Элизабет уже закончила что-то выяснять на нижнем этаже. Сейчас пойдет наверх легкой своей девичьей походкой. Ричмонд-парк нашла себе здесь! Саша быстренько вызвала лифт и глянула в лестничный пролет: так и есть – близится. Запустить бы в нее голубем бумажным с надписью многозначительной. Типа – янки, гоу хоум! Она не янки, но ведь прародительница их!

Тут за металлической лифтовой дверью раздались характерные звуки, что-то будто раскачивалось, решалось на дальнейшие действия, определялось в выборе. Тоже – немецкий хваленый лифт! Престижной марки. Два года как заменили родные старые, с сетками, решетками, застекленными деревянными дверями и зыбкими полами. В этот входишь, как в газовую камеру. «Херцлих вилькоммен! Добро пожаловать!» Надежно, как в сейфе. Немецкий лифт в неродной обстановке быстро опустился, обрусел. Стал задумываться перед тем, как открыть двери. Конечно, кому охота быть сортиром на стальных тросах! Или чтоб в тебя пинали ногами забавы ради, или поджигали что-то быстровоспламеняющееся и вонючее! Словом, проблемы возникли. У неодушевленных предметов, состоящих в контакте с одушевленными, тоже появляется некое подобие души и нервной системы. А душам положено болеть и временами пребывать в смятении. Не далее как прошлым знойным летом Саша оказалась наглухо закрытой в лифте на первом этаже. Вошла в подъезд, удушенная выхлопными газами Садового кольца, и хотела поскорее домой, под кондиционеры. Несчастный немец долго не закрывался и покряхтывал. Намекал, видно, как потом догадалась Саша. Но где ей было понять, когда все мысли о себе и своем комфорте! Стальные двери дрогнули, дернулись и медленно, медленно, оставляя пассажирке право выбора до последней секунды, стали задвигаться. И – ни туда, ни сюда. Хорошо, свет не погас, иначе вообще – как пережить… Сначала даже было забавно. Пришлось опять же варианты прокручивать, что предпринять в первую очередь. Закричать «Помогите!»? Застучать по двери ногами? Или диспетчера попробовать вызвать? К лифту снаружи как раз подошли. Повозились у двери. «Вызывают, видно», – догадалась Саша. «Помогите, пожалуйста! Я в лифте застряла!» – бодро позвала она соседей на выручку. Снаружи помолчали. Потом донеслось: «Опять лифт не работает! Ладно, пошли пешком!» И все! И все, представляете? Людей, что ли, тут у нас не осталось? Кого это она сейчас просила помочь? Они ее не слышали! Она их – да, они ее – нет! Новые жильцы престижного дома. За невероятные деньги квартиры приобрели. Где же раньше-то жили, что не умеют ни поздороваться, ни дверь придержать, ни улыбнуться соседу? Или вот – как сейчас… Или мусорное ведро просто выкинуть в лифт… А самим гордо сесть в «Лендровер» и стартануть, возвышаясь над всеми!

Нельзя удивляться! Нельзя удивляться! Жизнь – лес. Что-то нравится – восхищайся. Что-то пугает? Проходи мимо. Или прислушайся, соблюдая осторожность. Но «караул!» не кричи – некому отозваться, даже эхо в лесу не живет.

Саша нажала на кнопку вызова диспетчера. Пошел звуковой фон, потрескивание. «Вы меня слышите?» – принялась взывать Саша. Никто не отзывался, но вольный дух эфира обозначал свое присутствие хрипловатым дыханием. Пока еще было смешно. Саша принялась петь: «Поможитя, люди добрыя! Сами мы-ы не-е местны-е! В лифте за-мурова-ны! Он стоит, не движет-ся!»

«Че дурью маесся? – ожил вдруг эфирный дух. – Выдь с лифта, эт те не игрушка, кнопки жать!»

«Я застряла в лифте! – объявила Саша тоном профессора риторики. – Я не могу выйти».

«А че тада орешь?» – не поверила ожившая кнопка «Диспетчер».

«А мне че – молча помирать? Такая теперь поправка к конституции – помирать молча в лифтах, если застрянешь?» – озлобилась Саша, переходя на доступные для собеседницы интонации – склочно-скандальные.

Та поняла и отреагировала уже по-деловому: «Адрес называйте! Членораздельно только!»

Саша старалась как можно членораздельнее произнести адрес, чувствуя, что начинает задыхаться – засиделась в камере-то своей.

