшной участи народа его племяннице. Та, несмотря на опасность, пошла к царю и вымолила прощение народу, а злому Аману наказание. Его казнили, а евреи с тех пор празднуют веселый праздник освобождения, пекут печенье под названием уши Амана и устраивают карнавалы! ― А остальные народности в Израиле тоже празднуют этот праздник? ― Нет, мусульмане и христиане не празднуют, – ответила гид, выходя из автобуса.. ― А можно кому угодно присоединиться к празднующим? ― Конечно. Свободно. Никто паспорт не проверяет. Только для солидарности все же лучше переодеться в какой-нибудь костюм, – пояснила Зоя и повела группу прямо на улицу, где проходило карнавальное шествие. ― Замечательные традиции, – прошептала про себя Вера Васильевна. 40 Генрих Львович с сыном выбежали в сад следом за Юрием Ивановичем. Но, конечно же, никого поблизости не обнаружили. ― Что это было? – со страхом вопросила Мария Григорьевна, когда все вернулись в дом. ― Маша, это просто хулиганы, не переживай, – пытался успокоить её Григорий Павлович, хотя сам выглядел напуганным и нервным не меньше её. ― Нет, не хулиганы, чует моё сердце. Это провокация, нас преследуют… ― Маша! Я тебя прошу! – взмолился Генрих Львович, делая страшные глаза в попытке заставить жену замолчать. ― Испортили праздник, – уныло произнес Григорий Павлович, наливая себе рюмку коньяка. ― Всё, хватит, едем домой, – решительно встала из-за стола Анна Львовна, бледная и напряженная. ― Не стоит сейчас ехать, Аня, начинает темнеть! – озабоченно произнес хозяин дома, – Оставайтесь на выходные. ― Я не чувствую себя здесь в безопасности,– прошептала ни к кому не обращаясь Анна Львовна. ― Юрий Иванович, посоветуйте хоть вы нам что–то! – воскликнула Мария Григорьевна и все взоры обратились на частного детектива, единственного человека, сохранявшего спокойствие . ― Прежде всего, надо закрыть окно фанерой или чем-либо, во-вторых, я не знаю, кто это сделал, но мне кажется, лучше действительно всем разъехаться по домам. ― Вы подразумеваете, Юрий Иванович, что здесь мы все как в мышеловке? – спросил Григорий Павлович, наливая себе очередную рюмку коньяка. 41 Вера Васильевна относилась к тому сорту людей, судьбу и действия которых предопределяет иное неожиданно сильное увлечение, можно даже сказать – страсть, не удовлетворив которую, они не успокаиваются. То, что произошло там и тогда пару десятков лет назад вдруг всплыло в её сознании, и она ясно поняла, что замешанные в истории с бриллиантами люди были из первого эшелона власти Петербурга и Москвы. В противостоянии между ними оказался еврей и её отец. Каждый пытался перетянуть еврея на свою сторону, разумеется, в исключительно корыстных целях, но, вероятно, все одновременно выиграть не могли, и потерпевшая сторона, зализывая раны, начала мстить! Так размышляла Вера Васильевна долгими вечерами в одиночестве с бокалом виски в руке, пытаясь распутать этот сложный и очень непонятный в деталях клубок событий. Но, начав однажды дело, она не могла остановиться. Погибла жена еврея. Вскоре за ней погиб её убийца, водитель грузовика, совершивший преднамеренный наезд. Вера Васильевна не сомневалась, что это было тщательно запланированное заказное убийство. Фактов у неё не было, но её криминальное чутье неоспоримо подсказывало, что здесь был нанесен коварный удар Фридланду в спину, а может и в самое сердце. Косвенной уликой тому было уничтожение водителя–убийцы уже в тюрьме. Это, по мнению Веры Васильевны, был знак, первый ответ на гибель жены бриллиантщика. Впрочем, логически рассуждала Вера Васильевна, вполне возможно, что убрали его и свои, чтобы не выдал тайну и замолчал навечно. Однако, через год последовал новый удар – гибель полковника полиции Василия Петровича Тищенко, её отца. Это становилось похожим на вендетту, на сведение личных счетов, и кто был следующим в списке, не было известно. Как глубоко был замешан отец? На чьей стороне находился? Какую выгоду имел? Без вознаграждения, солидного вознаграждения, она знала отца, он бы рисковать не стал! «Деньги не рожь, и зимой родятся», помнила она его любимую поговорку. Но где деньги сейчас? Она не нашла ни копейки отцовских денег. Её мать никогда денег не видела и никогда не интересовалась ими. Беседа Веры Васильевны с матерью на эту тему только озлобила её и раздражила, именно из-за этого её, матери, неведения и отсутствия всякой материальной заинтересованности! Черт возьми! Надо быть настоящей юродивой,– думала Вера Васильевна про мать,– чтоб не спрашивать мужа о деньгах и сколько он зарабатывает! Но и у новой жены–вдовы отца денег не оказалось. То есть, Вера Васильевна могла предположить, что Катя, вдова, лжет, но она сумела проверить всеми правдами и неправдами банковские счета Кати и отца, и кроме небольших отложений ничего не нашла. А Катя продолжала зарабатывать себе на жизнь как фото модель. Вера Васильевна