Эпизод этот списан почти с натуры. Многое позабылось из той поры моего детства, но вот бой деревенского парня с главой одесских уркачей и сегодня в мельчайших подробностях стоит перед глазами. Не учён был грамоте Артём, никто не прививал ему правила поведения в жизни, а вон какой высоты подвиг совершает он в отместку за смерть своего товарища! И когда я затем на фронте буду командовать взводом артиллеристов, а потом и батареей, Артёмово благородство как бы само собой вело по дорогам войны, помогало держаться, стоять и побеждать.
Прожил я в беспризорном мире четыре года. Тут была моя и школа, и наука жизни, — и, может быть, самое главное: тут я получил знаний куда больше, чем за то же время получили мои благополучные сверстники в школе. Случилось так, что однажды, стоя «на васаре», то есть на часах во время ограбления взрослыми «уркачами» квартиры, я увидел, как из окна вылетели два мешка с книгами. Уркачи потом убежали, и книги им не потребовались. Мы затащили мешки в лодку и поплыли вниз по Волге к пещере Бум-Бум. Ребята, мои друзья, тоже книги брать не захотели, и я за ночь перетаскал их к себе в уголок, сделал из них постель и затем вытаскивал по одной и читал. Хорошо, что моя сестра Нюра научила меня читать, и теперь, я хотя и медленно, и по складам, но читал. Иные книги читал по два, а то и по три раза. В своей короткой биографии «О себе» я так напишу об этом: «Сначала я разглядывал картинки, потом прочитал страницу-другую, и затянули меня фантазии великих мечтателей, бурный водоворот страстей человеческих».
Там же, в этой биографии, я расскажу:
«В 1937-м году я пришёл на Тракторный завод, и, назвавшись четырнадцатилетним, попросился на работу. При этом, кажется, сказал: «Если не хотите, чтобы я воровал». Работники отдела кадров, очевидно, не хотели этого и послали меня учеником токаря в депо».
Потом где-то на столбе плакат увидел: «Молодёжь — в авиацию!» И поехал в Грозненскую авиашколу. На экзаменах сочинение написал на четвёрку: помогла начитанность, а вот математика…
И я собрался уж возвращаться в Сталинград, но армянин Будагов сказал: «Напиши за меня сочинение, а я сдам за тебя математику». В образе армянина ко мне подошла судьба. Вернись я в Сталинград — и через два года попал бы в ополчение, откуда живым никто не пришёл. Я же кончил авиашколу, и жизнь моя покатилась по другой дороге, тоже нелёгкой, но счастье всю войну мне улыбалось. В битве за Будапешт все два с половиной месяца я был в самом пекле и закончил её в звании старшего лейтенанта и в должности командира фронтовой зенитной батареи. Фронтовая газета напечатала обо мне очерк «Самый молодой комбат фронта». И тут, в Будапеште, и окончилась для меня Великая Отечественная война.
Потом была дивизионная газета, потом Военно-политическая академия, а уж за ней московская центральная газета «Сталинский сокол», а уж затем демобилизация из армии в звании капитана, Литературный институт имени Горького, за ним «Известия», издательство «Современник», а уж потом и всё остальное — вплоть до нынешнего дня.
Неровно, толчками, а иногда срываясь на ухабах в овраги и даже в пропасти, катила на вороных моя жизнь, но всегда как-то выносило, и я мог, оглянувшись назад, сказать: «Слава Богу! И на этот раз пронесло»!..
И шёл дальше.
Случалось, возникало вдруг препятствие почти непреодолимое, гора поднебесная или пропасть бездонная. Не обойти, не объехать. Ну вот к примеру: удалось пройти в авиашколу без аттестата зрелости — а как же усваивать учебную программу? Как постигать науки, сплошь основанные на математике? Ведь даже проценты не умею выводить, дробей не знаю!..
Загляну-ка я в свой армейский фронтовой роман «Баронесса Настя». Не очень это хорошо заниматься плагиатом, но ведь заимствую не у кого-нибудь, а у себя же. Думаю, меня простит читатель.
Вот как изобразил я ту ситуацию в своей жизни:
«… утром следующего дня Пряхина вызвали в УЛО — Учебно-лётный отдел. Тучный, с двумя подбородками майор, начальник УЛО, не торопился задавать вопросы. Пряхин стоял на ковре в положении «смирно», а майор, смачивая языком палец, листал страницы личного дела курсанта. Не спеша и будто бы нехотя говорил:
— Тут, понимаешь ли, история вышла: столбик ты потревожил, верхушку сшиб. Стоял-стоял столбик посреди полигона, а ты его… клюк по башке! А-а? Теперь вот приказ об этом факте составляй. Доску мраморную, а на ней фамилию твою… Точно ты Северный полюс открыл… Но позволь, а где же твой аттестат зрелости?
