Катя дернула уголками губ, пытаясь улыбнуться под направленными на нее мужскими взглядами. Что ж, Вахо, значит. Интересно, кто он? Имя какое-то странное. Лицо кавказской национальности, что ли?
– Очень приятно, Катя. Меня зовут Вахо, – широко шагнул к ней товарищ Алика, намереваясь, видимо, галантно приложиться к ручке.
И действительно, ладонь ее тут же утонула в горячей и мягкой мужской руке и даже была поднята вверх для поцелуя, но в следующую секунду вдруг повела себя совершенно не по правилам, то есть непроизвольно дернулась и вырвалась на волю, так и непоцелованная. Вахо поднял на нее удивленные глаза – черные, размытые алкоголем и усталостью, проницательные и слегка грустные, моргнул немного обиженно, но тут же и спрятал обиду за широкой улыбкой. Слишком широкой, чтобы быть искренней. Так, бывает, улыбаются большие начальники, когда интервью дают с экрана телевизора – все тридцать два зуба в камеру покажут, чтобы народ обаять. А Вахо, похоже, и есть этот самый большой начальник. Вон как Сонькин малахольный Алик перед ним подпрыгивает со своим нарочитым гостеприимным простодушием. И еще – почему-то сразу в глаза бросается, что Вахо от Алика сильно устал. И этот «поход по девочкам» ему на фиг не нужен. Да и возраст у него, уж простите, не юношеский – вон какая седина на висках заморозилась. Еще и неизвестно, как с «бесом в ребро» дела обстоят. А что? Может, он сейчас коньячку накатит, и все? И минует порядочную девушку судьба временной куртизанки?
Наверное, слишком уж искренней оказалась эта ее мысль-надежда, выброшенная ненароком в пространство. Хотя поначалу все шло вроде как безо всяких надежд. По Аликовому сценарию шло. Выпивка, еда, танцы, снова выпивка. И все время – горячая рука Вахо у нее то на плече, то на талии. А потом рука пьяно осмелела и на бедро переползла, и Катя застыла в немом омерзении, разбавленном довольной ухмылкой Алика. Под эту свою довольную ухмылку он и тост предложил за прекрасных дам, и неверной рукой щедро плеснул коньяку в мужские бокалы. А Вахо от избытка нарастающих эмоций еще дальше пошел – потребовал выпить стоя и до дна. И выпил. И только бес его в ребре знает, что дальше с ним произошло, потому что на диван он после тоста не сел, а рухнул, уронив голову Кате на плечо. Сонька с Аликом, переглянувшись, застыли в растерянном изумлении, а она сидела и дышать боялась – не потревожить бы пьяного кавалера ненароком, вдруг проснется…
Вахо не проснулся. Как ни возились с ним Алик с Сонькой, все равно не проснулся. Спал, крепко смежив отекшие веки и распустившись усталым багрово-смуглым немолодым лицом.
– Софочка, Катя, помогите мне, надо его в постель уложить, – заботливо вздохнув, скомандовал наконец Алик. – Я сейчас уеду, а он пусть до утра здесь останется.
– Зачем, Алик? – удивленно моргнула пьяненькими глазками Сонька.
– Я сказал – останется! – тихо, но жестко повторил Алик и, взглянув на Катю, произнес уже мягче: – Мне с тобой надо поговорить, Катюша… Пойдем-ка на кухню.
Пожав плечами, Катя послушно отправилась за ним на кухню, оставив Соньку в крайнем недоумении.
– Вот что, Катюша… Я надеюсь, ты сообразительная девочка и постараешься понять меня правильно, – проговорил он задумчиво и в то же время очень деловито. – Ведь постараешься?
– Ну хорошо… А что надо делать? – удивленно пожала она плечами.
– Да ничего такого, собственно. Просто утром, когда Вахо проснется, ты должна немножко… как бы это сказать… проявить уважение к моему товарищу.
– В смысле?
– А в смысле – подыграть. Ну представь себе картину – как он проснется, как ему неловко будет за свою мужскую несостоятельность. Согласись, это нехорошо даже по правилам гостеприимства. Понимаешь?
– Нет… То есть я не понимаю, что я должна…
– О господи, да ничего ты не должна! Ничего, кроме маленького коварства и маленькой хитрости! Надо просто всем своим видом, всем поведением намекнуть ему, какая была у вас бурная ночь и какой он ухарь-молодец оказался. Поняла? Не словами, а так… Жестами, полунамеками…
– Вы думаете, он поверит?
– Если постараешься, то поверит. Я сейчас его на кровать перетащу, а ты ляжешь с ним под одно одеяло.
– Голая?
