– Ну, а пчеловод – это Танин добровольный выбор.

– Мужчина не может быть честным, – заметил он. – Ребенок – да. Ребенок – это единственное, что имеет значение.

– Значит, я для тебя – пустое место? – спросила я, чем совершенно сбила Володю с толку.

– Почему? – опешил он. – Мы же не об этом говорим.

– А, чего там, – хмыкнула я и потерла виски. Вот теперь голова у меня начинала болеть. – Давай и об этом. Значит, ты считаешь, что я – это только неизбежное приложение к ребенку. И если бы можно было заполучить его как-нибудь без меня, ты так бы и сделал?

– Дина, что за глупости?

– А когда ты со мной спишь – это зачем?

– Я не хочу говорить в таком тоне, – моментально сдал назад Владимир. – У нас же все хорошо, что с тобой? Это все из-за похмелья наверняка.

– Наверняка. Уж точно не из-за того, что я живу с мужчиной, которому на меня наплевать! – расхохоталась я.

– Это не так.

– А как?

– Я очень дорожу нашими отношениями, – пробормотал Володя. – Это очень серьезно, мы растим ребенка, мы несем ответственность. Что ты хочешь, в конце концов?

– Я? Знаешь, что самое смешное? Я ничего не хочу. Ничего. Вчера я смотрела на Татьяну и вдруг обнаружила, что мне нравится то, насколько я пуста и спокойна. Я прекрасно себя чувствую, мне хорошо. ХОРОШО!

– Зачем же ты кричишь тогда? – удивился он.

– Ни за чем. Ладно, извини, – теперь уж сдала назад я. – Наверное, ты прав. Это просто похмелье. Я просто вчера как-то разнервничалась. Наверное, я устала.

– Наверное, – кивнул он, не зная, что сказать еще. Это интересный вопрос – отчего бы я могла устать, если я никак и нигде не напрягалась? Однако версия, что я устала и просто нуждаюсь в полноценном отдыхе, очень понравилась Володе. Он тут же предложил мне еще немного поспать и поговорить, когда я отдохну.

– Не хочу, чтобы мы ругались, – сказал он и ласково провел рукой по моим перекрашенным Вериной парикмахершей волосам. На два тона светлее, разница не слишком заметна, но удовольствие я получила. К тому же выяснилось, что у меня улучшилось качество волос. Должно быть, сказалось все-таки постоянное Володино здоровое питание.

– Ладно, действительно, чего мы-то с тобой должны ругаться? – примирительно, хоть и не без сарказма, протянула я. – Ну не любим мы друг друга, и что? Зато у нас здоровые отношения.

– Любим, не любим? Что это? Кто это решает вообще? – пожал плечами Володя. – Ты считаешь, любовь в том, чтобы поставить штамп и всем кругом сказать, что вот, мол, он мой, а она моя? Или в том, чтобы звонить каждые пять минут, а потом от ревности разбить кому-нибудь лицо? И рыдать через каждые пять минут? Если ты имеешь в виду это, то да, я не люблю никого. Я это тоже уже проходил. Мне хватило. Я предпочитаю жить настоящим. И если здесь и сейчас, в моем сегодняшнем дне, на моей кровати сидишь ты – я рад тебе. Но это не значит, что я должен вцепиться в тебя с криками о большой любви. Возможно, завтра тебе самой уже не захочется сидеть на моей кровати.

– И ты меня отпустишь?

– А я могу тебя удержать? – удивился он.

– Ну… если бы хотел…

– Даже если бы хотел, – вздохнул он. – Вспомнил Сосновского. И стоило бы его удерживать?

– Нет, – грустно согласилась я.

– Ладно, спи давай. Сегодня-то ты никуда бежать не собираешься? – улыбнулся Володя и накрыл меня одеялом.

Я выключилась моментально, а когда проснулась, жизнь снова побежала по своему кругу, требуя от меня все внимание, которое я только могла в себе найти. Муж уехал на переговоры, так что мне надо было встать, привести себя в порядок, позвонить маме, узнать, не нужно ли ей что-нибудь из продуктов. Обычно раз в неделю я приезжала к родителям, чтобы немного помочь с уборкой и продуктами и вообще дать им хоть немного выдохнуть. И вдохнуть. Мама уставала, стала сварливей, чем раньше, постоянно ругалась с папой, чье здоровье требовало серьезного внимания. Можно, конечно, было заехать и завтра, но у меня в холодильнике лежало три килограмма отборной парной свинины, купленной по случаю. Ее надо было отдать сегодня. И хорошо бы еще до того, как заберу Мусяку из сада, заскочить в детский мир и прикупить ему осенние ботиночки. Из старых он, естественно, вырос. В его годы (во все два) дети так быстро растут.

