— Видела? — спросила Салли, изобразив на лице саму невинность.

— Довольно трудно не заметить обожание в его огромных коровьих глазах!

— У коров не бывает голубых глаз! Кроме того, — добавила Салли, и ее взгляд стал хитрым, — это щенячий взгляд! Он напоминает мне, что Дункан страдает по тебе!

Пульс у Брук зачастил. Она осторожно положила карандаш на стол.

— Дункан в принципе не знает, что такое страдать! Это требует чувств. Кроме того, мы только раз поце… — Она оборвала собственное признание.

— Ты с ним целовалась?! И не сказала мне? — Салли оперлась обеими руками о стол Брук и наклонилась так низко, как только могла. — Когда? Где? Как? Я хочу знать подробности, Брук Бейли!

Хорошо, что Брук любила свою напористую подругу. Иначе той бы не поздоровилось.

— Один поцелуй. В губы, в нише, под омелой, на второй день Рождества!

— Ты поймала его под омелой?

— Пожалуйста! — Брук затравленно глянула на подругу. — Мне не нужны дешевые приемы!

Салли выгнула бровь.

— Не критикуй дешевые приемы, пока сама не испробовала их!

Улыбка все-таки прорвалась. Настроение подруги иначе как заразным назвать было нельзя.

— Как у вас с Джеймсом?

— Настолько хорошо, что в это трудно поверить! — Салли плюхнулась в одно из кресел, обитых голубым плюшем. — Почему ты столько ждала, чтобы соединить нас?

— Если честно, то до тех пор, пока я в то утро не увидела вас обоих в прихожей, мне эта мысль даже в голову не приходила!

Выражение лица Салли стало задумчивым.

— И почему же она все-таки пришла тебе в голову? Знаешь, я словно переживаю период второй юности. До этого я была слишком взрослой, чтобы получать удовольствие от первого сближения. — Салли вздохнула. — Я еще никогда так замечательно не проводила время!

— Тогда то, что ты переживаешь, определенно нельзя назвать второй юностью! — Брук внимательно всматривалась в блестящие глаза Салли. — Тебе не хватает праведной тоски, мучений, страданий, бессонных ночей. Ты краснеешь?

— Я? Краснею? Вряд ли, — буркнула Салли, краснея еще больше.

— Значит, так оно и есть, да?

Салли кивнула.

— А теперь я хочу услышать о Дункане!

— Рассказывать-то особенно нечего.

— Можешь начать с поцелуя!

Разве все на свете не начинается с поцелуя?

— Это случилось неожиданно.

— Все самые лучшие поцелуи всегда случаются неожиданно, — заметила Салли.

— В этом ты, конечно, эксперт, — отпарировала Брук.

— До недавнего времени я им не была!

— Я тоже, — призналась Брук. — До недавнего времени.

До недавнего времени ее ни разу не целовали так, будто она была единственной надеждой мужчины. А то, что ее поцеловал человек, с которым они едва знакомы, человек, который спрятал свои чувства от всего мира…

Дункан, такой далекий от той жизни, к которой она всегда стремилась… Больше для нее ничто не имело значения.

— Итак, теперь мой черед спрашивать, а твой — отвечать!

Брук подняла взгляд.

— Мне кажется, что… что теряю над собой контроль.

Это было чувство, в котором она с трудом отдавала себе отчет. Оно поглощало все ее мысли, осложняло ее жизнь.

Салли задумалась.

— Гмм. Теряешь контроль? Я бы сказала, это очень точная оценка!

— Да что ты об этом знаешь?

Салли засмеялась.

— Ты такая же сумасшедшая, как я! А теперь пойдем на ленч. Отвлекись от работы.

На самом деле Брук надо было отвлекаться не от работы.

— Конечно. Почему нет? Только бы не было этих разговоров о Рождестве!

Салли сделала большие глаза.

— Ты не хочешь говорить о Рождестве?

— Сегодня я даже думать о нем не хочу!

— Бьюсь об заклад, женщины созданы для того, чтобы сводить мужчин с ума!

Дункан смотрел в дальний угол ординаторской, где Джеймс распростерся на казенной виниловой кушетке, заслоняясь рукой от верхнего света.

— Наконец-то ты это понял, не так ли?

— Нет, я уже давно это понял. Только, конечно, не представлял, до какой степени.