Она уточнила это обстоятельство с таким тихим ужасом в голосе, что Алик посмотрел на нее довольно странно. И ответил немного раздраженно, хотя вроде как пошутил:
– Нет! Ты ляжешь с ним в шубе и валенках! И шапку не забудь надеть!
– Извините… Да, извините, я все поняла…
– Вот и хорошо, что поняла. И еще это… Фактуры, фактуры для верности побольше изобрази! Ну, косметику по лицу размажь, волосы взлохмать…
– Вы думаете, он… поверит?
– Конечно, поверит! В таких случаях, девочка моя, мужика и обманывать особо не надо. Он сам обманываться рад. Ну так что, я надеюсь на тебя, Катюша? Мне, понимаешь ли, очень нужно, чтобы мой гость доволен был своим здешним досугом. Так что не подведи. Если он деньги утром тебе будет совать – тоже бери, не стесняйся. А то, я вижу, ты девушка скромная. И неопытная. И вообще случайно оказалась в подобной ситуации. Ведь так?
– Ну… Как вам сказать… – неуверенно пожала плечами Катя, оглядываясь на дверь.
– Ладно, мне пора… – поднялся с кухонного стульчика Алик, избавив ее от необходимости объяснений. – Пойдем, поможешь нашего гостя на постель перетащить…
Как только за Аликом закрылась дверь, на них с Сонькой тут же напала смешливая истерика. И чем заливистее храпел Вахо, лежа на спине поперек кровати, тем больше душил дурацкий смех, прерываемый лишь короткими Сонькиными репликами:
– Ой, не могу… Фактуры, значит, побольше?
– Ага… Говорит, косметику по лицу размазать надо! – смеясь, вторила ей Катя, мотая головой из стороны в сторону.
– Ну вот! А ты боялась! Говорю же – не судьба тебе, Катька! Не судьба! Так и помрешь, видать, в шибко порядочных!
– И не говори! А я, дура, приготовилась!
– Ага, размечталась! Ой, не могу…
Смех смехом, конечно, но исполнила она все в точности, как просил Алик. Зачем человека подводить, раз обещала? Тщательно сотворив на голове и на лице постсексуальный сюрреализм, разделась, легла на краешек кровати, подтянув к себе кусок одеяла. Вахо всхрапнул посильнее, перевернулся на бок, зачмокал во сне губами, потом застонал, проговорил что-то на незнакомом гортанном наречии. Потом снова захрапел, выдыхая из себя запах перегара.
Заснуть ей удалось только под утро. И снился почему-то давешний несостоявшийся работодатель Денис Андреевич – все постукивал карандашиком по столу – тук-тук, тук-тук… А потом у него на столе телефон трезвонить начал. Так громко, так настойчиво! Трезвонит и трезвонит, никакого покоя от него нет. Сколько уже можно? Придется просыпаться, иначе голова лопнет…
Открыв глаза, она подняла голову от подушки, огляделась, прислушалась. И обнаружила, что настойчивый звон происходит вовсе не из ее сна. Это ж дверной звонок надрывается. Вон Сонька пронеслась в прихожую тенью, на ходу запахивая халатик. Наверное, это Алик приехал – Вахо забрать… Чего же он так рано? Она и роли даже своей заказанной не сыграла, Вахо-то спит еще… Или… это не Алик? А кто тогда?
В следующую секунду ей показалось, что у нее начались слуховые галлюцинации. Она даже головой потрясла, чтобы избавиться от ужасного наваждения. Потому что это не могло быть ничем другим – только наваждением. Потому что из прихожей доносился голос мамы. Да, это именно ее нотки – строгие, приказные, безапелляционные, в которых тут же и утонули Сонькины удивленные восклицания. Да, точно, мамин голос… Откуда?! Этого просто быть не может, потому что этого в принципе быть не должно…
Морозец ужаса змейкой прополз по позвоночнику, парализуя все на своем пути. Подтянув одеяло к горлу, она перестала дышать, лишь рот сам по себе открывался и закрывался да сердце трепыхалось в груди, не находя себе места. Откуда здесь, в Сонькиной квартире, вдруг мама взялась? А мамин голос в прихожей все нарастал, перекрывая собой слабое Сонькино сопротивление, и вот уже ее громоздкая фигура в черном брючном костюме с ярким шарфом, намотанным удавкой вокруг мощной шеи, нарисовалась в проеме двери. Да, точно, мама. О боже, ужас какой. Значит, сейчас мама увидит свою дочь Катю в постели с мужчиной. Вернее, не дочь Катю, а все, что от нее на этот момент осталось. Вялое дрожащее ничтожество. Да еще и абсолютно голое.
