У эфиопов, наблюдавших за поведением посольства да Лимы, также сложилось весьма странное представление о Португалии. Все, что так поражало Альвареша в эфиопах: их жестокость, странные обряды, их гордыня и алчность – было отражением самих португальцев. Представляя из себя крошечную группу иностранцев, отрезанную от внешнего мира в сердце диковинной страны, португальцы вели себя как избалованные дети. Они непрерывно ссорились между собой – особенно в этом усердствовали да Лима и Д’Абреу, обсуждая вопрос старшинства и вызывая у эфиопов недоумение обращением к священнику негуса, чтобы тот их рассудил. Да Лима жаловался, что Д’Абреу одевается слишком роскошно для своего статуса, что он не проявляет должного уважения, что на аудиенции у негуса тот не остается коленопреклоненным ни минутой дольше, чем он, и сразу же встает. Да Лима даже заявлял, что его заместитель пытается его отравить. Все зашло так далеко, что португальцы раскололись на две партии, и однажды Альвареш был вынужден ворваться в португальский шатер, размахивая своим посохом, чтобы остановить бой на мечах, произошедший между да Лимой и Д’Абреу, причем последний уже был легко ранен.

В конце концов эта ссора подтвердила неспособность пришельцев к реальным действиям. Негус послал их обратно на берег, чтобы в Массауа их подобрала португальская эскадра, но разгорелись такие страсти, что часть посольства, поддерживавшая Д’Абреу, попыталась устроить засаду и схватить своих противников. Один португалец был ранен в ногу; в деревне, где остановилось посольство, произошла непристойная стычка, и пришедшая в ужас эфиопская стража препроводила их всех обратно ко двору, чтобы негус вынес свой приговор. В результате все посольство было вынуждено провести еще целых пять лет, слоняясь, подобно непрошеным гостям, без дела по задворкам лагеря негуса в ожидании проводников и мулов, что бы доставили их к берегу.

Лишь Альвареш использовал эту долгую задержку с толком. Он стал настоящим туристом и путешествовал по стране, удивляясь ее чудесам. Он посетил изумительные церкви Лалибелы, измерил каменные колонны Аксума, оставшиеся там, как полагал он, после царя Соломона, и начал охоту за сокровищами царицы Савской. Некоторое время он серьезно подумывал о том, чтобы остаться в стране и уйти в эфиопский монастырь. Весной 1526 года, когда посольство наконец отправилось в обратный путь, у Альвареша был собран достаточный материал, чтобы составить пять внушительных частей описания несколько подпорченного царства пресвитера Иоанна. Его книга вышла в Европе как раз тогда, когда Португалия, найдя наконец царя восточного христианства, решила, что нужно отправляться к нему на помощь.

Спустя два года после того, как посольство да Лимы покинуло страну, Эфиопия подверглась самому разрушительному вторжению за свою историю. Ударив с севера, Ахмад ибн Ибрагим эль-Гази, по прозвищу эль-Гран, или Левша, фактически опустошил землю. Это был один из самых блестящих мусульманских полководцев. Он проделал путь от неизвестного воина из Сомали до командующего армией турецких стрелков и янычаров, по военной мощи полностью превосходившей силы негуса. Он поклялся обратить эфиопов в мусульманство и жаждал отомстить за своего убитого тестя, чью голову Альвареш видел в качестве военного трофея в лагере негуса. На этот раз горы не спасли Эфиопию. Гран позволил своим войскам разорять страну во время затяжной опустошительной кампании. Деревни сжигали, а их жителей угоняли в рабство. Прекраснейшие храмовые украшения, которыми так восхищался Альвареш, были разбиты вдребезги. Одного из сыновей негуса убили, а второго захватили и отправили на Аравийский полуостров служить рабом паши. Казна была разграблена. Тысячелетия эфиопской культуры оказались разрушены одним ударом. Союзники негуса отказали ему в помощи. Его мать, Сабла Венгел, нашла убежище на неприступной плоской вершине амбы близ Дебароа, а сам негус умер смертью загнанного шакала на берегу озера Тана, оставив корону своему семнадцатилетнему наследнику Галаведосу. К португальцам в Индию тайно отправлялись тщетные мольбы о помощи, но было очевидно, что все нарастающий исламский прилив, управляемый полумесяцем Турции, уже готов был обрушиться на последний оплот христианства.

