Это еще одна из невинных наших с ней бесед. Разминка, так сказать. При ее изобретательности никогда нельзя было сказать точно, как именно она заденет меня, чтобы сделать больней. Одно определенно: заденет обязательно. А поскольку кто, как не мать, лучше всех знает своих детей, она всегда точно знала, как ударить без промаха. Я одним глотком допила остатки кофе и крикнула:

– Ника, тебе придется самой пойти в школу. Я заеду к бабушке с утра, вечером же спектакль!

– До автобуса довезешь?

– Ладно! – кивнула я и обреченно набрала номер. – Алло, мам? Это я.

– Надь, ты, что ль? С ума сошла, я всю ночь не спала, только под утро заснула, и вот! Теперь буду разбитая весь день, – молниеносно среагировала моя драгоценная мамуля.

– Прости. Я вечером не смогу к тебе заехать, – начала объясняться я.

– Конечно, я все понимаю. У тебя дела. Опять какие-нибудь мужики! А что мать больная тут без еды сидит – тебе все равно? И это называется – дочь.

– Мама!

– Что? У меня, между прочим, давление.

– Мама, ты меня не дослушала, – продолжила я, стараясь ее перекричать. – Я заеду к тебе перед работой. Завезу лекарства, я их еще в субботу купила. Только мне надо будет сразу уйти. Ладно?

– Можно подумать, я тебя когда-нибудь держала! – фыркнула мать.

– Ну, конечно, нет, – кивнула я и вышла из квартиры, держа трубку ухом.

– Ты вечно норовишь сразу убежать, никогда с тобой даже чаю нельзя попить.

– Мам, не слопай меня всю сразу. Оставь хоть кусочек! – взмолилась я и запрыгнула к Нике в лифт. Там, слава всевышнему, телефон не ловит, так что наш бессмысленный диалог оборвался. По уважительной причине, между прочим. Потому что прервать разговор с мамой можно только двумя способами – попасть вне зоны доступа сети или в ярости расколошматить телефон о ближайшую стену. Третьего не дано.

– Бабушка в ударе? – подняла бровь дочка.

– Не то слово, – задумчиво кивнула я.

Время стремительно сокращалось. Высадив Нику на остановке, я ускорилась, насколько только это было возможно в наших суровых московских реалиях. Хорошо еще, что я и жила, и работала в одном и том же округе – наш офис располагался на МКАДе, мамин дом недалеко от него на Северной Бутовской стороне. Моя квартира располагалась в самой дальней части Южного Бутова. Как мы – коренные жители с Таганской – оказались в этих… м-м-м… дальних краях, если быть вежливой, – отдельная история. Впрочем, сейчас наше Бутово совсем не то, что было во времена нашего размена. Тогда это были одиноко торчащие в чистом поле новостройки без всяких признаков инфраструктуры.

Именно из-за этого переезда мне пришлось сесть за руль. Сначала это был руль «Жигулей»-«пятерки», машины, из-за которой я почти дошла до самоубийства. Поэтому мой папочка, который тогда еще был жив, как-то умудрился что-то продать, что-то занять, но обменял эту машину-убийцу на старенький «Фольксваген Гольф». До меня этот автомобиль сменил нескольких хозяев, не все из которых были, по-видимому, нормальными людьми. Кто-то, например, за свой счет поставил на моем «Гольфе» ксеноновые фары китайского производства, так они в дождливую погоду переставали гореть совсем. А в других случаях – как пойдет. Обычно горела одна из двух фар, хотя случалось, что и обе. По большим праздникам.

– И как мне это починить? – По молодости я еще пыталась все исправить.

– Ксенон? – ухмыльнулся мастер. – Хто ж яго чинить? Яго миняють!

– Совсем?

– Угу. На новый. Восемьсот баксов як з куста, – ласково сообщил он. В общем, с тех пор я стараюсь дождливыми вечерами не ездить там, где нужно мощное собственное освещение. Спасибо властям, в Москве таких мест почти не осталось.

Около маминого дома, как и всегда, припарковаться было совершенно негде. Зачем строить так много домов, чтобы потом к ним невозможно было подъехать? Вопрос без ответа, на который я потратила еще десять минут своего драгоценного времени, пока нашла место для парковки. Остальные, похоже, решили устроить себе выходной.

