– Что это были за слова? – не отставали методисты.
– Он похвально отозвался о моей внешности, – с легкими металлическими нотками в голосе пояснил Змейк.
– А ваших родителей и учителей не обеспокоило совершенное вами убийство?
– Моих благословенных родителей обеспокоило бы, если бы мужчина из нашего рода в тринадцать лет почему-то не смог бы постоять за себя. Если говорить о наставниках, то они зачли мне обрушенный потолок как выпускной экзамен по пяти предметам из девяти, рассмотрев, каким именно способом я его обрушил, – отвечал Змейк.
– Что же это были за предметы? – спросили дотошные методисты, теряя, однако, почву под ногами.
– Алгебра, геометрия, астрономия, сосредоточение и акустика.
– Почему акустика?
– Потому что потолок рухнул бесшумно.
– А астрономия?
– Разумеется, я должен был предварительно вычислить в уме расположение звезд над куполом храма. Что касается музыкальной гармонии и философии, то я досдал их в течение недели.
У методистов начинал заходить ум за разум, однако они никак не могли оставить такую благодатную почву.
– Стало быть, в тринадцать лет вы получили такую серьезную психологическую травму? В столь раннем возрасте вам пришлось убить человека?
– Нет, насчет травмы не сказал бы, – взвешенно отозвался Змейк. – Я забыл отметить, что это была эпоха, когда в принципе исключено было дожить до пятнадцати лет, никого не убив.
Распрощавшись со Змейком, члены комиссии принялись бурно обсуждать услышанное.
– Если таковы события прошлого, о которых он свободно рассказывает, – с пеной на губах говорил психоаналитик, – вы представляете себе, что у него вытеснено в подсознание?..
* * *
В самый канун января, засидевшись допоздна в библиотеке, Ллевелис, Керидвен и Морвидд обнаружили старинное письмо Змейка Риддерху, не оставившее у них сомнений в причастности Змейка к тому страшному, что происходило с его учениками.
«Дорогой Риддерх, – писал Змейк. – В своем письме Вы упоминаете о легком ощущении дискомфорта от своего образа жизни, который я Вам, впрочем, не навязывал. Вы подозреваете, что все это называется двуличием; смею Вас уверить, это именно оно и есть. Однако, на мой взгляд, Вы придаете этому слишком большое значение. Пресловутая двойная жизнь, хорошо знакомая мне по личному опыту, – всего лишь необходимое условие, благодаря которому мы можем заниматься нашим делом. Подобным положением может всерьез тяготиться лишь человек слабый духом и склонный к чрезмерной рефлексии; надеюсь, что к Вам это не относится. Вы пишете, что у Вас нет больше сил лгать и изворачиваться; думаю, Вы себя недооцениваете. Что же касается высказанной Вами гипотезы о запрете на некоторые молекулярные соединения, то она хотя и не безнадежна, но требует еще значительной доработки. Ниже я привожу некоторые собственные выкладки; полагаю, что они Вам будут небезынтересны».
Дальше шли одни формулы.
– Жалко, что мы не понимаем эти формулы, – сказала Морвидд. – За ними ведь что-то есть!.. Страшно даже представить, чем Змейк сейчас занимается, если этому письму двести лет!.. – она всмотрелась в обозначения. – Это ведь уже не химия, а какая-то…
– …Мясорубка, – сказал Ллевелис. – А самое ужасное, что он учит… этому… Гвидиона. Хотя и под видом фармакологии.
* * *
– Я понимаю – остальные, но вы! Каким образом вы, воплощение психической нормы, опора здравого смысла в этой школе, могли выступить в таком стиле? – напал на Змейка Зануцки.
– Я полагал, что вам нужны материалы, не так ли? – спокойно отвечал Змейк. – А чем явились мои искренние ответы вам, как не материалами?
На лице Зануцкого показался проблеск озарения.
– В таком случае вы оказали мне неоценимую услугу, – сказал он после некоторого молчания.
– В самом деле? – удивился Змейк. – Чем же?
