— Могла бы родить от этого твоего... Арниса, — лицо Питы слегка перекосилось. Ильгет вспыхнула и онемела на несколько секунд.

— Он мой друг, — собственный голос показался ей чужим, — просто друг. Ничего больше. У меня не может быть с ним ребенка.

Она заплакала.

— Пита, ты не веришь мне?

Он слегка растерялся. Похлопал ее по руке. Потом посуровел и отодвинулся.

— Как ни странно, верю, — сказал он. Ильгет всхлипнула и потянулась за салфеткой. Высморкала нос.

— У нас не было ничего... никогда...

Я оправдываюсь, подумала она. А ведь я в самом деле не виновата ни в чем. А вот Пита... Но я же не могу его обвинить!

— Как ни странно, — с горечью сказал Пита, — я тебе действительно верю. У тебя с ним ничего не было. Вы слишком возвышенны для этого. Это я — грубый мужлан, которому нужен секс.

Ильгет смотрела на мужа расширенными глазами.

— О чем ты? Пита? Я не понимаю. Разве я такое говорила? Или имела в виду?

— Имела, конечно, — буркнул Пита, — для тебя секс всегда был грязью.

Ильгет молчала. Это была новость.

На самом деле она всегда была холодной. А те несколько ночей, что они провели с Питой сейчас, после его возвращения — положения не исправили. Все стало еще хуже. Раньше ей не было больно. Последние несколько раз ей приходилось терпеть, и раньше, до всего, она бы просто и не вытерпела этого. Теперь научилась. Научилась стискивать зубы, сжиматься и думать даже, что это еще терпимая боль, переносимая, что бывает хуже... только бы поскорее все кончилось.

Но никогда она не говорила, что секс — это грязь, и не думала так.

— Пита, — сказала она тихо, — я... я тебе уже сказала, что мне просто больно.

Она действительно ему об этом сказала. В перый же раз. Она даже вскрикнула, почувствовав спазм. То, что это спазм — понятно, и понятно, почему. Питу это не заинтересовало, и больше Ильгет о своей боли ничего не говорила.

— Не надо, — брезгливо сказал Пита, — теперь еще придумала какую-то отмазку. Больно бывает девственницам и нерожавшим. Раньше тебе не было больно. Чтобы спазмы появились вдруг ни с того, ни с сего... знаешь, я туп, но все-таки кое-что я тоже читал. Так не бывает.

— Почему ни с того, ни с сего, — Ильгет посмотрела на мужа, — у меня и в самом деле был... были... другие мужчины. Меня там... я не говорила тебе, но... это не моя вина. Меня изнасиловали там. Рефлекс появился.

Она замолчала. Хотелось заплакать. Объяснить всю эту гремучую смесь — дикая, гасящая сознание боль (больно было даже не в этом месте, хотя там тоже, страшнее всего тогда болели руки и ребра), тяжелое смрадное дыхание на лице, черная форма, от которой темно в глазах, пот на чужом вонючем подбородке, физически ощутимая похоть, черная форма Питы, измученный раненый Арнис, и такая же мужская жадность, желание, которое теперь всегда будет вызывать у нее ужас, потное от страсти лицо, и мгновенно сжавшееся в панике влагалище... Объяснить это невозможно.

Лучше молчать.

— Я тебе, конечно, сочувствую, — спокойнее сказал Пита, — но жертвы насилия обычно сами ставят себя в такие обстоятельства, при которых насилие возможно.

Ильгет вспыхнула.

В общем-то, Пита прав. Она сама себя поставила в такие обстоятельства. Именно поэтому женщины не должны воевать, этим они как раз себя и ставят в обстоятельства, когда возможно насилие. Но ведь Ильгет, вроде бы, и не жаловалась.

Другое сейчас важно.

— Например, Арнис, — она прямо посмотрела на Питу. Сжала кулаки, чтобы руки не дрожали.

Она возразила мужу. Конфронтация началась. Пита не выдержал ее взгляда, отвел глаза.

— Что — Арнис? — спросил он.

— Он поставил себя в такие обстоятельства, при которых возможно насилие.

— Я его не трогал, — сказал Пита, — я вообще не воевал, к твоему сведению. Я был программером. Когда началось восстание, нас по-разному использовали. Я не работал в том здании, случайно оказался. Меня туда прислали. Когда вы начали нас захватывать, мне приказали охранять пленного и в случае чего прикончить. Вот прикончить, извини, я не смог.

Ильгет шумно вздохнула. Разжала пальцы. Ей стало стыдно.