была на сто процентов уверена, что за бегством, точнее таким скоропостижным исчезновением старого еврея кроется очень крупная афера с бриллиантами. Впрочем, улик у неё в руках не было. Однако весьма удивил Веру Васильевну неожиданный и надо признать неприятный для неё факт, что когда она попыталась добраться до тайной информации по делу Фридланда, используя свои близкие связи с губернатором и его окружением, ей вдруг отказали. Все те влиятельные люди, на которых она рассчитывала, сказали ей буквально и грубо: «Стоп! Дальше не лезь». Таким образом, дело Фридланда и, некоторым образом дело её отца, становилось для неё притягательной загадкой, которую она непременно обязана разгадать! Этот обидный факт недопущения к интересующей её информации, стал для неё косвенной уликой в правильности своих подозрений и сделал её ещё более настойчивой в своем расследовании. Ей виделось огромное наследство, утаенное убийцами её отца. Он, видимо, знал слишком много, и делал довольно много, так, что возможно, кто–то выше или даже в его окружении не хотел, чтобы Василий Петрович знал так много и делал так много и, соответственно получал так много! Но кто этот инкогнито? Как его найти? 42 ― В мышеловке?! Ропот пробежал по гостиной. Холодный ветер ворвался в дом через разбитое окно. ― Послушайте, господа! – неожиданно радостно и даже как-то по детски восторженно выкрикнул Анатолий Генрихович, – А ведь это ужасно интересная ситуация у нас тут складывается! Это ведь настоящий английский детектив в духе Агаты Кристи! Финишно! Я остаюсь. Все остаемся. Я сейчас позвоню в газету, и начнем готовить материал. ― Как бы этот материал не оказался твоим последним, Анатолий Генрихович, и кому–то другому достанется закончить его, – мрачно возразил ему Григорий Павлович, – когда твоё, да и наши тела вывезут отсюда в черных пластиковых мешках. ― Фу, какой у тебя черный юмор, Гриша! Генрих, мы уезжаем! – тяжело поднялась Мария Григорьевна. ― Нет, нет, господа! Я вас умоляю, это будет вершина всей моей жизни! Мировой бестселлер! Репортаж с места событий! ― Не морочь нам голову, Анатолий, ты спокойно можешь воспользоваться всей известной тебе информацией, немного пофантазировать и написать твой бестселлер у себя дома, в твоей московской квартире, – сердито возразила Анна Львовна, но не двинулась с места. ― Анечка, так что же ты сидишь? – подошел к ней супруг Григорий Павлович. ― Мне страшно. Я устала… ― Генрих Львович, есть у вас какие-нибудь материалы закрыть дыру? – наконец внес практичное предложение детектив Карп. ― Да, в сарае, тут в саду в подсобном помещении, пойдемте, Юрий Иванович. Дамы, оставшись втроем, не считая сына Генриха Львовича и мужа Анны Львовны, которые нашли себя возле бара с острыми напитками, разговорились, и первым делом их интересовал Юрий Иванович. ― Вы меня извините, голубушка, простите, не запомнила вашего имени отчества, – обратилась к гостье Мария Григорьевна с налетом некоторого превосходства и потеребила крупный бриллиант на платиновой цепочке на груди, – но вы нам обязаны рассказать о вашем супруге, вашем частном детективе! Муж мой, Генрих Львович, собственно только он и общается с ним и отзывы после каждой встречи просто восторженные. Да, да, но, мы, верите ли, как вас… ― Елена Дмитриевна, – приятно улыбнулась женщина и спокойно с достоинством посмотрела в глаза Марии Григорьевны. Она была худа, стройна, лицо было ухожено и крем и помада гармонировали. Глаза серые, умные, смотрели прямо. Черные крашенные волосы были собраны на затылке, что делало лицо моложе. ― Вот-вот, Елена Дмитриевна, сами о нем ничего не знаем. Просветите нас, будьте столь любезны. ― Спасибо за ваш интерес, но мой супруг очень скромный человек и не любит рекламу. Я думаю, он будет очень недоволен, если я что-то расскажу о нем без его ведома и согласия. Единственное, что я могу сказать в его пользу, что он совершенно порядочный и надежный человек, и большой профессионал. Это факт. ― А позвольте вас спросить, уважаемая, сколько вам лет? – продолжала бесцеремонно интересоваться супруга хозяина, – вы так молодо выглядите супротив нас с Анной Львовной, что просто завидно. ― Мне на прошлой неделе исполнилось шестьдесят. ― Да что вы! Вот бы уж не дала! Ей Богу! Правда, Анечка? Не больше пятидесяти, а то и меньше. ― Спасибо, – рассмеялась Елена Дмитриевна. ― Да, это правда. Вы, вероятно, много спортом занимаетесь, – обратилась к ней Анна Львовна. ― С детства. Как дома приучили, так с тех пор без долгих велосипедных прогулок дня не проходит. ― И Юрий Иванович с вами? ― Не сомневайтесь. Автомобиль у нас старенький, а велосипеды самые новые, модерные. ― А какая у вас специальность? Ну, была, то есть, сейчас-то, я понимаю, вы на пенсии и помогаете Юрию Ивановичу в его розыскных делах, – продолжила своё расследование Мария Григорьевна. ― Я не на пенсии, я работаю в