— Салли? — спросил Дункан, твердо решив удержать разговор на обсуждении любви Джеймса, а не своей собственной — что было вовсе не любовью, а просто одержимостью, даже безумием.

Джеймс вздохнул.

— Я не могу поверить, что все произошло так быстро! Что бы это ни было.

— Вы что, встречаетесь? — спросил Дункан.

— Да. Полагаю, это можно назвать и так.

Дункан бросил взгляд на кушетку.

— Значит, вы с нею появляетесь в свете?

Джеймс встал с кушетки.

— Мы несколько раз обедали и завтракали. Пару раз были в кино. Один раз в театре.

— И… она единственная?

— Я больше ни с кем не встречаюсь.

— А ты хочешь? С кем-нибудь встречаться?

— Нет. Я не хочу больше ни с кем встречаться, — спокойно ответил Джеймс.

Дункан налил себе кофе.

— Ты уверен?

— На сегодняшний день? Да. Уверен. Абсолютно уверен. Я думаю только о Салли.

Дункан отхлебнул кофе.

— Может быть, тебе вообще ни о чем не надо думать, кроме работы? — сказал он, не уверенный, кому из них нужен этот совет.

— Это странно, но то, что Салли думает о…

Дункан оборвал его:

— Не надо, Джей!

— Что не надо?

— Позволять себе отвлекаться от своей цели.

— А кто сказал, что я отвлекаюсь от своей цели?

Дункан пожал плечами и поднес к губам пластмассовую чашку.

— Это то, на чем ты сосредоточен. Тебе уж решать, как это называть.

— Я проделаю тот же путь, но не в одиночестве. — Джеймс посмотрел Дункану прямо в глаза. — Тебе тоже надо об этом подумать. — Он сделал шаг по направлению к двери, потом остановился. — Расскажи мне о подарках. Как это все происходит?

— Рассказывать тут особенно нечего. Еще три дня, и все кончится, — сказал Дункан, не желая обсуждать этот вопрос даже с другом.

Джеймс кивнул.

— Зато я признаюсь. У меня свидание в итальянском ресторане с одной по-настоящему горячей блондинкой.

Он похлопал Дункана по спине и ушел.

Дункан посмотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом на свой кофе.

Дожили! А этого не должно было случиться. Клятву в третьем классе он дал вовсе не легкомысленно. Он всегда был старым и циничным, даже в столь юном и невинном возрасте.

Его учителя твердо решили, что Дункан Кокс трудный ребенок. Остальные дети прозвали его зазнайкой. Кроме Джеймса. Он ценил то, что Дункан хорошо играл в бейсбол, не говоря уж о том, что тот ловил каждую бешеную подачу Джеймса.

На остальное Джеймс Маккей не обращал внимания.

Игра в одной бейсбольной команде положила начало дружбе, прошедшей испытание беговой дорожкой и футболом, колледжем и женщинами.

Еще давным-давно, до выбора карьеры, в те времена, когда ничто не имело значения, кроме попадания мяча на левый край, именно Джеймс разгадал и понял душу «этого нервного ребенка Кокса». Из взрослых же единственным, кто подбадривал Дункана, когда тот поднимался, чтобы ударить битой, был собственный отец Джеймса.

Коксы, родители Дункана, в это время подбадривали других детей. Тех, кто играл на бетонных стоянках для машин, а не на бейсбольных полях, тех, у кого не было защиты слева. Или ботинок. Кто даже не знал, есть ли у них родители. Родители Дункана, идеалисты по натуре, пытались заполнить эту пропасть.

А Дункану его пропасть заполняли Кэролин и Дэвид Маккей.

Папа и мама Джеймса помогали Дункану разучивать роли в школьных пьесах, частенько вытирали ему окровавленный нос и каждый раз терпеливо объясняли, сколько добра делают его родители. Дункан искренне пытался следовать советам Маккеев и научился наконец не принимать близко к сердцу то, что его родители проявляют больше внимания к другим людям, чем к собственному ребенку.

Он перестал принимать что-либо близко к сердцу. И прекрасно обходился один.

Он и сейчас прекрасно обходится один. Отдает другим то, что в свое время ему дали Маккей. Его работа многого стоила, и он легко участвовал в проблемах других, потому что ко всему относился беспристрастно. И больше не задавался вопросом, что значит — чувствовать. И это продолжалось до тех пор, пока Брук Бейли не решила сделать его предметом своей рождественской благотворительности.