— Прости, Пита, — тихо сказала она, — я, в общем-то, понимала, что ты на такое не способен, но... мысли всякие были. Прости.

— Не беспокойся, — с иронией сказал Пита, — твоего любовника я не трогал.

— Он мне не любовник.

— Да? — почувствовав раскаяние Ильгет, Пита стремительно начал закреплять обычное положение обвинителя, — оно и заметно! Я это сразу понял, что вы, конечно же, просто первый раз друг друга видите! Когда ты к нему кинулась... Ведь заметь, не ко мне! Мы не виделись почти год, но кинулась ты к нему.

— Пита, но... если бы он даже был мне совсем незнаком, я бы все равно сделала то же самое. Ведь он был ранен. Ну и что? Я вот и Данга вытащила, так что теперь, Лири должна ревновать? Это же совсем другое, Пита, как ты не понимаешь!

— Да и потом ты что-то не очень ко мне спешила. Видимо, не слишком соскучилась.

— У меня в самом деле не было времени.

— Конечно! Где уж тут найти время на собственного мужа?

Ильгет молчала, глядя в блестящую поверхность стола.

— Я тебе просто безразличен, скажем так.

— Пита, если бы ты был мне безразличен, я бы просто не стала искать тебя на Ярне... забирать с собой.

— Ну да, теперь ты мне это будешь мазать на каждый кусок хлеба, я понимаю. Ты же моя благодетельница. На Квирин привезла!

— Да нет, я этого не имела в виду.

— А это неважно. Ты это сделала из религиозных соображений. Ты ведь у нас такая благочестивая. Тебе положено быть замужем — вот ты и живешь со мной. А любить можно и этого... Арниса.

— Это неправда, — повторила Ильгет, — я не люблю его. То есть люблю, но просто как друга. Я и с Иволгой дружу. К ней ты тоже ревнуешь? Пита, да у тебя самого были любовницы, о чем ты?

— И что, ты мне теперь до конца жизни их будешь припоминать? Ну что ж, по крайней мере, теперь у тебя тоже есть любовник, и ты ничем не лучше меня. А сколько было шуму, когда у меня были женщины? Какая ты была праведная и святая! А теперь посмотри на себя!

— Пита, — устало сказала Ильгет, — я действительно ничем не лучше тебя. Но Арнис мне не любовник.

— Ну конечно, он не мужчина, а дух святой.

— Он мужчина, но мы с ним общаемся исключительно по рабочим делам, — Ильгет осеклась, вспомнив встречу Рождества. Но это было просто в семье Арниса! В конце концов, с Беллой у нее свои отношения.

— Какая разница? — произнес Пита, — он мужчина, ты женщина. Ваши отношения — это отношения мужчины и женщины. Что бы вы ни делали...

Ильгет закрыла лицо руками. Как сложно все понять... мужчина и женщина. Арнис менял ей прокладки, мыл ее, когда она лежала неподвижно. Носил на руках. Водил в душ и помогал раздеться. Она сама только что делала для него то же самое. На тренировках они работали в тесном контакте. Между делом — ничего особенного не было в том, чтобы Арнис обнял ее за плечи или взял за руку. Было ли в этом что-то исключительное, чего не могло быть, например, с Иволгой? Нет, не было.

И все-таки — мужчина и женщина...

Пита с силой отвел ее руки от лица. Этот жест всегда казался Ильгет оскорбительным. Пита словно заставлял смотреть на него. По щекам полились слезы. Непроизвольно.

— Прекрати реветь, — потребовал Пита, — теперь она тут будет рыдать. Сама виновата, и еще выставляет меня каким-то извергом.

Питу тоже можно понять, подумала Ильгет. Он здесь совсем один. У меня друзья, а он — один. Наверное, я его шантажирую этими слезами. Давлю на жалость. Но я же не виновата, они сами льются. Интересно, это такая женская особенность?

— Наверное, ты прав, — с трудом сказала она, — я подумаю об этом.

Она положила руку на предплечье мужа. Ощутила теплую, покрытую золотистыми волосками кожу. Обида медленно таяла внутри, исчезала бесследно. Ильгет даже чуть улыбнулась. Погладила мужа по руке.

Тот принял извинение. Потянулся к Ильгет, обнял ее. Стал целовать. Все закончилось в гостиной, на диване, все той же нестерпимо резкой болью внизу живота и стонами сквозь зубы — которые Пита принял за стоны страсти. Муж успокоился и, кажется, был доволен. Ильгет надела демонстратор и стала смотреть фильм, о котором все говорили — фильм был увлекательный, и можно было забыться и не думать о возникшей внутри пустоте.