Вечером, оставив сестру в своей комнате, я, притаившись в сарае, увидела шикарную машину у нашего подъезда. Тут же я сбегала за Моше, и он молчаливо и обстоятельно начал обследовать наш сарай — доску за доской, пока в окне моей комнаты не зажегся синий ночник — условный знак, что мышеловка готова захлопнуться.

— Наверное, мне показалось, — пролепетала я, — пойдемте, господин Моше, я напою вас чаем в благодарность за труды.

Моше так же спокойно прервал осмотр досок, и мы стали подниматься по лестнице на второй этаж — в нашу квартиру. По дороге я с грохотом опрокинула пустое ведро, которое сестренка предусмотрительно поставила посреди лестницы, и тут же из-за тонкой двери нашей квартиры послышался девичий визг, шум падающей мебели и неразборчивые мужские восклицания. В два прыжка преодолев оставшиеся ступеньки, полицейский толчком распахнул дверь и увидел дивную картину: взъерошенный растерзанный Ави ломал дверцу фанерного шифоньера, из которого раздавался истошный визг сестры. Увидев твердую синюю фуражку, полуголый красавчик в ужасе отскочил от шкафа, и оттуда вывалилась моя доблестная сестричка в предусмотрительно разорванном платье.

— Ага! — удовлетворенно произнес страж закона. — Попытка изнасилования несовершеннолетней!

— Это она меня…

Но его никто не слушал.

— Значит, так, — резюмировал полицейский, доставая наручники, — ночь проведешь в следственном изоляторе, а там посмотрим. — Моше обстоятельно застегнул наручники на дрожащих холеных руках и внимательно посмотрел мне в глаза. — Допрос свидетелей и потерпевшей — завтра утром. После школы приходи.

Допрос свидетелей и очная ставка прошли как по маслу. Моше сам назвал цену отступного — раз в пять больше, чем я хотела получить, и сам убедился, что чек, выписанный мрачным, неразговорчивым отцом Ави является настоящим. Больше красавчика Ави и его машину мы не видели.

Через пару недель Моше встретил меня на улице:

— Получила деньги от этого прохвоста?

Я молча кивнула.

— Значит, я закрываю дело. — Полицейский сонно посмотрел на меня и вразвалочку двинулся дальше.

Еще через неделю Моше зашел к нам домой:

— Знаешь, не только у тебя воруют дрова. Пойдем, посмотрим сарай.

Пожав плечами, я спустилась с ним во двор, отперла дощатую дверь и, высоко подняв фонарик, посветила вокруг. Поленницы дров окружали нас, пахло стружкой и мышами. С улицы слышались разговоры прохожих, крики играющих детей. Моше внимательно поглядел по сторонам, потом, кряхтя, полез в дальний угол.

— Посвети-ка мне здесь, — не оборачиваясь, приказал он, и я пробралась мимо него в глубину дровяного коридора. В ту же минуту он сзади схватил меня за талию, другой рукой согнул пополам, и… Заплакав, я попыталась вырваться, но он умело держал меня обеими руками, не давая распрямиться. Кончив, он отпустил меня, аккуратно обтерся носовым платком и, спокойно глядя на меня, спросил:

— Чего ты плачешь? Я же работал для тебя. Вот мы и квиты.

Постоял, послушал мои всхлипывания и неторопливо, как маленькой, объяснил:

— За все надо платить. Ты же не можешь расплатиться по-другому! Вот мы и в расчете!

С улицы по-прежнему доносился смех кумушек и говор соседей, а весь мир для меня словно перевернулся. Полицейский, государственный блюститель порядка, который знал еще моего отца, отец моей школьной подруги, человек, которого я попросила о помощи!.. О!.. Я прислонилась к поленнице и пыталась осмыслить происшедшее, а он, постояв и застегнув штаны, неторопливо отряхнулся от стружек, заботливо вытащил из моих волос пару щепок и вразвалочку, как всегда, пошел к выходу.

— Я буду жаловаться на вас! — зло выкрикнула я в жирную сутулую спину, и он остановился.

— Не надо! — по-отечески посоветовал он. — Тебе все равно никто не поверит, а пойдут слухи, что ты — шлюха. Я здесь двадцать лет, на хорошем счету, а про твой роман с этим ловеласом все знают. Не делай глупости! — Он неспешно вышел из сарая, а я осталась — растоптанная, униженная и обессиленная.