частном сыскном агентстве на полную ставку. Юрий Иванович директор, есть и другие детективы, я секретарь, есть у нас бухгалтер, водитель, учет, отчет, всё как положено в хорошей серьезной компании. А по образованию я геолог. Занималась тоже розыском, только полезных ископаемых. Золота, платины, – она кивнула головой в сторону платиновой цепочки на груди Марии Григорьевны, на которой висел кулон с бриллиантом, – Исходила не одну тысячу километров по тундре да тайге. Потом изучала криминологию. Это, знаете, близко к геологии. Когда идешь с проводником по лесу, научаешься замечать, то, что для неопытного глаза на первый взгляд скрыто. ― Вы замечательная, – устало произнесла Анна Львовна, – и какая же у вас гармония с супругом! Это, наверное, и есть настоящее земное человеческое счастье! Она задумалась, подперев подбородок рукою. Вокруг стола наступила тишина. ― Да, – тихо ответила Елена Дмитриевна, – в отношениях с супругом у нас, пожалуй, идиллия, но как нет абсолютной идиллии на свете, так и у нас… нет детей. ― Простите, Елена Дмитриевна, – с чувством воскликнула Анна Львовна, – простите, что вызвали вас на неприятный вам разговор! Я искренне сожалею! ― И я! Вы уж простите меня старую дуру! – присоединилась Мария Григорьевна, – Я ведь не со зла, а так, знаете, без ума, бабье любопытство. Сегодня, знаете, все живут скрытно, обособленно, никто никому не доверяет, вот и выходит, что и поговорить даже не с кем. А вы такая славная и прямая. Вот я и начала любопытствовать. Нет, ей Богу, Елена Дмитриевна, вы мне сразу понравились. Мы же тут все почти одногодки, мы с Аней даже и помоложе вас, а выглядим постарше! Куда там постарше, на десяток лет старше! ― А вы присоединяйтесь ко мне на велосипедную прогулку, сразу двадцать килограмм сбросите, – улыбнулась очень веселой открытой, даже озорной улыбкой Елена Дмитриевна, – и станете сразу на двадцать лет моложе! ― Ну, вы и рассмешили, дорогая! – рассмеялась вдруг Мария Григорьевна, – Анечка, представь меня на велосипеде! Ах, ха-ха- ха! Не могу! А тебя! Ой, не могу! Смех один! Две свиньи, простите, на велосипеде! Ах, ха-ха-ха ! Нас сразу ведь в цирк и заберут… Ох, до слез рассмешили… – вытирая глаза платочком, вздрагивала всем полным телом Мария Григорьевна, с трудом подавляя смех. Меж тем у подсобного помещения в саду проходил совет других участников драмы. ―Я вас специально увел, чтобы перекинуться новостями, – сказал детектив Генриху Львовичу, когда они вышли в сад,– я не знаю, кто бросил камень, но вполне возможно, что это провокация Мартынова и его команды. Он теперь большой командир, можете себе вообразить, – с иронией произнес Юрий Иванович, – у него целых два сотрудника в подчинении и он дает им всякие задания. Поэтому не исключено, что это часть его программы оказать на вас давление и запугать вас. ― Да, возможно, – очень расстроенный согласился Генрих Львович, – но что сейчас-то нам делать? Оставаться или ехать? ― Пожалуй, можно и остаться. Если это запугивание со стороны Мартынова, то дальше этого он не пойдет. ― А если это не он? Тогда кто? ― Кто–то кто прознал о возрождении вашего папеньки, и жаждет своей компенсации. ― Что вы?! Юрий Иванович! Кто это может быть? Господи, еще одно неизвестное! Кстати, очень вам благодарен за Илью Арсеньевича. Замечательный адвокат, да и человек необыкновенный. Вами, между прочим, очень гордиться. ― Хорошо, спасибо, однако, открывайте, Генрих Львович, сарай, пока совсем не стемнело, надо найти фанеру или доску. Они нашли кусок фанеры. Забили окно. Наступил вечер. Стемнело вокруг. ― Юрий Иванович считает, что это просто хулиганы, и мы вполне можем остаться все на ночлег. Верно Юрий Иванович? ― Не вижу никакой опасности. Располагайтесь спокойно. Телефон мой у вас есть. Если что–то даже только покажется – сразу звоните. Ну, с Днем рождения ещё раз Генрих Львович! Долгие лета! Всё обойдется, как говорится «перемелется, мука будет». Ну, прощайте. ― Как прощайте?! Как прощайте?! – вскричала, чуть ли не в панике Мария Григорьевна, – вы нас оставляете? Вы единственный трезвый и опытный боец, хотите оставить нас здесь ночевать в страхе и опасности?! Нет, тогда и я еду! ― Юрий Иванович, правда, оставайтесь... Уже темно… дороги скользкие, ехать опасно… не только нам, но и вам. Заговорили вместе несколько голосов. ― Сдаюсь, сдаюсь, – улыбаясь, согласился детектив и предложил своей супруге вернуться за стол со всеми. 