– Там посередине темнота, и в воздухе – как будто метла метет…
– Нет, это сам воздух закручивался в спираль. Со свистом, – поправил ее Лливарх.
– Нет, это Вселенная закручивалась со свистом в спираль, а темно было, потому что вот эта вот воронка вобрала в себя весь свет, – перебил Дилан.
– Там все по воздуху летело, колотилось об стены, и посреди аудитории сгущалась темнота, а в этой темноте…
– Нет, погодите, самое страшное там было не это… Там был звук, он шел как будто из-под пола…
– Это было такое кунфу, что меня чуть не расплющило, – с наигранной бодростью сказала Морвидд – самая большая оптимистка из всех, кто видел Кервина Квирта.
– Короче: там стоял Кервин Квирт и растирал все кругом себя в порошок!
– Нет, он просто вел рукой по воздуху, и…
– И на месте воздуха оставались черные дыры.
– Он, кажется, хотел к нам обернуться!..
– Если бы он обернулся на нас, я бы умерла! – воскликнула Крейри.
– А… какого он вида? – осторожно спросил кто-то.
– Я не знаю, какого он вида, потому что когда я его увидела, у меня померкло в глазах, – отвечала Крейри.
– От него исходит черное сияние, и он… э-э… у него были крылья за спиной или мне показалось? – трезво спросила Морвидд.
– А я еще хотел попросить у него второе одеяло. Боже, да я лучше буду спать совсем без одеяла! – от души сказал Лливарх.
– И это наш куратор? – громко вопросил Ллевелис в тишине.
* * *
– Мой Бог! – сказал Мак Кархи. – Бервин, нет никаких причин расстраиваться. Действительно, куст бузины и тисовое дерево были немножко… странные, но это не причина для того, чтобы биться головой об стену.
– А человечек с дудочкой?
Человечек с дудочкой, который сидел в кусте, действительно не получился. То есть он получился с удочкой и злобно удил что-то на сухой земле.
– Знаете, Бервин, когда я начинал заниматься поэзией Туата Де Дананн, мне казалось, что у меня изо рта сыплются жабы, как у мачехиной дочки в сказке.
– Но… доктор Мак Кархи… может быть, мне позаниматься дополнительно?
Мак Кархи почесал в затылке.
– В этом есть резон. Может быть, с профессором Коналлом О’Доналлом? Он гораздо сильнее меня в этом предмете.
Бервин, поникнув, ни слова не ответил.
– А может быть, прямо с кем-то из Туата Де Дананн? – развил свою мысль Мак Кархи. – Я мог бы договориться.
Бервин, сын Эйлонви, невнятно пробормотал слова благодарности и отказа и выскочил за дверь. Мак Кархи озадаченно посмотрел ему вслед.
* * *
Первокурсники, помогая друг другу, подталкивая один другого на узкой лестнице, вползли на самый верх башни Стражей, на химию. Они пришли с урока валлийской литературы, по дороге не переставая играть в метаморфозы Талиесина. Это была одна из любимых школьных игр, имевшая не самые простые правила, но внешне состоявшая в нанизывании строк в подражание прологу поэмы Талиесина «Битва деревьев»:
– Я был орлом в небесах, плыл лодкою в бурном море, я был пузырьком в бочке пива и год был морскою пеной, – говорил милый и улыбчивый Афарви, сын Кентигерна, ища глазами того, кто должен был перехватить у него эстафету.
– Я был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим, – подхватил Мейрхион, сын Лоури, – я был водой дождевой и был Тарквинием Змейком.
– Ох, сейчас Змейк придет! – сказала Керидвен, но не теряя времени, подхватила: – Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим, я был совою в дупле и дуплом, сову…
– Содержащим, – ехидно подсказал Ллевелис.
– Приютившим, – выкрутилась Керидвен. – Светил маяком на скале, ночную тьму разгоняя, семь лет на одежде Мак Кехта я пробыл пятном кровавым…
– Я был рогами оленя и юго-западным ветром, – продолжила красавица Энид, – ошибкой лежал в основе неправильных вычислений, я был еловой корой, высокой травой в долине, был парусом корабля, державшего путь в Канаду…
– Я был виноградной лозой и буквой заглавной в книге, – подхватил эстафету Ллевелис, – семь лет был струною арфы…
– …и в каждой бочке затычкой, – вставил Гвидион.
– …и год – травою морскою, – не смущаясь, закончил Ллевелис, и, склонив голову, с юмором посмотрел на Гвидиона.
– Я был черепицей на крыше, трактатом о смысле жизни, – подхватил Гвидион, – закатным отблеском был и был поломойной тряпкой.
