Литмир - Электронная Библиотека

Навстречу нам вышел игумен Мефодий; этот был особенно хорош собой, и приветлив, улыбчив. Он как бы забыл о своём важном сане и откровенно радовался встрече с нами. Повёл меня к отцу Адриану.

И вот мы в приёмной архимандрита. Меня встречает отец Адриан. На нём одежды, шитые золотом, борода белая, широкая, густая. Глаза светятся молодо и так, будто он встретил давно знакомого, ожидаемого человека. Я подхожу к нему, называю себя: «Раб Божий Иван». И покорно склоняюсь. Он обнимает меня за плечи, целует в голову, говорит:

— Хорошо, что вы приехали. Мы ждали вас. Многие наши братья — ваши читатели. Сейчас много печатается книг, но таких, в которых бы мы находили отзвуки своего сердца, таких книг мало.

Я спешу признаться:

— В Бога я верую и церковь посещаю, но каюсь: не все обряды исполняю.

Это обстоятельство всегда меня тревожило, я чувствовал вину перед церковью и Богом и спешу признаться в этом Владыке. И он в ответ произносит слова, которые ставят на место мою душу. Он говорит:

— Вам и не надо исполнять все наши обряды, вы и так ближе всех нас к Богу. Он-то, наш Господь Превеликий, судит о нас не по словам, а по делам.

Потом из внутренних покоев появляется прислужник и несёт на руках расшитое бисером и золотой вязью длинное и широкое полотно. Архимандрит берёт его и накрывает меня с головой. Читает молитву.

Потом мне скажут: это была епитрахиль, оставленная ему по завещанию митрополитом Петербургским и Ладожским Иоанном. Накрыв меня ею и прочитав молитву, отец Адриан отпустил мне все мои прежние прегрешения и благословил на благие деяния в будущем.

Мы сели в кресла, стоявшие у небольшого столика, и началась беседа, которая во многих добрых делах меня укрепила и многие смущающие душу вопросы прояснила. Содержание нашей беседы и других бесед при наших встречах с отцом Адрианом я намерен изложить в особой статье. Тут же скажу: архимандрит Адриан стал мне духовником, то есть отцом, душу и сердце врачующим, при разных затруднениях и сомнениях наставляющим, в минуты слабости укрепляющим.

Счастлив человек, имеющий хотя бы одного друга, но трижды счастлив тот, кому протянул руку дружбы и поверяет свои откровения такой Великий Святильник, каковым является в Православном мире старец Адриан.

Дарью Ивановну тоже принял святой Отец, и она по дороге домой мне сказала, что это была счастливейшая минута её жизни.

С тех пор я стал регулярно посещать монастырь; не часто, конечно, путь-то неблизкий, но пройдёт два-три месяца — и сердце снова позовёт меня в эту святую обитель. Обыкновенно везёт меня туда Дарья Ивановна, но однажды ко мне подъехал человек, которого я встретил в домике для гостей Рождественского храма, Юрий Михайлович Косенко. Помнится, он тогда высказал критическое замечание в адрес одного из моих романов, и это замечание поразило меня точностью и оригинальностью подхода; я поблагодарил его, и на том мы расстались. Сейчас он вышел из машины и встречал меня дружеской приятной улыбкой.

Настроение у него было веселым, он говорил:

— Вы привыкли ездить в Печеры на «Мерседесе» и с очаровательной Дарьей Ивановной, а тут вдруг такая проза: старенький «жигулёнок» и водитель со своей постной физиономией.

Я вспомнил, как в Рождествено его радушно принимали батюшка Владимир и матушка Людмила. Они знали его давно; он мимо храма ездил к себе на дачу и каждый раз заезжал к ним. Работал Юрий Михайлович водителем, был высококлассный автомобилист — и водитель, и механик — ходил на автобусах в дальние рейсы, возил туристов, в том числе и иностранных. Я уже тогда, при первой встрече, заметил, как он верно судит о современном моменте, как осведомлён о делах нашего города.

— А что Дарья Ивановна? — обратился я к Юрию Михайловичу. — Я давно ей не звонил, да и она про меня забыла.

— Слава Богу, ничего не случилось; видимо, занята по работе. У неё ведь работёнка — не позавидуешь.

— Да, она мне кое-что говорила; судебные дела, тяжбы, жалобы, претензии. Дело-то у неё вроде бы и не очень женское.

