• уничтожить всю массу преступников разом, для этого твое непосредственное присутствие на местах ликвидации не обязательно;
• произвести несколько публичных казней.
Недостаток первого варианта, что исчезнет равновесия между естественным (в данном случае, преступном) злом и борцами с этим злом (в данном случае, органами правопорядка), что может привести к возникновению зла, исходящего от других носителей (теми же борцами против прошлого зла). Трудно подсчитать, какие последствия могут быть. Могут возникнуть вспышки беспричинной агрессии у нейтральной массы горожан, могут проявится психические затруднения у бывших потенциальных жертв, многое может произойти, так как на данном этапе развития преступники и противостоящие преступниками институты необходимы.
Недостаток второго варианта очевиден из самой истории человечества. Приведу лишь один пример, во время казни воров на площадях втрое активизировались карманники».
«Что ж, - значит все, что я делаю – борьба с ветряными мельницами? Что ж ты мне раньше не сказал»?
«Ты не спрашивал совета, просто решил бороться с конкретными носителями зла. И, по моему, получал от этого определенное удовольствие».
«Ну, насчет удовольствия ты преувеличиваешь… Скорей, некое удовлетворение…»
Я прервал обмен мыслями и задумался.
Думать мне было о чем. Я не слишком разбирался в социологии, в людских проблемах, но в этологии я немного разбирался и Конрада Лоренца читал запоем. Не только общеизвестные, популярные: «Человек находит друга», «Кольцо Соломона», но и серьезные: «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества», «Так называемое зло или к естественной истории агрессии», «Оборотная сторона зеркала (Опыт естественной истории человеческого познания».
Я вызвал из неисчерпаемой памяти Проводника одну главу, озаглавленную: «Чем хорошо зло» Ей предшествовал эпиграф из Гете:
«Часть силы то, что без числа
Творит добро, всегда желая зла».
Теперь я читал нобелевского варианта Лоренца другими глазами, его умозаключения не были для меня абстрактны, а оделись в кровь и смертный пот того, что я творил во имя ложно понятого добра.
«Внутривидовая агрессия, - писал ученый, - необходимая часть организации всех живых существ, сохраняющая их систему функционирования и саму жизнь. Она может допустить ошибку и при этом уничтожить жизнь. Но в великом становлении органического мира эта сила предназначена к добру. Оба Великих Конструктора – Изменчивость и Отбор, - которые растят все живое, избрали именно грубую ветвь внутривидовой агрессии, чтоб вырастить на ней цветы дружбы и любви».
Я пробегал главу за главой, как бы заново узнавая о том, что в перенаселенных регионах (в мегаполисах, в зонах для осужденных) порождается повышенная агрессивность на уровне неосознаваемых инстинктов. Тех инстинктов, тех, заложенных в любое живое существо, программ, которые заставляют китов выбрасываться на берег, многотысячные стада хомяков или крыс топиться в море, а муравьев перекочевывать в другие места, поедая все на своем пути. Люди, подчиняясь этим программам, начинают вредить друг другу бессознательно, стараясь урегулировать количество населения на конкретной площади до терпимого размера, не понимают этого и доводят себя до нервных срывов, до умопомешательства. Увеличивается число естественных хищников – санитаров: преступников, маньяков, садистов.
Все это было и сложно, и просто. Знал же я, к чему приводило поголовное истребление волков или кровососущих насекомых – к вырождению их потенциальных жертв: копытных животных. Даже воробьи, которых так резво истребили китайцы, необходимы для нормальной жизни других животных и людей. Не зря китаезам пришлось их потом закупать за границей и вновь разводить.
Вот я написал (надиктовал, надумал) китаезы. Бессознательная внутривидовая агрессия, направленная на несколько иной вид хомо сапиенс. Хотя, лично мне китайцы никакого вреда не принесли. А все равно, некое раздражение возникло, стоило о них вспомнить, злорадство – так вам, мол, и надо, убийцы веселых птичек. Будь на их месте русаки из моего родного города в Сибири, даже мысли бы не возникло писать о них унижительно.