43 Ровно через год Вера Васильевна, влюбленная, по её словам, в Израиль заказала снова билеты в южную теплую страну с замечательными пляжами, совершенно необычной и вкусной для неё пищей и прекрасными отзывчивыми людьми, каждый второй из которых говорит на русском. Андрей Степанович не совсем понимал свою супругу. Для чего ей нужна была это поездка? Достаточно было первой. Они ведь нашли цель своего визита тогда, ещё год назад. Нашли сбежавшего преступника. Видели его, сфотографировали его, привезли всю информацию в прокуратуру. Полковник Барсин остался, кажется, доволен. Теперь это их, судебных инстанций, дело решать, что предпринять с этим «кремированным» беглым бриллиантщиком Львом Давидовичем Фридландом. Иной раз Андрей Степанович задавал себе вопрос, для чего такому опытному и богатому человеку как господин Фридланд, надо было затевать столь странную игру в собственную смерть, кремацию, и, в конце концов, подделку документов с бегством в Израиль? Ведь, несомненно, всё можно было сделать просто и прямо, когда никто бы даже не заподозрил старого лиса, что он желает вывезти своё наследство, главным образом в драгоценных камнях. Впрочем, они не нашли и следов пропажи каких либо бриллиантов, да и в прошлом за Фридландом ничего такого не было замечено. Но Мартынов, как и его супруга, она особенно, были однозначно убеждены, что именно это было целью столь хитроумного и тщательно продуманного бегства, а точнее то исчезновения Льва Давидовича из Петербурга. Точного ответа на вопрос, что же это за «игра Фридланда» у Мартынова не было. Это оставалось для него загадкой. Его супруга, впрочем, видела в интриге просто напросто сумасбродство, этакую прихоть зажравшегося миллионера, созданную им самим игру на свою потеху и потеху своих друзей и близких. Она видела в этом так же насмешку над местными властями и полицией Петербурга, допустившими такую игру в бриллианты. Они прилетели точно в неделю праздника Пурим и только на неделю. Прилетели одни, без группы, как частные туристы. Поселились в приличной гостинице на берегу моря в Акко, городе с пяти тысячелетней историей, музеем под открытым небом, а главное – совсем рядом с городком, где проживала семья этого липового Бен Давида, в прошлом Фридланда. Поднявшись рано поутру, Вера Васильевна, приняв душ, потянула супруга на пляж. Погода напоминала ей Петербургское лето, хотя в Израиле только наступала ранняя весна. Однако, воздух днем прогревался до 23 градусов и вода в море была прохладной, как вода в Финском заливе в середине лета. Позагорав час, они отправились на завтрак и, переодевшись в город Акко, осматривать достопримечательности, которые в прошлый визит видели мельком. Пройдя вдоль древних крепостных стен, оберегающих город от нашествия с моря, они прошли подземным узким и длинным туннелем тамплиеров, соединяющим центр города с крепостью у моря, ныне несуществующей. Орден госпитальеров, Орден тамплиеров и Тевтонский орден имели здесь свои кварталы. А в древние времена город был под властью египетского фараона Тутмоса, как сообщал туристический гид, прекрасно изданный, который они приобрели в отеле. Далее город был завоеван ассирийским царем, потом персами, сделавшими его военным портом для своих войн с Египтом. В 333 году до нашей эры Александр Македонский покорил город, сделав его провинцией Греции. А в 47–48 годах сам Юлий Цезарь прибыл в город Акко. Одним словом изрядно находившись, Вера Васильевна спросила где находится крупный торговый центр , где можно было бы найти приличное кафе и отдохнуть там, а заодно посмотреть и современные магазины. Ей тут же на русском понятно объяснили куда пройти и что лучше смотреть. Сидя за столиком в кафе, Вера Васильевна наблюдала за людьми вокруг. ― Смотри, Андрюша, как они все тепло одеты. Куртки теплые, брюки, а мы с тобой как белые вороны в шортах и легких футболках. ― Так у них же зима, Вера. Это для нас их зима лето, а для них ещё хо-олодно. ― Да, «наше северное лето, карикатура южных зим», так Александр Сергеевич писал. Но тут ведь и полно нашего люда, из России, не только аборигены. Они тоже тепло одеты. А для них что, плюс 20 градусов – мороз? К ним подсел молодой парень, в куртке и джинсах. ― Добрый день, можно к вам за столик. Слышу, вы говорите на русском. ― Просим, присаживайтесь. ― Вы туристы? Откуда? ― Из Питера. ― О, бывал. Меня зовут Володя. Я здесь работаю таксистом, вот моя визитка, если нужно куда подвезти и что показать звоните, я живо. И недорого для своих. ― А почему недорого? Мы с вами совсем и не знакомы,– настороженно спросил Андрей Степанович. ― Ну, как, земляки всё же. И потом вам ведь квитанции за оплату не нужны, верно? ― Нет. ― Ну а без квитанции получается дешевле. ― Это почему, – заартачился Мартынов. ― Ну, не хотите, извините, я пошел, – поднялся было, таксист. ― Да подождите, Володя, – остановила его Вера Васильевна и сердито посмотрела на мужа, – мой муж всех подозревает в нечистоплотности, ну там всяких махинациях, нам рассказывали, что у вас можно нарваться. ― Конечно можно, чего не бывает, но я вам честно предлагаю, потому что всё равно работы мало, простаиваю зря, жаль времени. А с вами хоть что–то заработаю. ― Но причем тут квитанции? – не унимался Андрей Степанович. ― Андрюша, дай я тебе поясню, я всё же экономист, – повернулась