…Вскоре Зануцки счел возможным огласить собранные данные. Он вежливо попросил преподавателей собраться в большом каминном зале и с плохо скрываемым сарказмом сказал:
– Итак, что мы видим? Преподаватель географии в командировке то ли в Марианской впадине, то ли в созвездии Альфа Центавра… Половина преподавателей считает себя подданными Римской империи, – вот это уже была чистейшая ложь, – другая половина охраняет клады на дне моря! А вот еще более интересный факт, – он скользнул взглядом по Змейку. – Преподаватель химии как о чем-то само собой разумеющемся рассказывает о том, как он совершал убийства в подростковом возрасте!..
– Вот, – сказал Финтан. – Я так и знал, что Тарквиний найдет способ поставить школу под удар.
– При этом, – отозвался Орбилий, – крайне знаменательно то, как он это сделал. Мы ждали, что он донесет комиссии на других, сообщит обо всех что-нибудь нелестное. А он просто рассказал о себе. И не придерешься с точки зрения морали, и доброе имя школы это губит бесповоротно, я в этом не сомневаюсь.
– Могу себе представить, – откликнулся Финтан.
– Тарквиний, зачем вот вы это все им сказали? – с досадой спросил Мерлин. – Зачем делать общим достоянием разные личные… неурядицы? Ну, убили там кого-то, и на здоровье…
– Вот именно, – со спокойствием Харона отвечал Змейк. – Теперь это все равно. Как вы могли заметить, дело настолько стремительно и безусловно идет к развязке, что те или иные наши слова на переаттестации уже ни на что не влияют.
– Так вот, – перебил всех Зануцки. – Входящий в состав комиссии специалист по психиатрии уверенно сделал вывод о том, что все люди, которых мы слышали, абсолютно вменяемы. Для меня давно не секрет, что весь этот балаган имеет политическую подоплеку. Благодаря последним выступлениям в парламенте Национальной партии Уэльса нам стали ясны некоторые тенденции среди валлийских экстремистов. Ими планируется отделение валлийской системы школьного образования от лондонского министерства и в перспективе, очевидно, отделение Уэльса в целом от Великобритании. И если вот эта вот… – он поискал слово, – одиозная демонстрация своей независимости устраивается в рамках все того же протеста, то я попрошу вас уяснить себе следующее: с завтрашнего дня мы начинаем повторную переаттестацию, и если только мои специалисты еще раз услышат здесь то же самое, дело, скорее всего, кончится закрытием школы. И еще у вас будут неприятности лично у каждого. Крупные неприятности. Поэтому я советую вам серьезно подумать, что и как отвечать на собеседовании во второй раз. Вы очень рискуете, коллеги.
* * *
Фингалл провел рукой по камню, составлявшему часть кладки стены возле хранилища манускриптов и сказал:
– Этот камень помнит, как лет триста или четыреста назад он наблюдал одну сцену. На галерее со стороны городских ворот появилось четверо солдат в кирасах и железных панцирях с алебардами или чем-то в этом роде. К ним навстречу вышел Мерлин и сказал: «Я вижу, что вопрос о закрытии школы стоит остро, но я полагаю, что даже в этом положении он еще немножко простоит. Пока я не получу бумаги из Уайтхолла, устроить пороховые склады вам здесь не удастся. Во всяком случае. Пороху не хватит». Но видно было, что Мерлин сильно обеспокоен.
– Даже камню было видно? – шепотом спросила Гвенллиан, думая о МакКольме с восхищением.
– Неужели школу когда-то пытались закрыть? – сказал Афарви.
– Сцена требует трактовки, – задумчиво сказал Ллевелис.
* * *
– Итак, сегодня, сегодня… «Забвение как профессиональная необходимость», – и Морган-ап-Керриг, загадочно улыбаясь, зачитал из какой-то книги в козлином переплете притчу, которая освещала новую тему исчерпывающим образом, так что можно было уже ничего не пояснять:
Двое монахов шли однажды по грязной дороге. Лил проливной дождь. Дойдя до перекрестка, они встретили красивую девушку в шелковом платье, которая не могла перейти через рытвину. «Идем, девушка», – сразу же сказал один из монахов. Он взял ее на руки и перенес через грязь.
