– Подпишите!

– Что это?

– Приказ о выговоре.

Дим Димыч вчитался и заерзал на стуле:

– А не слишком это? Мужская солидарность…

– Вы хотите быть солидарным с мерзавцем Амуровым или со своими сотрудницами, которых он ославляет почем зря? – перебил Стасик.

Дим Димыч поставил подпись.

Я ничего не понимала, пока Стасик не протянул мне бумагу:

– Шлепни печать и повесь на доску для приказов!

О! Это была бомба. В приказе мне объявлялся строгий выговор, только послушайте: «…за неэтичное поведение и разглашение врачебной тайны интимного характера, касающейся состояния здоровья Криворылова Александра Петровича»! Теперь только ленивый не заинтересуется «тайной» Криворылова.

Легкие угрызения совести: все-таки нехорошо бить человека ниже пояса – я подавила, напомнив себе, что идея осмеять мужские достоинства журналиста принадлежала Стасику. А меня хорошо было выставлять перед всем честным народом комплексующей девственницей?

Вернулась в общую комнату, меня встретили с ликованием: «Пляши! Беги за шампанским! И тортом! Вот счастье привалило!» Коллеги вскочили с мест и бурно меня приветствовали.

– Еще рано в литавры бить, – выразила я сомнение. – Неизвестно, как Амуров отреагирует.

– При чем здесь Амуров? Ленка! Твой билет в лотерею выиграл. Миллион рублей! На всех делим! – напомнили мне уговор.

Не знаю, как другие реагируют на обрушившееся с неба богатство, но я почему-то заверещала поросенком и стала подпрыгивать на месте. Мой визг сработал вроде резонанса, и через секунду уже пять женщин вопили и скакали. На шум прибежали Дим Димыч и Стасик. Застыли на пороге, пораженные картиной коллективного безумия. Наша радость была столь велика, что мы бросились качать Стасика. То есть попытались подбрасывать его в воздух, как делают с чемпионами, но уронили на первой же попытке. Дим Димыч попятился спиной к двери.

– Девочки! – бормотал он. – Спокойно! Главное – спокойствие.

– Сойдите с меня! – просил валявшийся на полу Стасик. – Ой, больно! Не бегайте по мне! – уговаривал он женщин, бросившихся через его тело к Дим Димычу с объятиями, благодарностями и поцелуями.

На этом бравурная часть счастливого события была завершена. Далее меня попросили показать корешок выигравшего билета.

– А где он? – спросила я, с ужасом сознавая, что не помню, куда миллион положила.

Такой уборки и наведения порядка наша бухгалтерия никогда не знала. О квартальном балансе было забыто. Мы проверили каждый стол, ящик, полку, каждую папку перетрясли. Обнаружили две золотые сережки (одна нашей, другая неизвестной растеряхи), двадцать семь закатившихся шариковых ручек и семь тюбиков губной помады, один кошелек с купюрами старого образца, непочатую бутылку коньяка, десяток заколок для волос, упаковки с колготками, с прокладками, с окаменевшими конфетами – словом, массу полезных вещей и хлама. Мой стол, а также сумка и карманы, естественно, обследовались многократно и особо тщательно. Корешка не было.

Мы подавили вялое сопротивление начальства и устроили обыск в их кабинетах. В сейфе у Дим Димыча хранился большой ассортимент рыболовных крючков и прочих снастей. В ящиках стола – черствые пироги и недоеденные бутерброды. У Стасика (кто бы мог подумать?) документы содержались в идеальном порядке. Я предполагала найти какое-нибудь свидетельство его бурного успеха у корреспонденток, вроде стратегического запаса презервативов, но неожиданно вытащила собственную фотографию.

Так боялась не найти заветный миллион, что даже не задумалась, почему мое фото оказалось у Стасика. И была настолько зла на свою неорганизованность, что в качестве мести черным маркером нарисовала себе жирные усы.

Оставалась еще возможность, что корешок выигравшего билета находится у меня дома. Подруги велели не приходить завтра на работу, пока не найду пропажу.

Лучше бы я не говорила своим домашним, что выиграла гору денег! Мама тут же принялась мечтать о пристройке к даче, папа радостно планировал покупку автомобиля, а бабуля по телефону требовала, чтобы все деньги положили в банк под проценты на мое приданое.