Вера Васильевна к супругу, с самым презрительным выражением лица, – если продавец дает квитанцию покупателю о получении суммы денег, он этим тут же докладывает налоговому управлению о своих доходах, понимаешь? А если он не дает тебе никакой квитанции , то это остается его чистый доход, он с него налога платить уже не будет. Он тебе делает скидку, но все деньги остаются у него в кармане. Понял теперь? ― Ладно, отдыхайте, если захотите куда поехать, звоните, я все места знаю, уже десять лет здесь. ― А, так вы местный, а я думала на заработки приехали. ― Нет, я здесь живу и работаю, то есть дома. Ну, пока. ― Странный малый. Чего это он нас выбрал? ― Андрей, а ты видишь ещё туристов вокруг? Ему и выбирать не из кого. Брось ты свою подозрительность. Прямо паранойя у тебя с этим. ― Всё равно надо быть осторожными. Не знакомиться с первым встречным. Таксист, то же мне! ― Таксист, парикмахер – это люди наполовину психологи, с ними их клиенты как на духу разговаривают, не в пример вам, Андрей Степанович, хе–хе. ― Не вижу ничего смешного, – обиделся Мартынов. ― Ты вспомни, сколько у нас в Питере от Гражданки до Московских ворот берет доехать. Полтора, а то и два часа на такси, если с пробками. Ну, вот пока едешь, если водитель приятный и не тупой, то невольно завязывается беседа. Таксист людей знает. Вставай, пойдем, магазины посмотрим. В разделе домашней утвари Веру Васильевну заинтересовали острые кухонные ножи иностранных фирм. Она попросила продавщицу показать ей один набор, потом другой. ― Сколько стоят эти? ― У нас сейчас скидки на эту фирму. Второй и третий нож за полцены, – сообщила продавщица. ― Зачем тебе, – недовольно глядя на жену, спросил Мартынов. ― Домой хочу взять. У нас такие, фирменные, в три раза дороже. ― Так нельзя же в самолет. ― А я в чемодан положу. Да ты посмотри, какая прелесть, острый как бритва, английская сталь. И рукоятка какая удобная, ― она сжимала в руке длинный острый нож с красной рукояткой и красной тонкой пластиковой оболочкой вдоль лезвия. Нож действительно выглядел очень привлекательно. ― Возьмите и второй из этой серии, за полцены. У нас же скидки, – повторила симпатичная продавщица. ― Слышал? У них скидки! Давайте и второй. О, этот широкий. Для чего он? ― Для разделки мяса. Очень удобные. У меня дома такие же. Они взяли ножи и прошли в кассу. В номере Вера Васильевна спрятала ножи в чемодан и прошла в душ. Она хотела немного побыть наедине сама с собой. Надоел ей её нудный и подозрительный Андрей Степанович, да к тому же ревнивый до болезненности, не пускавший её никуда одну. А она была не прочь побеситься, как в прежние времена, не столь уж далекие! Однако ей необходимо было обдумать спокойно и трезво свой план. Верой Васильевной руководило одно желание – узнать всё о смерти отца и его исчезнувших деньгах. И еще – отомстить! Да, отомстить! За нынешнюю её безутешность, сиротство, нищету и, главное – присвоение этим евреем её законных денег! Денег заработанных её батьком! Прямых доказательств тому у неё не было, но внутренняя фатальная уверенность была. «Ах, батька! – нередко возвращалась она к своим воспоминаниям,– когда ты был рядом, я жила всласть! Беззаботно! Ни о чем не думая за твоей широкой спиной и твердой натурой! Хотя, конечно, Светка права, ты в жизни моей меня мало привечал, но ты ведь всегда был занят важными делами, а мне было довольно и того, что я любила тебя! А этот Фридланд забрал тебя у меня и неважно, по какой причине! Он достоин возмездия!» Конечно, не обходилось без подогрева подобных чувств, рассуждений и воспоминаний порядочным количеством алкоголя. Но результатом становилось неотступное, обсессивное желание Веры Васильевны выведать у старого еврея правду о деньгах отца и поставить точку. Она понимала, что захватить или даже просто застать Льва Давидовича одного ей будет не просто. Несколько дней наблюдения дали ей понять, что объект редко выходит из дома, а если и выходит, то всегда не один. Он или в сопровождении недоросля сына, очень странного поведения, или и сына и жены. Сын же произвел на неё впечатление какого-то не от мира сего человека, ходящего рядом с родителем сгорбившись, уперев глаза в землю. При этом у обоих на лицах постоянно присутствовало этакое страдальческое выражение. Она рассчитывала всё же, при помощи Андрея Степановича, отвлечь недоросля, приблизиться и поговорить с господином Фридландом один на один, прямо и сурово глядя ему в глаза. Как она заметила господин Фридланд, не пользовался услугами телохранителя. Впрочем, если этот план не удастся, у неё в запасе был и другой. 44 Артур, на сей раз, приехал в дом отца сам. Никто его не встречал в аэропорту, да и не было необходимости. Прошел год с его первого прилета и первой встречи с отцом, Новым Отцом, с Номи, новой супругой отца, и Шаем, своим новым младшим братом. Много было НОВОГО для него в этой Новой и очень старой исторически стране. Он любил этот период в Израиле, когда ещё не очень жарко, хотя и от жары он не страдал, а главное ему нравился веселый праздник Пурим, с маскарадом, переодеваниями, свободой, правом напиться до потери чувствительности по прямому указанию ТОРЫ! Ого! Напиться от радости освобождения евреев от смерти, освобождения из рук злого Амана! Не то, чтобы Артур был пьяницей, но быть безгранично веселым на улицах всех городов страны и чувствовать снисходительные взгляды полицейских, это для него было высшим доказательством свободы и терпимости! Дверь, как всегда, открыла Номи. ― О, Артур, как хорошо! Проходи! – она поцеловала его в щеку и крикнула мужу, – Арье, выходи их кухни, Артур приехал! На её голос вышел и Шай. Он повзрослел. Стал общительнее. Смотрел прямо в глаза собеседнику. Может, ещё сохранялись некая чрезмерная застенчивость и задумчивость во взгляде, но перемены к лучшему были на лицо. Артур приблизился и нежно обнял брата. ― Шай, как ты, мой дорогой? У меня для тебя несколько подарков… О, папа! Как я рад снова тебя видеть! Вас всех! Он подошел к отцу и стиснул его в объятиях, не боясь быть непонятым. ― Ты приехал как раз к обеду. И вообще хорошо, что приехал в праздник. У нас ведь Пурим, – говорила Номи, накрывая на стол. ― Поэтому и приехал. Нравится мне этот ваш праздник. Я даже и костюм с собой привез. Он достал из дорожной сумки камзол мушкетера, самый настоящий. Шай подошел, потрогал. ― Хочешь его? Бери, я переоденусь в другой костюм. ― Спасибо, но я приготовил костюм пирата. А этот настоящий? ― Конечно. Я взял его из реквизитов театральной студии, с которой я сейчас работаю. Артур надел шляпу с пером на голову, а потом снял её и сделал реверанс. 45 Праздник Пурим наступил в самый разгар вечной войны Зимы с Весною. Налетали ещё холодные ветра с дождями, но сразу после них ярко и тепло пригревало солнце, и погода становилась самой приятной из всех дней года. Прошел календарный год с прошлого праздника и произошедших за ним трагических событий в семье Бен Давид. Но для одних год это всего 365 формальных дней, а для других столетие! Для Арье, Номи и Шая этот год тянулся вечностью. Однако, как-то постепенно, незаметно всё начало успокаиваться. Страсти улеглись. Кровь остыла. Кризис миновал. Боль осталась. У обоих. А, впрочем, у всех троих. В городах Израиля проходили веселые праздники с переодеванием детей и взрослых. Устраивались вечеринки, состязания на лучший карнавальный костюм, выступления. Проходили праздничные шествия переодетых в яркие шуточные костюмы граждан, играла музыка, бахали хлопушки, гремели трещотки. В городке К., где проживали Арье, Шай и Номи в этом году мэрия устраивала карнавал. Готовились загодя. Серьезно обсуждали костюмы, хлопотали, советовались, созванивались, собирались. Хлопоты эти отвлекали Шая от подавленного состояния. И вот день парада наступил. Погода стояла теплая, солнечная. Перекрыли движение на главной улице города и объявили маршрут шествия. И Оно началось! Цветные шары, огромные куклы из папье–маше, барабаны, крики, смех. Арье, Номи и Шай влились в толпу разодетых празднующих вместе с доктором Шапиро и раввином Эзрой со всеми его детьми. Люди подходили и подходили, дети брызгали друг на друга мыльной пеной, конфетти из хлопушек покрывало головы и шляпы веселящихся. Карнавальное шествие продолжалось. Арье, наряженный под Мордехая, ему приделали рыжую бороду из мочалки, скрутили чалму из цветного полотенца и надели длинный банный полосатый халат, шел рядом с Шаем, который был в костюме пирата. Его глаза следили за сыном, и на губах играла счастливая улыбка, может быть впервые за долгое время его напряженного и угрюмого состояния. Шай похорошел, подрос за этот год. Лечение, которое он получал после госпитализации, помогало ему справляться с «лишними мыслями» в голове. И у всех появилась надежда. За этот год Шай необыкновенно сблизился с Арье. Казалось, они всю жизнь были вместе и не было вовсе никаких четырнадцати лет разлуки, или, как выразилась Номи, безотцовщины. Это нужно было им обоим. Не меньше чем Шай, Арье чувствовал, как он нуждается в этом маленьком беззащитном мальчике, которого только сейчас «родил» для себя! То есть, как бы принял в свою душу, заключил в свое сердце и начал новую жизнь с ним и с новой семьей! Совсем другую жизнь, чистую, прекрасную, ведущую только к счастью и покою! Не меньшей радостью, чем сближение с Шаем, стало для Арье сближение с Артуром, державшимся все эти годы на расстоянии и физически и морально. Принятие Артуром новой ситуации, добросердечное отношение к Шаю, своему новому младшему брату, да и к нему, к Арье, сделало Арье по–настоящему счастливым человеком. Артур прилетал к нему уже дважды и сейчас прилетел снова на пуримские праздники. Артуру с первого же визита понравилась эта маленькая страна с её