Что символично, португальский защитник пресвитера Иоанна мог бы сойти со страниц рыцарского романа времен короля Артура. Дон Кристобаль да Гама был самим воплощением странствующего рыцаря. Юный и одаренный, он был состоятельным португальским баловнем с большими связями. Его отец, прославленный Васко да Гама, привел первый португальский флот к берегам Индии и был возведен в графы. Его брат, Эстебан, был правящим наместником Индии и снарядил флотилию на помощь Эфиопии. Юному Кристобалю еще не исполнилось двадцати шести лет, но он уже отличился в морских битвах с турками в Оманском заливе. Обожаемый своими слугами, он унаследовал от отца суровое упорство в достижении цели. Он был словно сказочным героем, идеальным полководцем, специально созданным, чтобы отправиться на помощь христианской Эфиопии и атаковать мусульманских язычников с горстью войск, которых ему смог выделить брат. Дон Кристобаль должен был вдохнуть новую жизнь в оборону негуса, пока Португалия собирала достойную армию для помощи к нему. В навигационный период лета 1541 года он с небольшим португальским войском поспешно высадился в Массауа, куда их доставила португальская военная эскадра. Там, где несколько лет назад да Лиму встречал Барнагаст, европейцев ждал почти пустой берег. Гран опустошил побережье, используя корабли и конницу, и едва ли здесь можно было обнаружить хотя бы одного эфиопа-христианина.

Кампания началась неудачно. Сотня португальских задир ослушалась приказа, покинула эскадру и бодрым маршем отправилась в глубь страны. Они подкупили часовых и самовольно покинули войско, будучи уверенными в скорой победе. Менее чем через сутки, одурманенные жарой и преданные своим проводником, они попались в западню, устроенную Граном, затаившимся, подобно хищной птице, в холмах за Массауа. Португальцев доставили в его лагерь, отхлестали плетьми и заперли в загоне для скота. Затем их выпустили по одному, как зайцев из силков, и мусульманские копьеносцы загнали их. Выжили только двое, притворившиеся мертвыми. Они принесли вести о несчастье в Массауа. Да Гама сказал, что их товарищи заслужили такую участь, а затем все наблюдали за повешением провинившихся часовых.

Кристобаль да Гама не нуждался в уроке массовой резни, чтобы понять, что перевес был явно не на его стороне. В отличие от конкистадоров под предводительством Писарро, занятых разрушением империи инков на другом краю земли, португальцы на африканском побережье не обладали преимуществом в технологии, таинственности или неожиданности. Они прибыли защищать, а не разрушать местный трон и противостояли войскам, чьи мушкеты и доспехи были не хуже, если не лучше их собственных. Более того, именно противник, а не европейцы обладал конницей. Кристобаль да Гама не мог выставить ни одного всадника против отборных турецких копьеносцев Грана. По традиции португальцы полагались на знаменитую молниеносную атаку воинов, вооруженных пиками, которым предшествовали залпы мушкетов. В качестве военной тактики это вряд ли было продуманней, чем дикий напор уже разгромленных войск негуса или фанатическое наступление эфиопских монахов-воинов.

Было отобрано всего четыреста добровольцев, отправившихся внутрь страны со своим лихим командиром. Это была почти символическая поддержка негуса до тех пор, пока в следующем году не прибыла бы основная подмога, но она обладала превосходным вооружением и обмундированием. Несколько больших пушек и сотня мушкетов с фитильными затворами были выгружены на берег, и каждый человек располагал двойным количеством оружия. Для наибольшего эффекта добровольцы выступили при всем параде. Офицеры были сплошь дворянами, облаченными в блистательные одежды. Каждая рота выступала под собственным бело-голубым знаменем, а в середине развевался огромный боевой штандарт из голубой парчовой ткани с нашитым на него темно-красным крестом. В головном отряде маршировал бодрый оркестр флейтистов, барабанщиков, трубачей и волынщиков. Это было лучшее, что могла снарядить и выставить Португалия, и воины были очень похожи на крестоносцев, которым они сознательно подражали. Да Гама и его люди не принимали во внимание никакую логику, надеясь, что разобьют мавров и поддержат расшатанную колонну истинной веры.