– Здравствуй, мама! – широко улыбнулась я, снимая сапоги.

– Ну вот. Наследила, – мама щурилась, вглядываясь в то место, где я только что стояла.

– Я вытру, – успокоила я ее. И боком проскочила в большую комнату, чтобы сразу поставить лекарства по местам. Сегодня мне действительно никак нельзя было задерживаться, меня ждала судьбоносная встреча с новым руководством. А вдруг оно – руководство – окажется пунктуальным? Сейчас у меня еще был шанс попасть на службу вовремя, но, если включиться в родственный диалог, шансов не будет.

– Что ты купила? Это же маленькая упаковка, – потихоньку заводилась мать.

– Больших не было. Я купила две. – Я пулей протирала пыль и проверяла холодильник на предмет уже просроченной еды.

– А почему ты не сможешь прийти вечером?

– У Ники спектакль в театральной студии, я еще полгода назад обещала на него прийти.

– Значит, ты будешь развлекаться, оставив мать в одиночестве? – трагическим голосом подвела итог мама.

Я еще быстрее принялась исполнять обязательную уборочную программу.

– Я не буду развлекаться. Я буду помогать ставить декорации.

– Я сто раз тебе говорила, что Ника должна немедленно оставить этот вертеп. Ты что, и вправду хочешь сделать из нее актрисульку?

– Мама, не начинай. Это просто школьный театр! – невольно отреагировала я.

И тут, моментально почувствовав слабину, мама приступила к основному блюду.

– Я вот тоже думала, что ты просто ходишь на подготовительные курсы в институт. И чем это кончилось? Я тебе говорю, надо Нику дома держать. Дочь должна расти тихой, послушной. Пусть сидит дома.

– Мама!

– Что – мама? Или ты хочешь, чтобы она тоже принесла в подоле, как ты?

– Мама, я не принесла в подоле. Мама, это же ты не захотела, чтобы мы с Леней поженились!

– Еще бы, где ты только его взяла, этого прохвоста?! Как там называется его деревня? Гадюкино?

– Жаворонково, между прочим! – возмутилась я.

– Тот еще соловей, – удовлетворенно кивнула мама.

Она обожала вспоминать в деталях подробности моей первой большой и серьезной любви, закончившейся трагически. Я влюбилась в Леонида, потому что он лучше всех в общежитии нашего института умел рассказывать анекдоты. В институт я так и не поступила тогда, зато родилась Ника. Мы жили тогда все вместе, на Таганке. И вот как-то раз, после очередного диспута с моей мамочкой, в порыве безумия Леня со словами «может, хоть это вас заткнет» поднял мамулю на руки и попытался высадить ею окно. Окно не поддалось, всех травм была только Ленина же расцарапанная физиономия, но, естественно, была милиция, визги, слезы и обещание не подавать заявления, если только мы все больше никогда его не увидим. Да, жизнь в нашем доме до разъезда была весела и насыщенна.

В общем и целом Леонид выполнил свое обещание. С тех пор, как Нике исполнилось полтора года, мы о нем не слышали. Ни о нем, ни об алиментах, естественно. Но мама хранила память о Ленечке, как драгоценный сосуд, из которого время от времени отпивала, наслаждаясь ароматом и букетом взрослого вина.

На работу я опоздала. Когда мама ловит меня на крючок, время скручивается в спираль и образует провалы. Я выскочила из маминого подъезда на полчаса позже намеченного, хотя казалось, мы говорили не больше минуты.

– Черт, черт, черт! – кусала я губы, пытаясь объехать пробку из машин, стоящих в унылой очереди на въезд в Москву. Да, им не позавидуешь, ведь пересечение поста ДПС – это только начало сказки. Дальше идет Варшавка – шоссе, на котором человек пеший легко побеждает моторизированного кентавра. А ведь есть еще ТТК[2], есть стоящие намертво развязки. Да мало ли! Радовало, что мне-то надо было продраться через них только до маленького поворота в область и выйти на МКАД. Офис манил своей близостью.

У меня зазвонил телефон. Я снова схватила его, не глядя, и уже приготовилась к тому, что оттуда на меня набросится Кирилл. Но это была всего лишь Аленка.