«Бригада будет», – пообещала дежурная, все записав под диктовку. И отключилась.

Глухо, как в танке, – теперь Саша поняла, что это такое. Это – очень глухо. Можно ли надеяться на тетку из железной коробочки? И если нет, что делать тогда? Мобильный в лифте не ловил. Все одно к одному. Она сделала то, за что презирала других: ударила со всей силы ногой по двери. Обутой ногой! По беззащитной двери, не раз, очевидно, битой непонятно за что. Дверь немножко потряслась и по-железному простонала. Это все, что она могла. Саша опять вызвала диспетчера.

«Я задыхаюсь!» – пожаловалась она.

«Слышу, не поешь больше! – подтвердила трудящаяся женщина. – Бригада выехала».

«А скоро будут?»

«Едут издалека», – реалистично заметила тетка.

«Я даже «Скорую» себе вызвать не могу! Телефон не ловит!» – в отчаянии крикнула Саша.

«А ты перестань психовать! – велело радио. – Че те «Скорая»? За закрытой дверью? Они не откроют! За ложный вызов будешь платить!»

«А если я помру, кто будет платить?» – возрыдала Саша.

Но камера ее вновь безмолвствовала. Тогда она стала думать о другой помощи. Муж. Отпадает. За границей. Прилетит только на похороны, если что. Сын. В самолете. Возвращается с гастролей. Будет в столице нашей родины поздно вечером. Другой сын. И дочь. Им надо дозваниваться любой ценой. Только они немедленно откликнутся на призыв о помощи. Саша вновь достала телефон и принялась водить им вдоль стен кабинки, как миноискателем, подняла руку к потолку, повертелась. На дисплее возникли долгожданные буковки. Теперь надо было извернуться, набрать нужный номер и воззвать о помощи.

«Мамуль! – услышала она родной дочкин голос. – Что у тебя с телефоном? Не могу дозвониться уже минут сорок!»

«Я в лифте застряла! В нашем! На первом этаже! Спаси – задыхаюсь!» – запричитала Саша, чтоб успеть донести всю суть бедственного положения. «Я еду, мамочка!» – запищала трубка.

Дочь примчалась в мгновение ока. «Топ-топ-топ», – зазвучали торопливые шаги, Саша сразу поняла чьи.

– Мамуля! Ты здесь?

– Да, детка!

Дочка нанесла лифту единственный, но страшный удар. Своей прекрасной стройной ногой. Дверь немедленно открылась, мягко, беззвучно. А аварийка, кстати, так и не приехала. И после этого случая Саша предпочитала бег по лестнице. За некоторыми исключениями. Иногда приходилось рисковать. Как сегодня, когда на одной чаше весов были бомжи и Элизабет, а на другой – гипотетическая возможность застрять в железной коробке. Пришлось выбрать второе.

Интересно устроен человеческий мозг. Рассказывать про все мгновенно проносящиеся мысли и решения – долго. И слов так много нужно! А на самом деле, если без рассказов, то с момента, как Саша посмотрела в дверной глазок, решая, выходить ей наружу или переждать, до того, как она вошла в лифт, и минуты не прошло!

Перед дверью подъезда, ведущей на улицу, Саша задержалась и прислушалась. Невнятное мужское бормотание особой тревоги не внушало. Дворники скорее всего. Так и есть. Кучка смуглых пришельцев. Сидят на корточках, курят что-то вонючее, траву, видно, свою, с родины-матери завезенную. Дресс-код так и кричит: киргизы-дворники. Оранжевые накидки, на ногах гордые кроссовки. Они тут первым делом кроссовками на рынке обзаводятся. Думают, быть может, что так вернее сойдут за москвичей. Им не важно, что москвич никогда не будет часами на корточках в своем дворе сидеть. Просто не сможет, не так ноги растут, традиции другие. И говорят москвичи все еще по-русски (пока). Но им эти детали не приходят в голову. Главное – внешне быть москвичом. В кроссовках вот… «Тыр-тыр-тыр-мын-дыр-дыр…»

Один дворник повернулся к выходящей из подъезда Саше. Как они не падают со своих корточек, интересно? Вон рядом скамейки. Вполне могли бы там сесть. Дворник совсем сузил глаза, вглядываясь.

– Эй! Ты!

Неужели это к ней относится? Саша понимает, что пора забыть о Европе, политкорректности, толерантности и обо всем, что на домашней почве добрую службу не сослужит. Она внутренне собирается. Ждет продолжения.