красками, жарой, морем, удивительно открытыми людьми и напряженной, бьющей через край жизнью. Будучи человеком прагматичным с опытом, понимающим движущие силы человеческой души, Арье, всё же, отметал в сторону мотив материальной заинтересованности, приведший к нему Артура. Он, с началом Новой Эры в личной жизни, хотел верить, что и люди вокруг него будут Новые! Не как в его мутной прошлой жизни. Он разделил свою жизнь на Старую Эру, до его Возрождения, и Новую. Понимая относительность этой «красной линии», ведь и Шай и Артур были зачаты ещё в прошлой Эре, до рождения Нового Арье, он всё же пытался уверовать, что перемены к лучшему в человеке возможны! Поставив себя в жесткие рамки самой простой, аскетической жизни, и справляясь с этим довольно успешно, Арье Бен Давид, решил так и закончить жизнь праведником, если только можно добавить к его имени это звание. Все свои деньги он перевел брату, доверяя ему и их многолетним деловым и семейным отношениям, наказав разделить их между его детьми, после его естественной смерти. Он жил на пособие от государства, нечто вроде пенсии для репатриантов, на подработку сторожем, на медсестринскую зарплату Номи. И ещё государство выплачивало ежемесячно приличные деньги на нужды Шая, кроме бесплатных поездок на особом автобусе в специальную школу при больнице, где Шай продолжил учиться, после вынужденного оставления обычной школы. Все это осуществлялось за счет государства, даже лекарства для Шая ничего семье не стоили. Такого подхода к больным детям со стороны маленького государства, лишенного нефти, угля, золота, и других важных для существования государства ископаемых, даже пресной воды, Арье не ожидал. И, тем не менее, он жил в этой непонятной ему реальности и пытался познать, как это может быть!? И почему он ничего не знал об этом странном государстве и никогда даже не интересовался им?! Он теперь читал много книг по истории страны, о истории народа, он читал газеты, слушал новости, пил, глотал, купался в этом океане совершенно незнакомой ему доселе информации, стараясь всё оценить правильно, без перегибов! Он пытался проанализировать всё происходящее здесь и произошедшее там и в стране и в себе! Да, да, именно, это изучение нового места обитания заставило его глубже заглянуть и в себя, и изучить себя, и вдруг открыть, что жил он НЕ так как надо, и открыть истину, что ему очень повезло в его безобразно порочной жизни и вот сейчас ему выпал шанс прожить ещё годы по–новому! Однако карнавал продолжался и Арье живо участвовал в шествии рядом с Номи, Шаем и Артуром. Артур нарядился мушкетером, широкополая шляпа с пером очень шла ему, он действительно был похож на Арамиса в голубом камзоле и в высоких сапогах. Он опередил своих на несколько шагов, жадно всматриваясь в лица людей, в их глаза, жесты, вслушиваясь в непонятный ему язык. Фотоаппарат был наготове в его руках. Рядом шел маленький оркестрик, состоящий из подростков средней школы. Они весело дудели в дудки, били в барабаны и литавры, оглушая всех вокруг. Как-то, незаметно к Арье приблизилась сзади невысокая фигура женщины в черном костюме ниндзя. Она подошла вплотную к нему, и вдруг… они застыли, слитые воедино на какие–то считанные секунды. Острый и длинный нож вонзился по рукоятку в тело Арье. Как видно лезвие прошло точно между ребер, не встретив сопротивления, и проткнуло сердце. При этом Арье услышал страшный шёпот у своего левого уха: «Лев Давидович, вам привет от Василия Петровича! Око за око!» Арье повернулся в первый же миг к своему палачу и в глазах его, как и в лице не было ничего, кроме бесконечного удивления! В следующий момент гримаса боли исказила его черты и последние слова слетели с побелевших губ: «Господи! Мой сын! … Будьте прокляты...» Глаза его закатились и только белки безжизненно и страшно, казалось, смотрели на фантасмагорию вокруг. Он рухнул на землю. Артур резко обернулся, словно почувствовал удар в груди. Его взгляд фотографа, выхватил из толпы рядом с танцующей Номи, незнакомое бледное лицо женщины, искаженное почти безумной коварно мстительной полуулыбкой! Женщина быстрым движением поправила, упавший в ту секунду с лица черный платок, атрибут своего костюма ниндзя, и её невысокая юркая фигура стала поспешно пробиваться вон из толпы. Артур искал глазами отца. Его нигде не было видно, но в том месте, где Артур мысленно сфотографировал безумное лицо, образовался островок, который обтекали волны празднующих людей, пока страшный вопль сразу нескольких голосов не остановил движение. Артур бросился туда. Номи стояла на коленях, дрожащими руками ощупывая тело Арье, рядом сидел на асфальте, закрыв лицо руками Шай. Лужа крови растекалась из–под тела и из спины слева, точно на уровне сердца торчала рукоять кухонного ножа. Тело отца было неподвижно. Дыхания не было. Скоро раздались звуки сирены «Скорой помощи Маген Давид» и Номи с телом Арье увезли под сирену в госпиталь. Артур взял Шая домой. Раввин Эзра последовал за ними, доктор Шапиро предложил свою помощь. Праздник для семьи Бен Давид завершился. Завершился навсегда. 