– Бегаешь? – спросила меня мама, когда я влетела к ней в квартиру.

– Ага, – кивнула я. – А вы как? Не деретесь?

– С кем? – хмыкнула мама. – С папашей твоим? То-то была бы драка, он бы от одного моего хлопка выключился.

– Как он?

– Да плохо, – вздохнула она. – Приехал какой-то дружок его, так они вчера по паре рюмок хлопнули, и все.

– Что все? – смутилась я.

– В зюзю папашка, вот что. С пары рюмок. Все, доча, пиши пропало. Спился он, алкаш проклятый. Раньше и бутылки мало было, а теперь вот.

– Слушай, может, это хорошо? – осторожно спросила я.

– Кодировать его надо, – заявила мать. – А то подохнет. Я вот передачу смотрела, можно ему в чай порошок подсыпать, так его от водки рвать будет. Может, едрить его, купить? Ты не видела передачу? По первому каналу показывали.

– Не, мам. Не видела. И не думаю, что все эти методы безопасны, – поежилась я.

– Ладно, подумаем, – мрачно пробормотала мама, и мне стало ясно, что папуле моему теперь придется туго. Не избежать ему маминого энтузиазма.

Папа пил давно и с достойным уважения постоянством. Мама тоже, конечно, могла принять на грудь, но папа пил так, что становилось понятно – это и жизнь его, и профессиональная деятельность, и призвание, и отдых, и тяжелый труд. Всю жизнь то мама, то бабушка, то участковый, то кто-то еще пытались призвать папочку к ответу, вразумить и направить на путь истинный. Он воспринимал все эти приставания как вызов, которому он должен и будет противостоять, пока достанет сил. И стоял он до последнего и готов был, как легендарные матросы «Варяга», уйти на дно вместе с бутылкой, лишь бы не сдаваться. Однажды мама, помню, имела такую неосторожность, как послать нашего папашку в магазин за куском говядины, луком и сметаной, без которых было невозможно изготовление пристойного борща. То ли мама устала слишком, чтобы идти сама, то ли просто забегалась и попутала стороны света, но факт в том, что папаша оказался вдруг на свободе с чистой совестью и с карманами, полными денег. На бутылку или две лук с говядиной вполне потянуть могли. От такого расклада папаша, думается, даже оробел. Он долго копался в прихожей, проверяя, нет ли тут какой подлянки. Не встроены ли датчики в купюру, не идут ли за ним по следу легавые, не скрытой ли камерой его снимают. Когда же он выбрался из дома, мама все-таки одумалась, вспомнила, с кем дело имеет и за кого замуж шла.

– Динка! – крикнула она мне. – Беги за отцом. Пропьет же!

– Не успеть, – покачала головой я, но вставила ноги в валенки (да, кажется, была зима) и рванула в направлении стекляшки. Конечно, я не стала испытывать судьбу и искать прародителя в овощном магазине, побежала напрямки к вино-водочному прилавку, где и был папаша пойман с поличным.

– Ты! – прошипел он при виде меня и вцепился намертво в поллитровку «Кристалла».

– Отдай, – потребовала я и стала надвигаться на него, осторожно, чтобы не спугнуть.

– Не надо. Ты же дочь моя! – возопил он, но я, во-первых, желала отцу только добра, а во-вторых, хотела борща.

– Папа, верни бутылку. Надо мяса купить.

– Ага, – безропотно кивнул он и сделал вид, что возвращается к окошку кассы.

– Вот и молодец, – обрадовалась я и на полминутки снизила свою бдительность.

И вот именно тут отец родной ловким и точным движением руки молниеносно вскрыл бутылку и практически прямо у меня под носом взболтал ее и выпил. Нет, выпил – это неправильное слово. Скорее, над сказать, он просто влил ее внутрь, через глотку как через воронку. И раньше, чем я успела дернуться и рвануть к нему, живительная влага уже была размещена внутри его телесной оболочки, а вернуть деньги борщу оказалось невозможно. В течение следующих пятнадцати минут папу медленно накрывало: целая бутылка за пару секунд была выше его возможностей. Всю ночь отца по району с фонарями вылавливали, а мама материла почем зря, проклиная как его алкоголизм, так и свою собственную наивность.