— Нету аттестата, товарищ майор.
— Как нету?
— А так. Не пришлось мне… в школе учиться.
Майор выпучил на курсанта серые круглые глаза.
— Чушь собачья! А как же ты к нам в школу попал? Какой идиот твоё дело принимал?
— Вы принимали, товарищ майор.
Глаза потемнели, сузились.
— Ну, да, принимал, но ведь без документа… Друг мой!
— Есть документ. Вон он… Из университета.
— Погоди, погоди… Чтой-то я в толк не возьму. В школе не учился, а в университете… Ах, вон оно что! Университет марксизма-ленинизма… при заводском дворце культуры.
Майор закрыл папку с личным делом курсанта. Вышел из-за стола. Ходил вокруг Пряхина, разглядывал его. Потом взял за руку.
— Пойдём.
На двери, обитой коричневой кожей, надпись: «Начальник авиашколы А. П. Фёдоров». Майор сказал Пряхину: «Жди тут», а сам вошёл в кабинет. И находился там долго. А когда вышел, не взглянул на курсанта, а лишь кивнул ему:
— Заходи.
Пряхин вошёл, стоял у двери ни жив ни мёртв. Чувствовал, как холодеют пальцы, становятся ватными ноги. Комбриг говорил по телефону, а сам с любопытством разглядывал курсанта. И глаза его ничего не выражали. И он вообще, казалось, не придавал никакого значения факту существования Пряхина.
Комбригу было лет сорок пять. В тёмных густых волосах светились первые ласточки седины. Гимнастёрка на нём дымчатого цвета, на груди орден Красной Звезды и два ордена Красного Знамени. Он был в Испании, сбил шесть фашистских самолётов, а ещё раньше, во время Первой мировой войны, летал на французских «Фарманах». Обо всём этом курсантам рассказывал комиссар эскадрильи.
Но вот комбриг положил телефонную трубку и продолжал молча и без всякого зла смотреть на курсанта.
— Тебя как зовут? — спросил комбриг.
— Владимиром.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Вона-а… Поди ведь, прибавил себе два года.
— Прибавил, — глухо пробубнил Пряхин. И склонил на грудь голову. — На завод не брали.
— Ну-да, там берут с четырнадцати. Ты и сказал…
— Да, товарищ комбриг, сказал.
— А родители твои…
— Отец помер, а у мамы и без меня шестеро. В деревне голод…
— М-да-а… Голод. Тут уж не до учёбы.
Комбриг вышел из-за стола и подошёл к окну, стоял спиной к Пряхину. И руки сложил сзади, пальцы в одном кулаке сжал.
Вдруг повернулся, спросил:
— Как же ты экзамены сдавал?
Пряхин пришёл в себя, осмелел чуток.
— Книг много читал, все слова запомнил…
— Ну, так уж и все?
— Почитай, все! Сочинение написал на хорошо, а как математику сдавать — не знал. Тут меня армянин выручил: ты, говорит, за меня сочинение напиши, я за тебя — математику сдам.
Комбриг и на этот раз не рассердился, а снова повернулся к окну. И, не поворачиваясь, спросил:
— А сейчас-то как учишься?
— Ребята помогают… Миша Воронцов, Павлик Пивень и Саша Кондратенко. Вечерами весь курс математики прошёл.
С трепетом ожидал решения своей судьбы. А в голове теснились мысли: «Надо же было угодить в этот проклятый столбик!»
Комбриг не спеша закрыл папку с личным делом Пряхина. Долго и туго завязывал тесёмки. Затем поднялся. Подошёл к парню. Тронул за плечо, тихо и будто бы не своим голосом, проговорил:
— Иди, Володя, учись дальше. На таких-то, как ты… Россия-матушка стоит.
Легонько толкнул Пряхина к выходу. И потом долго стоял комбриг посреди кабинета. Вспоминал он свою так быстро пролетевшую молодость. Отошли в прошлое испанские бои, а картины воздушных схваток рисуются, как живые. Вот эскадрилья франкистов валится из-за тучи на его одинокий краснозвёздный ястребок.
— «Иван, Иван, — кричат по радио, — мы немного будем тебя убивайт!» — «Ах, вы, сатанинское отродье! Убивайт захотели!»
Круто идёт в набор высоты и камнем несётся на головной самолёт врага. Пулемётная очередь!.. Получай подарочек от Ивана! И тут же атака на второй, третий…
Развеял по небу он один тогда эскадрилью самолётов. А всё потому, что дерзок, что смел он был до безрассудства. И этот вот курсантик… Какой-то дерзкой и неистребимой силой повеяло на старого бойца от этого битого-битого судьбой, но не забитого русского паренька».
