…Донельзя изумленный Фингалл брел улочками городка, сознавая, что до того, как на него спикирует Курои и схватит его в свои когти, остается двадцать минут. Скромная локальная драка, которой завершилось в форте общее лингвистическое замешательство, оставила его без зуба. Моросил мелкий дождь, как всегда в четвертом веке, по наблюдению Фингалла. Он еще не видел четвертого века без дождя. Как сказал Горонви, сын Элери, когда пытался постучаться в хибарку к одному мыслителю второй половины третьего века и на голову ему обрушился деревянный навес крыльца, «времена упадка, что поделаешь».

У тех немногих компатриотов четвертого века, которые встретились МакКольму на окраине города, были такие рожи, что они скорее могли быть знакомы с предводителем местной воровской шайки, чем с богословом. Фингалл прислонился спиной к надежной каменной кладке тюрьмы и стал ждать, одновременно размышляя, как же ему выпутаться из положения. Узнать что-либо о Гланморе из Каэрнарвона он уже не успевал. Врать Курои он не решался. Честно сказать, что его вдруг потянуло на римских легионеров и вместо того, чтобы искать зануду-богослова, он ринулся бегом в казармы? Фингалл прижался к стене, чтобы на него меньше попадал дождь. «А напрасно ты считаешь его занудой», – подумал Фингалл, сам себе противореча и говоря о себе «ты». «Так, значит, Гланмор-ап-Мэйлир существует?» – подумал Фингалл. «Существует», – подумал он себе в ответ. Тут он повернулся к стене лицом, понимая, что так вести разговор, как ведет его он, невежливо. С ним говорили камни тюрьмы. «Но только тебе следует знать, что сам Гланмор считает себя в первую очередь поэтом и очень бы удивился, если б узнал, что где-то слывет богословом», – сказали камни. «От него дошла только одна вещь. Богословский трактат, – сказал Фингалл. – Но откуда вы его знаете?» «Потому что он много времени проводит здесь», – отвечали камни. «Что ли, его преследуют за веру?» – спросил Фингалл. «Нет, обычно он садится за долги, – отвечали камни. – Как наделает долгов, так и садится». «Поэт, – пробормотал Фингалл. – А что сказать Курои? Уж если я вылезу с тем, что он скорей поэт, чем богослов, без доказательств не обойтись. Где его стихи?». «На мне с той стороны есть пара четверостиший, – сказал один камень. – Это он от нечего делать нацарапал в прошлом году черенком ложки:

– Ого! – воскликнул Фингалл. – Не так быстро. Дайте я запишу.

Все записав, Фингалл вдумался в смысл стишка и беспокойно спросил у камней: «А он вообще с тех пор появлялся?» «Нет, пожалуй что не появлялся», – сказали камни. «Так судя по содержанию этого стихотворения, уже не появится, – сообщил Фингалл. – А вы уверены, что он каждый раз попадал сюда именно за долги?» «По крайней мере, – сказали камни, – он все время что-то твердил о своем долге».

И вот Фингалл вернулся на родину, по шутливому профессиональному выражению Курои, который называл этим словечком промежуток времени, когда человек уже родился, но еще не умер, – и здесь, собравшись с духом, он так запорошил профессору мозги, что тот только и спросил, где зуб и почему фонарь под глазом. Ну, а такого рода вопросом МакКольма и в четырехлетнем возрасте нельзя было поставить в тупик. Когда наконец МакКольм вырвался из рук Курои на свободу, он, избегая разговоров, миновал остальных студентов, также промокших под дождем IV века и теперь переодевавшихся во все сухое, и задворками пробрался к Гусиной башне.

Орбилий Плагосус сидел у себя и ел сардинки из банки, накалывая их на стилос. При стуке двери он полуобернулся к Фингаллу, облизнул палец и приветственно сказал:

– Вы хотите поучаствовать в этом пиршестве Лукулла?

Фингалл развернул его к себе вместе со стулом.

– А ведь все, чему вы нас учили, полнейшая туфта, профессор, – тускло сказал он.

– Что? – переспросил Орбилий.

– Фуфло.

– Что? – Орбилий привстал.

– Фикция. Хоть и считается, что латынь – это дохлый язык…

– Мертвый, – машинально поправил Орбилий.

– Да, и неважно, мол, как его преподавать. Все равно не пригодится.

Тут выяснилось, что лицо Орбилия отнюдь не отлито в меди, как обычно казалось. На нем появилось потрясающее выражение. Но Фингалла трудно было сбить, он продолжал:

– Это никакая не латынь. Ее никто не понимает. Я опробовал ее на целом гарнизоне римского форта. Все неправильно, все! И произношение, и окончания. Даже ударения.

Разоблачение мало подействовало на Орбилия. Возможно, он был к нему готов.

– То есть то, на чем мы сейчас с вами говорим, вас не устраивает, – медленно проговорил он.

– Нет! Я не хочу позориться перед людьми! – воскликнул МакКольм. – И я скажу вам напоследок, – он перешел на певучее произношение, слышанное им в форте, – с музыкальным ударением и совершенно другими гласными, – что латынь нужна позарез, в прошлом на ней говорит куча народа, без нее шагу ступить нельзя! Это один из самых нужных предметов. А нам навязывают некомпетентных преподавателей! Вот вам настоящая латынь!

Орбилий расхохотался.

– В этом форте стоит корпус батавов, – сказал он. – У них германский акцент. И не синтаксис, а полная каша. Какие уж там цицероновские периоды! – и он, несколько опережая события, так как для раскаяния Фингаллу требовалось еще обдумать его слова, отечески погладил здоровенного шотландца по голове.

Фингалл обдумал сказанное и в расстройстве сел на скамью.

– Опять я брякнул не то, – сказал он.

– Да, я всего лишь какой-то грамматик Орбилий из Беневента… который вдобавок прежде назывался Малевентом, – грустно сказал Орбилий. – Но никакой Фракии, Дакии и Каппадокии я в произношении не потерплю!

Фингалл, сгорая со стыда, трижды попросил прощения у Орбилия и, почему-то воспрянув духом после всего пережитого, появился наконец в классе у Мак Кехта. Доктор объяснял, что нужно делать, если у кого-то приступ лунатизма.

– Ну, как римляне? – толкнул его в бок Ллевелис.

– Тупое, невежественное офицерье, – сказал Фингалл. – Но вот Гланмор из Каэрнарвона… Слушайте, мы со школы думали, что Гланмор – знаменитый богослов и долдон, а вот теперь выясняется, что он сам себя считал поэтом… не без оснований. Так, может быть, нужно у всех поскорее спрашивать, кем они сами себя считают, пока они еще живы, – тогда, по крайней мере, мы избежим позора!

– Да! – подхватил Эльвин, – пойдемте спросим у святого Коллена, считает ли он себя библиотекарем?

– Что-то мне кажется, – мрачновато сказал Дилан, – что половина наших преподавателей в ответ на предположение о том, что они преподаватели, без дальних слов зашвырнет нас туда, куда Орфей за Эвридикой не ходил.