Впрочем, тот же Лоренц доказал, что вовсе не убийство является конечной целью инстинктивной агрессии, а подчинение, унижение, подавление. Среди животных одного вида убийство соперника – редчайшее явление, случайность. Хищники разного вида тоже никогда не сталкиваются в поединках, все эти, столь модные на телевидение, схватки между медведем и тигром, крокодилом и анакондой, леопардом и волками – чушь собачья. У людей агрессивность проявляет себя в более жестоких формах, чего стоит, например, конкуренция на коммерческом фронте. Но и тут сознательное убийство конкурента – редкость.
Я со своим планом уничтожения преступности для естественной эволюции превратился в неожиданный фактор, выходящий за логику самой Природы. Нечто, вроде катаклизма, стихийного бедствия. Впрочем, СПИД – тоже своего рода стихийное бедствие. Но он выбивает из человеческого сообщества гомиков и наркоманов, превращается в некий запрет, знак опасности. Почему же я не могу стать таким беспощадным «СПИДом» для преступников. Надо лишь оставлять при каждой расправе одного в живых, чтоб сеял страшные слухи.
От мыслей меня отвлек сигнал визита. Наверное, опять этот неугомонный разведчик кого-нибудь прислал.
• Кто там? – спросил я, не поворачивая головы.
Проводник немедленно странслировал мои слова на спикер у калитки.
• Владимир Иванович, нам необходимо поговорить. Я владелец местной газеты «Авоська», может читали?..
• Сейчас выйду, - сказал я, неохотно вставая с лежака, одного из многих оборудованных Матром в разных уголках моего подземного Эдема.
Это были замечательные лежаки, подстраивающиеся под любой изгиб моего тела, автоматически принимающие любое положение, хоть кресла-качалки, хоть матраса, а вдобавок они самоочищались от песка или пыли и всегда были нужной температуры: в жару прохладные, а в холодные дни (я не хотел устанавливать в своем микромире абсолютно ровный климат, чтоб не превратиться в тепличное растение) теплые.
Некий невидимый кокон обволок меня и вбросил из подземелья в дом, прямо в прихожую. Я вышел во дворик, подошел к калитке. Ну конечно, самолично пожаловал ГБешник фуев!
• Чем обязан? – спросил я. – У вас, господин Скорынин, дел других нет, чем человека на отдыхе доставать? На сей раз самолично пожаловали.
• Да, я должен был догадаться, что вы меня легко вычислите. Инерция мышления, знаете ли, все еще считаю вас человеком.
• Ну, я и есть человек. Только с иными возможностями. Что ж, заходи, Резидент, только не надейся взять у меня интервью.
Он тогда еще не был мне интересен (как, впрочем, и потом), но мне хотелось на обычном человеке испытать свои раздумья об истреблении преступности. Да и, наверное, я уже соскучился по нормальному общению с людьми (хотя после Проводника они казались такими тупыми). Я на мгновение прикоснулся к его локтю, как бы направляя в дом, чем дал возможность Проводнику просканировать гостя.
• Мы уже на ты? – спросил разведчик.
• Я – на ты, а ты, как пожелаешь. Я могу уделить тебе минут десять, только не пытайся спрашивать, спрашивать буду я. Пить, есть будешь? Прекрасно, сейчас организую. Итак, вопрос первый. Как ты относишься к идее систематического уничтожения преступников? Что б это было, как Рок, как СПИД, неотвратимо.
Александр Скорынин
Когда сложный план не удается, легче всего применить простой. Резидент получил информацию о том, что в Лимассол вылетает спецгруппа ГРУ и что дело взято на контроль Президентом. Информация о загадочном фигуранте стала для него уже не только заданием или престижем, но и вопросом возможной карьеры. И Скорынин, несмотря на страх, (а люди, обладающие знанием и логическим мышлением всегда бояться непонятного) отправился к Ревокуру.