Когда я промямлила, что есть одна загвоздка, корешок потерялся, родители тут же принялись за поиски. Мы всю ночь обыскивали нашу квартиру. Действовали тщательнее, чем следователи в доме подпольного миллионера. Бабушка звонила каждый час: нашли? Потом она приехала. На такси! Второй раз в жизни. Первый раз такое с ней случилось, когда я получила травму в метро. Шпилька каблука застряла в ребристой ступеньке, я упала на выходе, на меня с воплями и проклятиями валился и наслаивался народ, пока не остановили эскалатор. Короче, бабушка забрала меня из медпункта с переломом ноги и множественными синяками.

К пяти утра мои родные перестали спорить, на что потратить деньги. В разгромленной квартире они обессиленно свалились на диваны и принялись перечислять мои недостатки. Растяпой, оказывается, я была от рождения, чему свидетельством многочисленные примеры из моего детства и юности. Я расплакалась от обиды и на свою растяпистость, и на маму с папой, которым так хотелось незаработанных денег.

– Лотерея – дьявольский соблазн, не Божье дело, – выступила на мою защиту бабушка. – В качестве приданого я готова отдать Лене свою однокомнатную квартиру, к вам перееду.

Папа застыл с открытым ртом. Мама осуждающе толкнула его локтем в бок и сказала, что приданое – это пережиток прошлого. Папа обрел дар речи и пригрозил мне:

– Только попробуй нищего без жилплощади привести!

На следующий день, после короткого и тревожного сна, мне страшно было идти на работу, увидеть разочарованные лица подруг, услышать повторные обвинения в преступной расхлябанности. Поэтому с утра я отправилась в бассейн.

Я уже подбираюсь к рассказу о моем страшном позоре – основной теме данного опуса, но опять вынуждена сделать отступление. Потому что в детстве я чуть не утонула в мелкой речушке возле нашей дачи. Меня вытащили деревенские мальчишки, у которых, наверное, в школе отлично преподавали физику. Пока я извергала из себя воду, они рассуждали о том, что центр тяжести у девчонок – из-за отсутствия важного органа в нижней части тела и наличия двух добавочных в верхней – смещен, и они (девчонки) поэтому бултыхаются вниз головой.

Вследствие физического несовершенства и утопления у меня выработалась жуткая водобоязнь. Я пила компот, зажмурив глаза, отказывалась умываться и чистить зубы. Чтобы затолкнуть меня, упирающуюся руками и ногами, в ванну, собиралась вся семья.

Мой папа не гомеопат, а прораб, но придерживается принципа лечения подобного подобным. Процесс «выпил-опохмелился» у него иногда затягивается на недели. Из запоя его выводит бабушка. Она работает медсестрой в проктологическом отделении больницы, то есть ловко и умело ставит клизмы. По зову мамы бабушка приезжает со своим оборудованием решительно настроенная на очищение папиного организма. Он баррикадируется в спальне, но через некоторое время выбрасывает белый флаг. Кричит из-за двери:

– Все! Я завязал! Обещаю! Уведите тещу!

Короче, папа отвел меня в бассейн. Первое занятие, сорок пять минут, я простояла по пояс в воде, вереща так оглушительно, что у всех заложило уши, и свистка тренера было не слышно. Поскольку голос я сорвала, то на втором занятии мои хрипы уже не вызывали эха в гулком зале, а дети показывали на меня пальцем и смеялись. Папа дежурил у бортика и пресекал мои попытки выбраться из лягушатника. Через неделю я смирилась, через две рискнула лечь животом на воду, через месяц научилась плавать.

Водобоязнь превратилась в страстную водолюбовь. В прошлой жизни я, наверное, была существом с жабрами, потому что водную стихию воспринимаю как родную. Для меня нет лучшего отдохновения, чем плавать, нырять или просто киснуть в воде. В спортивной группе я не задержалась только по причине того, что фигуры девочек-пловчих из старшей группы разительно отличались от моего абсолютного идеала – куклы Барби. Спорт я бросила, но с плаванием не рассталась – при любой возможности бегу в реку, озеро, пруд. У меня годовой абонемент, позволяющий в любое время посещать открытый бассейн.