Я не помню, плакала ли я после гибели отца — я была тогда слишком мала. Я не плакала после того, как мой любимый выбросил меня, как использованную вещь, — отчаяние было слишком велико. Сейчас я заплакала — от бессилия и обиды.

На другой день я собрала свое скромное барахлишко и переехала жить в маленький захудалый городок, приютившийся на краю пустыни. Сестра перебралась жить к маме — ей надо было окончить школу. На деньги, выцарапанные у Ави, я смогла окончить секретарские курсы и обеспечить свое существование, а на опыт, полученный от полицейского, — жить дальше.

Становилось прохладно, от журчащего ручья повеяло сыростью и грибами. Тяжелые, полные влаги облака закрыли склоняющееся к закату солнце, и сразу же потянуло холодом.

Слушательницы понурились, внимая печальному рассказу.

— Мне кажется, что пора возвращаться. — Джуди озабоченно посмотрела на качающиеся под ветром верхушки сосен. — Как бы вчерашняя буря не повторилась сегодня!

Дамы молча поднялись. Они все еще находились под впечатлением гнетущего рассказа пожилой подруги. Но та не выглядела подавленной или грустной:

— Мой рассказ не окончен, не расстраивайтесь так! — улыбнулась она, ласково заглядывая в глаза посуровевшей Джуди. — Все впереди.

— О! — обрадовалась опечалившаяся доктор. — Тогда нам будет, что делать вечером, за вечерним чаем! Вы обещаете продолжение?

— Ну конечно! Отдохнем — и снова в путь, в прошлое!

Как и следовало ожидать, метеорологи опять ошиблись. Не успело маленькое «пежо» забраться в надежное укрытие под могучей пихтой, как первые капли дождя упали на серый асфальт, оставляя на нем черные, как чернильные кляксы, мокрые пятна. Наши путешественницы едва успели добежать по дорожке до дома и впрыгнуть в холл, как хляби небесные, как и вчера, разверзлись в полную силу.

Дамы расположились в маленьком уютном холле напротив небольшого электрического камина, излучающего свет и тепло, налили себе ароматного чаю и несколько минут наслаждались шумом проливного дождя и завыванием ветра за тщательно занавешенными окнами и ощущением покоя и благополучия, разливавшимся от тлеющих искусственных угольков.

Ясмин нетерпеливо присела на край кресла и потормошила ухоженную руку Рахели:

— Что же было дальше? — беспокойно спросила она.

Американка энергично закивала кудрявой круглой головкой:

— Вы обещали happy end! — От волнения она сбилась на родной язык.

Пожилая дама, мудро усмехнувшись нетерпению своих молодых слушательниц, удобно устроилась в мягком кресле. Приятное тепло разливалось от камина, на щеках расцветал румянец от выпитого крепкого чая, но дамы сидели как на иголках, ожидая обещанный рассказ.

— Ну что ж, — ласково посмотрев на своих подруг, промолвила Рахель, — пришло время поведать вам то, что случилось со мной дальше. Но для этого я должна зажечь свечи! — Она неторопливо поднялась. — Погодите, у меня есть парочка, я всегда вожу их с собой, я люблю свет свечей.

Она вернулась, и на низком столике зажглось, разгораясь все ярче и ярче, теплое трепетное пламя. Нежный медовый аромат распространился по комнате, обволакивая прекрасных дам флером романтичной таинственности, и Рахель начала.

— Я уехала далеко — в маленький южный провинциальный городок, где ничто и никто не напоминал о происшедшем. Сестра осталась у мамы — ей надо было окончить школу, и она не могла поехать со мной. В ожидании армейского призыва я устроилась работать официанткой и одновременно бегала на секретарские курсы. Суета завертела мной, утянула в водоворот будней, и внешне я ничем не отличалась от той, вчерашней. Но внутренний мир был искорежен. Я стала бояться людей. Боялась открыться, боялась познакомиться, боялась просить о помощи, замкнулась сама в себе, и в голове все время стучало: «За все нужно платить». Угрюмость и скрытность стали основными чертами моего характера, и, наверное, прежние знакомые не узнали бы меня, случайно встретив на улице.