— Вы можете слушать советы, но пока не пройдете через все сами… — Она остановилась, стараясь найти подходящий пример. — Допустим, я могла бы посоветовать вам не спрашивать у Эмили, даже когда она дорастет до двух лет, хочется ли ей купаться. Никогда не предоставляйте двухлетнему ребенку право выбора, если вы не готовы принять от него отрицательный ответ. В этом возрасте выбирать можно полотенце или пену для ванны. Но пока вы не совершите этой роковой ошибки, пока ваш ребенок с вызывающим видом не скажет «нет», пока вам не придется запихивать в ванну орущего ребенка, вы этого важного совета не оцените.

Люк задумчиво потер подбородок.

— Вам надо иметь собственных детей.

Вам надо иметь своих детей.

Сидни похолодела.

Эмили с удовольствием сосала пустышку. Сидни же ощущала пристальный взгляд Люка, который, будто нащупав трещину в ее сердце, вбивает туда колышки. Чувствовал ли он ее боль?

Сидни думала, каково было бы смотреть, как ее ребенок, малыш, зародившийся в ней, смеется и играет. Каково было бы держать это создание на руках, укачивать перед сном, говорить ему, что она любит его больше всех… Сожаление и разочарование жгли ей горло.

Пустышка Эмили звякнула о металлический столик. Люк сунул ее обратно в ротик малышки. Глядя на его руку, державшую мягкую розовую пластмассу, Сидни почувствовала, как ей сдавило грудь.

— Наверное, есть женщины, — сказал он с явным намеком на нее, — которые больше стремятся к карьере, чем к домашнему очагу и семье. — Она не нашла в его словах укора, это было просто констатацией.

Сидни залилась краской. Она хотела сказать, что у нее не было выбора. Ей хотелось топать ногами и стучать, как это делала Эмили. Но она лишь слабо улыбнулась официантке, поставившей две чашки кофе на их столик. Малышка тут же потянулась к дымящимся чашкам, и Сидни убрала их подальше.

У нее дрожали руки. Она влила в черный густой кофе огромную порцию сливок и, цепляясь за ложку, как за спасительное весло, стала размешивать. Сливки осветлили кофе, вот так с годами выцвели ее мечты и стремления…

— Некоторые женщины справляются и с тем, и с другим, — заявила она бодрым голосом. — И с семьей, и с карьерой.

Люк глотнул черный кофе и скривился от горечи. Разумеется, Сидни права, как ни больно это признавать.

— Моя мама не могла.

Сидни замерла.

— В каком смысле?

Люк накручивал завязки слюнявчика Эмили вокруг указательного пальца. Он чувствовал, как внутри растет напряжение. Люк никогда не судил свою мать. Он любил ее… И всегда готов был броситься на ее защиту. И тем не менее вынужден признать, что многого лишился именно по вине матери. И не желал, чтоб детство Эмили напоминало его собственное.

— Единственное, чего она всегда желала, — это сидеть дома и растить детей, — сдавленно проговорил он. — А когда папа ушел, она… рассыпалась в прах.

Он вспоминал безутешные слезы мамы, ее страх, свою беспомощность. Ее сердце разбилось, когда муж бросил ее ради другой женщины. Она смертельно боялась искать работу, думая, что ни с чем, кроме уборки и готовки, не справится. Еще маленьким, он плакал вместе с мамой и ругал папу. Но он был мальчиком, будущим мужчиной, и поэтому глубоко запрятал свои страхи. Он должен был быть сильным и поскорее вырасти.

— Вы единственный ребенок? — спросила Сидни тихим голосом.

Он кивнул.

— Мне было семь лет, когда они развелись.

— Это, должно быть, ужасно тяжело. Для нее. И для вас тоже.

Он пожал плечами. Его смущало ее сочувствие и искреннее внимание. Он давно пережил все это. Оставил все позади. Он вдруг подумал: а как Сидни восприняла свой развод? Переживала ли она, как его мать? Испытала ли такое же отчаяние?

— Ваша мама одна заботилась о вас? — спросила она, поднося чашку ко рту.

— Я о ней заботился.