Потом мы долго ехали молча; видимо, Юрий Михайлович ждал каких-нибудь моих рассказов о Дарье Ивановне, о том, что я о ней знаю и думаю, но я молчал. За время наших нескольких поездок в Печеры, — а мы обыкновенно жили там по семь-десять дней, — я успел составить своё мнение, но, конечно же, ни с кем это своё мнение не обсуждал. Она рассказывала о своих арбитражных делах, о том, как в закипавших конфликтах ей приходилось принимать непростые решения, и в результате одни предприятия банкротили, людей выбрасывали на улицу, иногда по несколько тысяч человек, в другой раз предприятие переходило в руки иностранца, и тот распоряжался и заводом, и судьбами людей. Я без особого труда мог заключить, откуда её квартиры, разные дорогие покупки, и этот сверкающий «Мерседес», на котором так удобно было ехать. Больше того: я понимал и смуту, творившуюся в её душе, жаркие молитвы, которые она посылала к небу. Видимо, каждый раз, когда при её содействии рушилось очередное предприятие или новый хозяин завода, фабрики, — чаще всего, иностранец, — перепродавал свою собственность, или на месте завода строил высотный дом, ресторан, супермаркет, — каждый раз при этом сотни людей, а то и тысячи теряли зарплату, становились безработными. И понятное дело: сердце не каменное, особенно женское сердце. Дарья Ивановна принималась класть новые поклоны Богу.

Видел я всё это, и сам страдал от сознания её душевных мук. Сижу вот рядом с ней, пользуюсь её услугами, но помочь-то ей ничем не могу. А однажды сжалился над ней и сказал:

— Дарья Ивановна! Вижу, как тяжело на сердце лежит у вас какая-то дума; может быть, вы терзаетесь сознанием, что не сумели защитить людей, или что-нибудь другое. Но, видно, уж дело у вас такое: тут как ни старайся, а кого-нибудь зашибешь и обездолишь. Но я убеждён: во всяком деле вы стараетесь меньше причинить зла людям, значит, есть у вас сострадание, а это чувство, угодное Богу. И ещё вам следует помнить: на вашем месте мог бы сидеть и другой человек, и тогда урон от него людям выходил бы несравненно больший.

До сих пор не знаю: справедливо ли было успокаивать её, но я попытался это сделать; такова природа русского человека: он и дьявола пожалеть готов, если дьявол сидит перед ним в образе такой вот милой и будто бы ни в чём не повинной женщины.

А однажды Юрий Михайлович, с которым мы в очередной раз ехали в Печеры, рассказал, как Дарью Ивановну у подъезда её дома подстерегли два парня, вытащили из машины, бросили на землю и замахнулись ломом. Она метнулась в сторону и взмолилась: «Что вам надо? Я всё отдам, но только не убивайте!..» Парень протянул руку: «Ключи от машины!» Дарья Ивановна бросила ему ключи, и парни уехали. Заявлять в милицию она не стала.

Потом я узнал, что Дарья Ивановна удалилась в какой-то женский монастырь. Келью для неё пока не подготовили, она спит в коридоре и безропотно выполняет все самые чёрные работы.

Печальный финал этой женщины послужил для Юрия Михайловича поводом сделать глубокомысленное суждение:

— Преступная власть плодит себе подобных, а того не ведает, что народ наш на всякое преступление, даже самое хитрое, придумал нехитрую пословицу: «Сколько верёвочка ни вейся, конца не миновать». Жаль, что депутаты разные и министры наши понять не могут, что пословица эта их тоже касается.

Некоторое время мы ехали молча, а потом мой спутник добавил:

— Слышит моё сердце, что старец святой Адриан никогда бы не принял эту даму, не явись она к нему вместе с вами.

— Он что же, знал чего-нибудь о ней?

— Ему и знать не надо; он одним своим чутьём человека насквозь видит.

Скажу тут кстати: много у меня приятелей здесь в городе на Неве появилось, есть среди них и милые сердцу друзья, но, пожалуй, самый близкий теперь у меня товарищ — этот нечиновный, никакими званиями и наградами не отмеченный человек рабоче-крестьянского сословия. Мне с ним всегда интересно, и каждый раз я с удовольствием с ним встречаюсь.

48
{"b":"155357","o":1}