Авенгу притащила Карасик, так как они были соседками по подъезду. Авенга переехала в наш район, когда забеременела и вышла замуж за весьма сомнительного мужика, в котором мы так и не разобрались за пять лет. В общем, беременная Авенга переехала к нам, точнее, к Карасику в подъезд. А мы с Карасиком и сами в этот период времени были в почти идентичной степени беременности. Что может сблизить женщин больше, чем совместная беременность, а потом и роды, и коляски, и пеленки, и колики, и… миллион других вещей, которые случаются с любой молодой матерью и которые никому, кроме нее, не интересны.

К слову сказать, Авенга – баба неплохая, если не вникать в ее колдовские заморочки. Да, в другое время в другом месте гореть ей на костре. Но в современной Москве колдовство являлось таким же нормальным предпринимательством, уважаемым делом, с лицензией, уплатой налогов, с оборудованием и спецодеждой. Люська даже отчеты сдает. Ее деятельность называется «услуги».

Марлену тоже приволокла Сашка Карасик. Ее старшенький Серега с Марлениным сыном вместе занимались карате. А потом именно Марлена затащила нас в фитнес-клуб. Как-нибудь позже расскажу, как мы занимаемся фитнесом. У нас свой метод. Не могу сказать, чтобы он работал, но он у нас есть. Марлена говорит, что главное в этом деле – методичность и последовательность.

И, наконец, уже Марлена притаранила Аньку Сухих, так как сблизилась с ней на почве массажа. Такие вот внутренние линии, такие вот связи. Но изначально были только мы с Карасиком. Мы сидели за одной партой в школе, мы вместе делали или, скорее, не делали уроки, вместе прогуливали физкультуру, подделывая записки от родителей. У нас даже была одна собака на двоих. Хотя завести собаку хотела Сашка, в итоге ее собака жила у меня. Почему? Дело в том, что Карасик нашла на улице щенка. Бог его знает, какая порода. Дворняга, но симпатичная, похоже, в прошлом родителей щенка не обошлось без овчарки.

Черный в крапинку нос был похож на бублик с маком, так что мы его так и назвали – Бублик. Она как увидела ее, эту собаку, так и не смогла от нее отойти. Мы сидели, целовались со щенком, скормили ему несколько булок и мороженое. Почему-то купить колбасы нам тогда не пришло в голову. Впрочем, Бублик всегда одобрял мучное и жирное.

– Я заберу его домой, – категорично заявила Сашка. И забрала. Но дома в тот момент был Карасик-папа, который сказал, что лапы этого щенка не будет в его доме. – Но почему? – Сашка кричала и плакала одновременно. Я тоже подвывала, но Карасик-папа в свойственной ему убийственной манере пояснил, что собаку следует убрать немедленно ради собачьего же блага. Он сказал, что (цитирую) ни одна собака в здравом уме не захочет принадлежать такой безалаберной и никчемной хозяйке, как его дочь Саша, которая не может даже за собой следить и себя вовремя выгуливать и кормить.

– Я буду делать все!

– Ни одно твое слово не стоит воспринимать всерьез, – отмахнулся от нее папа-Карась. – Ты никогда не отвечаешь за свои слова. Ты вообще у нас уродилась такая… бесполезная. Давай, уноси этого щенка, пока не пришла твоя мать с новой аллергией.

– Куда?

– Не знаю. В приют для собак. На помойку. На мясокомбинат. Только подальше отсюда!

Да уж, у Сашки Карасика был и есть своеобразный папаша. В общем, щенка пришлось уносить. Сашка сказала, что, если мы не придумаем чего-нибудь немедленно, она покончит с собой. Щенка принесли ко мне. Мой папа сказал, что если этот щенок согласится питаться тем, что готовит наша мать, то пусть остается – смелый и мужественный зверь. «Умение» готовить у нас в роду семейное. Мама стряпала откровенно плохо… Хорошо, что папа, в прошлом военный, не придавал еде большого значения. Он говорил, что после стольких лет армейской столовой ему уже ничего не страшно. Однажды в его части случилось ЧП. На обед ему принесли мясной гуляш, на одном куске которого, весьма значительном по размеру, обнаружилась странная надпись «МБ-82».

– Что это? Штамп мясокомбината? – заинтересовался мой папа, тем более что и на вкус гуляш показался ему странноватым. После отмывания в хлорированной воде и скобления страшная правда вылезла наружу.

– Это татуировка! – с ужасом прошептал его старпом. – Не хватает буквы Д. Тогда будет «ДМБ-82».

– … – папа долго молчал. Потом деловито спросил старпома: – То есть ты хочешь сказать, что у нас в части сегодня на обед гуляш из призывника?

– Из дембеля, – кивнул старпом, и зрачки его расширились от внезапного открытия.

Они принялись лихорадочно прикидывать, солдата какого взвода могли слопать и даже не заметить его отсутствия. И что теперь делать, куда бежать, чтобы не получилось огромного скандала. Слово «каннибализм» в Советской армии так и витало в воздухе. Надо ли говорить, что папочку, по его собственным словам, вывернуло наизнанку трижды – он плохо переваривал младший воинский состав. Дальше вызвали повара. Смотрели ему в глаза, искали у него совесть. Тот побледнел и дал пояснения:

– Это свинья. Клянусь.

– Ага, – кивнул папа. – Свинья – дембель? Что ж, получается, что отстрелялась она. Верно?

– Правда – это свинья. Пацаны учились татушки делать. Ну, не на себе же! Вот и попросили поросенка. На время. Кололи на ней, а потом, видать, мы не все срезали. Проморгали как-то татушку.

– Боже мой! – рассказывал папа. – Вы не представляете, какое это было облегчение. Я потом месяцев пять мяса не мог есть. А вы говорите – наша мама. Даже мамина стряпня – ерунда. С ней я хотя бы уверен в ингредиентах.

Щенок есть мамину еду согласился, хоть и не без раздумий. Он минут пять стоял и с недоумением смотрел на миску с мамиными котлетами, которую мы поставили перед ним. Впрочем, появление сухого корма во многом облегчило участь Бублика. Он прожил в нашем доме почти пятнадцать лет, после чего счастливо умер в своей постели (вернее, в папиной) под наши общие рыдания. Карасик все пятнадцать лет считала Бублика своим, мы с ней вместе его выгуливали, она его дрессировала. Мы с ней были практически как сестры. Причем у меня была своя собственная, реальная сестра Олечка, но с ней я и близко не могу быть так откровенна, не могу рассчитывать на поддержку, а вот с Карасиком – могу. Ольга – она как явление природы, как стихийное бедствие. Рядом с ней лучше было не находиться, а то могло случайно зацепить и разорвать в клочья. Причем она была такой с самого момента, когда ее принесли из роддома.

С Карасиком у нас было взаимопонимание. Правда, Карасиком она перестала фактически являться, когда вышла замуж за Дробина. По паспорту она – Дробина, но для меня она навсегда так и осталась Карасиком.

– Девочки, я еще сделала салатик. От него точно не поправишься, он из сельдерея и тунца, – продолжала щебетать Марлена. Как же повезло ее мужу жениться на такой вот женщине. У него, наверное, карма хорошая, или он много старушек в детстве через дорогу перевел.

– Ой, ну что ты столько всего наготовила, – «возмутилась» я, хотя так бывало всегда, когда мы собирались у Марлены. Такая уж она была хозяйка. Это мне в ней и нравилось. Она была мой идеал. Мне вообще многое у них нравилось, в доме Ольховских. Во-первых, то, что это дом. Во-вторых, огромная, длинная, во всю стену, кухня с какими-то невероятными штучками-дрючками. В-третьих, большой, на восемь человек, обеденный стол. Я представляла, как вся семья Ольховских собирается за ним и ужинает, подвязавшись белоснежными накрахмаленными салфетками. Однажды я попыталась нарядить так же к ужину Эльку. Она в отместку перевернула на пол купленную мной к этому случаю супницу. Отмывали неделю.

– Ерунда. Вот твой кофе. Ну, рассказывай. Ты с ней говорила? – Марлена вручила мне изящную белую чашку и села напротив. В изящном шелковом платье, в тапках-туфлях с кожаными пряжками, с браслетами на тонких запястьях. Красивое, чуть подкрашенное лицо выражает обеспокоенность.

– Почти не говорила. Она была в таком состоянии…

– Могу себе представить, – вздохнула она.

– Ну и где их носит? Может, наберешь еще разок? – злилась Бася.