46 Кафе «Кайзер» под каштанами располагалось в весьма выгодном месте на перекрёстке дорог из двух главных отелей и центра питья магниевой воды известного курорта Рогашка Слатина в Словении. Июль выдался теплым, не жарким, почти без дождей. У столика сидели Генрих Львович и его супруга Мария Григорьевна. ― В Петербурге сегодня гроза…– рассеяно протянул Генрих Львович, глядя в свой мобильный миникомпьютер фирмы Эппл. ― Да… слава Богу здесь не жарко и приятно,– в тон ему отвечала супруга. ― А в Израиле, Артур говорит, под сорок… Не смог бы там жить. ― Не напоминай мне, Генрих, ни о ком и ни о чем! – раздраженно бросила ему Мария Григорьевна,– Если не хочешь нового сердечного приступа! Мы на отдыхе. На водах. Тебе надо отдохнуть и похудеть. Тебя все задергали! Отвлекись и забудь обо всех! – отпила она апельсинового сока из бокала. ― Хорошо, хорошо, Маша, я больше не буду. Однако… как всё ужасно… странно… страшно вышло! ― Вот опять! ― Ну, Маша, извини… ― Нет, теперь я тебе скажу, раз начал! – раздраженно произнесла она,– Я скажу тебе, Геня, что не нравится мне вся эта история! Крутит там что–то этот Аркадий Петрович с дядькой вашим. Да и папенька ваш хорош! Опять экий фортель выкинул. ― Маша, прошу тебя… Мы на отдыхе… ― Сущий детектив! Честное слово! Только помер и тут же объявился! Живой и невредимый! Только в чужой стране и под чужим именем! И через год опять помер! ― Не помер, а убили его, Маша… ― Так ведь и в прошлый раз убили, как будто, только мы не могли понять кто. А потом нате, обнаружился и опять исчез! И снова без завещания. ― Мы даже не были на похоронах! Маша! – взмолился Генрих Львович. ― Что Маша, что Маша!? Ведь этого не может быть! На сей раз совсем не может быть! Я вот как рассуждаю Генрих, чисто по-женски, по матерински, что у него тогда свои цели были, свои тайные планы. Ну, там скрыть этот позор от всех нас со своим незаконнорожденным сыном и воссоединиться с ним. А теперь–то что? Опять тайна? – она сердито отодвинула бокал и сидела, казалось, в полной растерянности, не зная, что можно ответить на собственный же вопрос. 47 Артур, наконец, сумел дозвониться до Аркадия Петровича. Несколько попыток оказались тщетными. То ли старый адвокат нарочно не брал трубку, то ли был в отъезде. Но на сей раз он ответил. ― Аркадий Петрович? ― Да, я. ― Аркадий Петрович, это Артур, узнаете? Я вас уже неделю ищу… ― Отсутствовал, извините. В голосе адвоката Артуру послышались какие–то неприятные нотки. Это было ново для Артура, знавшего семейного адвоката, почти члена семьи, всегда любезным и дружелюбным. ― К сожалению, отец умер… умер безвозвратно… Нож проник в сердце… Смерть наступила в считанные секунды… ― Я знаю. Соболезную. ― Преступников не поймали. И вряд ли поймают. ― Извините, но я ничем не могу помочь. ― Я не к тому, Аркадий Петрович, я бы хотел узнать о завещании. Кому отец завещал что? ― А с завещанием та же история, что и прошлый раз. ― Как так? Что это означает? ― Завещания нет. ― Нет? ― Нет. ― И что теперь с его наследством? ― Дом на Крестовском в Петербурге со всем содержимым, я распорядился разделить между вами, тремя его прямыми наследниками. Но теперь, однако, появился ещё один… И тоже законный некоторым образом. То есть этот мальчик, его родной сын, только от другой матери, как и Вы, впрочем. Но его я не вписал, потому что тогда ещё не знал. Теперь это дело вашей совести. ― А что с денежной частью наследия? ― Тут у меня никаких сведений и распоряжений нет. ― Но где–то должны быть его деньги! ― Мне об этом ничего не известно. Он делал бизнес со своим братом, Гарри Фридландом, вашим дядей. Как-то, Гарри жаловался мне, что ваш папенька должен ему много денег. Но не могу судить. ― Но как же это?! Аркадий Петрович! Вы же душеприказчик отца. Вам всегда было всё известно, отец доверял вам безмерно… ― Нет, Артур Львович, мне не всё известно. И вообще, я нынче уже на пенсии. На заслуженном покое. Не служу более никому. Если желаете, обращайтесь теперь прямо к вашему дяде, Игорю Давидовичу. Прощайте. На Артура повеяло ледяным ветром из Бельгии. Он положил трубку. Он не мог поверить в предательство адвоката. При жизни отца, Бергман, служил ему верой и правдой и получал за это хорошую мзду, так, что мог более нигде не работать. Он, казалось, был предан своему постоянному и солидному клиенту искренно, как и Федор Иванович Коконин, личный водитель отца, погибший за него даже после его, якобы, смерти. И вдруг такая холодность! Такая отчужденность! И такая непричастность, словно… КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ Оглавление Аль Странс Полуулыбка девушки в чёрном роман Книга вторая ЗАВЕЩАНИЕ