Из прошлого к нему вернулся сладкий аромат бутербродов с арахисовым маслом и джемом. Это было его фирменным блюдом, которое он готовил по возвращении из школы. Он брал с собой бутерброд и большой стакан молока, заходил к матери и залезал к ней в постель. Она смотрела по обыкновению какую-нибудь мыльную оперу, но отключала звук, чтобы его не обидеть, пощипывала его бутерброд и спрашивала, как он провел день. Но она никогда не слушала его по-настоящему, так, как сейчас Сидни.

— Получается, будто вы «вырастили» свою маму, как я растила своих братьев и сестру. — Она протянула руку через стол и накрыла его большую кисть. Его удивили тепло, сочувствие и собственная дурацкая реакция.

Он заметил приближающуюся официантку, и их беседа оборвалась так же внезапно, как возникла. Сидни откинулась на спинку стула и убрала руку. Кратковременная, но столь необходимая связь была нарушена. Сердце Люка упало, и он, почувствовав это, разозлился. Резко отодвинув свой кофе, он принял от официантки тарелочку с пахлавой.

— Выглядит недурно, — сказал он, и на лице появилась задорная улыбка.

— Совсем не так, как моя, — призналась Сидни с иронией.

Эмили потянулась к своей тарелочке, распластавшись на металлическом столике. Люк мгновенно отодвинул тарелочку подальше. Игриво щелкнув дочь по носику, он улыбнулся.

— Терпение, золотко. Надо завязать слюнявчик. Ты ведь не хочешь выпачкать мороженым свое хорошенькое розовое платьице.

Эмили вглядывалась в него серьезными темными глазками. Ее пухлая ручка то сжималась в кулачок, то разжималась. Она еще старалась достать свой «снежок». С приоткрытых губок срывалось нетерпеливое кряхтенье.

Сидни посмеивалась.

— Напрасный труд. Все равно через пару минут мы будем в мороженом.

— Ну нет, через мой труп. — Хорошо, что Сидни посоветовала взять с собой слюнявчик. Его пальцы путались в завязках. Он тихо чертыхнулся, и ему наконец удалось их завязать.

Люк опустил ложку в десерт, и Эмили подалась вперед с раскрытым ртом, жадно хватая мороженое. Почувствовав холод, она заморгала, потом вытолкала комочек языком, и оранжевый шарик покатился ей на колени. Она опустила подбородок и стала мотать головой.

Люк нахмурился.

— Не понравилось.

— Дайте ей распробовать.

Люк зачерпнул еще, теперь на кончике ложечки. «Снежок» растаял у Эмили на язычке, и она радостно улыбнулась.

Он рассмеялся и сказал:

— Ага, нравится. Вот еще, Эм.

Когда он поднес ложку, дочь схватила ее, и липкое оранжевое месиво потекло вдоль руки прямо ей на голову.

— Эмили! — Люк схватил салфетку. Его свитер тут же покрылся оранжевой крапинкой, а Эмили размазала комок по металлическому столику.

— Ничего, — сказала Сидни. — Пусть забавляется. Мы все уберем, когда будем уходить.

— Знаете, — сказал Люк, — я никогда не думал, что мне доставит удовольствие наблюдать за проказами собственного ребенка. Теперь не могу себе представить, что бы я делал без Эм. Когда я играю с ней, то начинаю думать, были ли мои родители рады мне. Или я им напоминал об их неудавшемся браке.

— Я уверена, что они любили вас так же, как вы любите Эмили.

Люк услышал печаль в голосе Сидни и поднял на нее глаза. Ему вдруг захотелось больше узнать о ее браке, ее разводе, ее сердечной боли. Она любила мужчину. При этой мысли Люк почувствовал, как у него свело живот, и решил, что он спятил. Возможно, его интерес был праздным любопытством. И все же он напомнил себе, что серьезные отношения не входят в его планы. Тем более что раньше он счастливо избегал их.

— Давно вы развелись?

— Год назад. — Она перевернула вилку. Скатерть приглушила ее стук.

— Сколько времени вы были замужем? — Люк не смог удержаться от допроса.

— Больше пяти лет. — Ее тон был сухим, и мужчина заметил, как дрожат ее руки.

Он запихнул Эмили в рот еще несколько ложек мороженого. Большая часть его дополнила оранжевые разводы на металлическом столике. Дочь выражала чрезвычайное удовольствие. Она радостно хлопала в ладошки, требуя еще. Люк медленно перевел взгляд обратно на Сидни.

— Каким он был? — спросил Люк, проявляя больше, чем следовало, интереса к причинам, побудившим ее выйти замуж.