– Я простирался мостом над течением рек могучих, – откликнулась Морвидд, – был посохом пилигрима и мхом на дорожном камне…
– Я был полынью в степи и был отраженным эхом, я был заплатой на юбке торговки любовным зельем, – включился Дилан, сын Гвейра, – был свежим номером «Таймс», поистине это было, малиновой пенкой был и криком в ночи беззвездной.
– Пятнадцать лет я лежал в кургане на Каэр-Керддин, я прялкой был и клубком, был черной дырой Вселенной, – присоединился Клиддно, – кофейной мельницей был, полоской на шкуре зверя, я был рисунком мелком и облачком плыл над Римом.
Конечно, у них не получалось так, как у старших студентов, но все-таки и им удавалось вызвать ощущение полной свободы и безграничной надежности всего сущего, ради которого затевалась эта игра.
– Я был тропой вдоль ручья и веточкой ежевики, фамильным сервизом был четырежды десять весен, – начал Афарви и оборвал, заслышав быстрые шаги поднимающегося на башню учителя.
Тарквиний Змейк ворвался в класс, как свежий ветер, и задал вопрос, неожиданный для учителя химии:
– Вы знаете, как выглядит китайский иероглиф «учиться»?
Никто не знал.
– Он составлен из трех элементов: ребенок под крышей, а сверху над ним – когти. Вопросы есть?
И Гвидион сразу понял, что у него в сердце всегда найдется место для предмета, который ведет Тарквиний Змейк.
Змейк оглядел поверх их голов всю школу, крыши и шпили Кармартена и реку Аск, – с башни Стражей открывался исключительный вид, так как окна там были сразу на все четыре стороны света, – перевел взгляд с голубя, притулившегося с другой стороны окна на парапете, на затихших учеников и сказал:
– К вам подбирается сейчас некое вещество. Хотя определить его состав вы пока еще не в состоянии, поскольку органикой мы займемся еще не скоро, я думаю, вам будет полезно с ним познакомиться и взглянуть на него непредвзято.
Все огляделись. Действительно, по полу ползло нечто, напоминавшее зеленый пудинг.
– Знакомьтесь, пожалуйста, – повел рукой Змейк. – Турбуленциум хоррибиле, – вещество поклонилось. – Класс первого года обучения. – Теперь поклонился класс. – Сложный состав турбуленция выводит его далеко за пределы программы первого года обучения, но я полагаю, что начать внушать студентам уважение к химическим элементам и соединениям, основанное на личном с ними знакомстве, никогда не рано. Уверен, что студенты никогда не путали и не преуменьшали бы в своих ответах атомную массу и период полураспада плутония, если бы знали, как плутоний на это обижается. Турбуленций – одно из древнейших соединений в составе нашей планеты, в чистом виде его осталось не так уж много, и без преувеличений можно сказать, что вы имеете право гордиться этим знакомством.
Пока Змейк говорил, турбуленциум уже уполз. Видимо, он вообще проползал мимо по своим делам, и Змейк представил их ему, просто воспользовавшись удобным случаем. Специально ради них беспокоить древнее вещество он, конечно же, не стал бы. Они почувствовали себя маленькими и очень недавно возникшими, и нельзя сказать, чтобы дальнейшее течение урока разуверило их в этом. Змейк умел приближать свой предмет через непосредственное сравнение с учениками и проведение прямых параллелей. «А вы плавитесь при гораздо меньших температурах», – говорил он спокойно, и Афарви с Двинвен, болтавшие на задней парте, вздрагивали, перехватывали пронзительный взгляд черных глаз Змейка и начинали слушать очень внимательно.
Гвидион мечтал договориться с преподавателем химии об индивидуальном спецкурсе по фармакологии, и, не найдя в себе сил приблизиться к Змейку сразу после занятия, ошеломленный его язвительностью и непостижимостью, он, тем не менее, в тот же день упрямо стал разузнавать, где находятся личные покои Змейка. Вначале выбор его не очень удачно пал на доктора Рианнон. Она передернула плечом и воскликнула: «А почему, собственно, я должна это знать?!» «Я не имел в виду», – пробормотал сконфуженный Гвидион и ретировался. Он обратился к Моргану-ап-Керригу, но тот только что учил третий курс забывать хорошо знакомые лица и совершенно случайно выбрал Змейка в качестве объекта забвения. Поэтому он, лучезарно улыбаясь, некоторое время пытался вспомнить, кто это, но потом, махнув рукой, с извиняющейся улыбкой проследовал прочь. Совершенно неожиданно Гвидиону помог доктор Зигфрид Вёльсунг, преподаватель драконографии. Он стоял на балконе, опоясывавшем башню Стражей, и трубил в рог, созывая своих студентов, но, расслышав в промежутках между сигналами рога вопрос Гвидиона, заданный Моргану-ап-Керригу, прервался и четко сказал с легким древневерхненемецким акцентом:
