До кузницы добрался уже утром, нашел гайки, нанизал их на проволоку — и ну обратно в луга. Еле доплелся, душа из тела вон. Только напрасно я таскался. Ни одна из гаек в связке не подошла. А сама гайка крепления лежала рядом в траве. Так что в нашем деле аккуратность да осмотрительность — главное дело.

Наконец генератор и коробку отремонтировали.

— Сейчас броню набросим, — довольно потирал руки Рагозин, — и машину можно обкатать вон там в балочке. Кстати и аккумуляторы подзарядятся. А завтра — на Умань! И не пешим по-танковому, а в полной боевой!

— Ты, механик, прикорни пару часов, выдохся небось, за дорогу, а завтра в дело, — настаивал башнер. — В бой усталому идти не дело, тем более на командирской машине. А опробовать машину мы и с ремонтниками опробуем…

— Нет уж, Василий Агеевич, опробовать машину после ремонта дозволь самому. Шестеренки-то коробки поставили приработавшиеся, а главный вал старый. Я должен сам прочувствовать, как будет вести себя коробка. Усталому в бой идти худо, а на неопробованной машине еще хуже. Отдохнуть успею и ночью.

На следующий день танкисты наступали на Умань. Еще в районе Ольховатка, Поповка Рагозин, идя на своем танке впереди батальона и пересекая небольшую балочку, вдруг крикнул:

— Товарищ комбат! Справа пушка! — И, не дожидаясь команды, рванул правый рычаг на себя. Тридцатьчетверка, повинуясь воле механика, понеслась вправо. Через считанные секунды она прошлась по орудию с треском и лязгом, вдавив его в грунт вместе с частью расчета. Двое из гитлеровцев бросились было бежать, но Волков успел нажать на гашетку курсового пулемета и длинной очередью срезал обоих.

— Везет тебе, Рагозин, на таран, — заметил комбат, когда механик, развернув машину, стал рассматривать в открытый люк то, что осталось от противотанковой пушки.

— «Повезло» бы нам всем, если бы фашисты успели развернуть пушку градусов на двадцать влево: вне сектора обстрела мы были, когда я заметил ее. Развернуть они ее пытались, да не успели. Через секунду прошили бы нас навылет даже в лоб, не то что в борт.

— Правильно действовал, Иван, иначе бы мы с тобой уже отвоевались, — заметил капитан. — А ты все сокрушался, что так ни одного фашиста лично и не убил. Можешь этих двоих, что под гусеницы ушли, считать своими.

— Нет, товарищ комбат, это опять-таки коллективные, а мне самому хочется фашисту в глаза посмотреть, каков он один на один.

Комбат осмотрелся кругом и заметил:

— Не пойму только, почему тут вдруг одно-одинешенько противотанковое орудие оказалось.

— Не одно-одинешенько, товарищ капитан. Видите, вон за полосой кустарничка свежая насыпь брустверов. Там, видать, пехота притаилась, верно, заслоны выдвинуты, — проговорил Рагозин, показывая на кустарник справа.

— Пожалуй. Ну черт с ней, с пехотой. Наша пехота с ней и разделается…

10 марта, не выдержав натиска наших войск, гитлеровцы начали отступление, вскоре перешедшее в беспорядочное бегство. Сотни искореженных машин и другой когда-то грозной боевой техники устилали путь отступления гитлеровцев от Умани.

7 апреля, потеряв в упорных боях несколько десятков танков и САУ, танкисты 5-й гвардейской танковой армии были выведены из боя в район Бельцы. Здесь начался ремонт, прибывало пополнение личного состава и боевой техники.

Рагозин развернул свою деятельность и здесь: он с увлечением стал натаскивать молодых механиков-водителей, делясь своим опытом.

— Смелее берись, — говорил он, передавая из своих закорузлых рук рычаги управления новичку механику. — Машина любит, когда с ней на равных разговаривают, когда в твоих руках уверенность чувствует. Дрогнули руки, сдали нервы, — занесет. А противнику того и надо — любит он слабонервному механику-водителю в борт болванку всадить. Из-под огня командир выходить прикажет, старайся зад не показывать: корма — вещь уязвимая. Пользуйся задней передачей и огнем, а когда подальше уйдешь, тогда уж и разворачивайся. На таран иди смелее, только перед самым ударом не забудь о сцеплении, а то порвет. Инерцию используй, а не силу мотора. Мотор только для разгона, а перед самым ударом выключай сцепление, тогда противнику хана.

В бой идешь — не забарахляй машину, снимай с нее все ненужное для боя. Хоть и по освобожденной земле идем, а сверху не прикрыты. Разорвется бомба рядом, загорится машина, если она вся в тряпках, в масле. При первой же возможности перелей горючее из запасных баков в основные, нечего держать горючку на крыле: от первой пули может сгореть танк.

Гигантским амфитеатром, окруженным ожерельем холмов, раскинулась на террасах столица Литвы. Оккупанты превратили Вильнюс в крепость на пути к Восточной Пруссии, оградив его с юга и востока мощным оборонительным обводом. Окраины окольцевали минными полями и траншеями, а на улицах воздвигли баррикады. Сосредоточив в городе пятнадцатитысячный гарнизон с танками и штурмовыми орудиями, гитлеровцы приготовились удерживать Вильнюс любой ценой.

Тем не менее 7 июля головные бригады 29-го танкового корпуса прорвали внешний оборонительный обвод и завязали бои на юго-восточной окраине города. Первыми сюда прорвались два батальона 32-й танковой бригады — капитана А. Датунашвили и теперь уж майора Б. Малявина. На головном танке, как всегда, находился комбат Малявин, а за рычагами сидел старшина Рагозин.

— Товарищ майор, что-то не нравится мне окраина улицы, — прорадировал Датунашвили майору Малявину.

— Не думаете ли послать вперед разведку?

— Разведка никогда не была лишней, она давно впереди, а сейчас еще посылаю пешую, — ответил Малявин, продолжая внимательно изучать подходы к улицам в бинокль.

Стрелок-радист Волков сам попросил комбата доверить ему разведку.

— Далеко не забирайся. Посмотри, как лучше прорваться на улицу, нет ли близко противотанковой артиллерии, и назад, рисковать нет надобности! — крикнул комбат вслед уходящему бойцу.

— Слушаюсь. Я быстро, — отозвался тот и, не оглядываясь, скрылся за постройками.

Проходит десять, двадцать минут — Волков не возвращается. Экипаж забеспокоился: такой дисциплинированный боец, как Волков, не мог нарушить приказания. Раз в срок не вернулся, значит, что-то случилось. Больше других беспокоились Рагозин с Мягковым:

— Пропадет парень по неопытности, — умоляюще глядя на комбата, проговорил Мягков.

— Давайте команду, товарищ майор, ворвемся на улицу с ходу, противник и очухаться не успеет, — предложил Рагозин. — Волков зря не оплошает, с ним что-то случилось, — проговорил Рагозин, сжимая сильными руками рычаги управления.

Когда танки ворвались на улицу, танкисты сразу обнаружили труп Волкова. Он лежал на тротуаре у крайнего дома в неестественной позе. Голова его была откинута назад, колени плотно поджаты к груди, руки заброшены на затылок. Судя по испачканной одежде на груди, коленях и локтях, Волков полз по-пластунски, по был срезан автоматной очередью.

— Жаль, без пользы погиб, — покачав головой, проговорил Василий Агеевич. — Все хотят больше, сверх задания сделать, а уменья еще не хватает. — И гибнут зря. Молодость… Задача-то была простая — нет ли артиллерии в начале улицы. Увидел, что нет, — иди назад, доложи. Нет, надо ползти, увидеть больше. А нужно ли это самое «больше» — сам не знает. Такой услугой недолго и вред делу нанести.

— А уж насчет вреда-то ты, Василий Агеевич, подзагнул, — насупившись, заметил Рагозин.

— А вот и не подзагнул. Ждали мы его больше двадцати минут? Ждали. А противник за это время дремал? Нет. Он использовал эти минуты против нас.

— Не ворчи, Василий Агеевич, он ведь хотел лучше, — прервал Мягкова Рагозин, — чтобы надежнее оградить товарищей от случайностей, а вышло…

— Я про то самое и речь веду, что мало только хотеть, надо еще и уметь. Ты механик-водитель — самая главная должность в танковом экипаже. Да, кроме того, еще и мастер своего дела. Танковым асом называют тебя ребята, и не зря. Я ведь знаю, что на таран идти не просто, надо машину чувствовать, как самого себя, каждый ее агрегат знать, на что способен. Разогнать машину не сложно и двинуть противника с разбегу такой махиной тоже большого труда не требуется. Вот чтобы противника сбить, а самому остаться невредимым. — тут уж надобно умение. Не выключи вовремя сцепление — коробку передач порвешь или двигатель заглушишь. Выключи раньше срока — силу удара потеряешь. Так что нужно мастерство, а оно не сразу, а временем и практикой приобретается. Если же я сяду за рычаги, какое бы желание ни имел, все равно так чисто не разделаюсь с пушкой или танком противника, как это делаешь ты. Так же и Волков. Он мастер по рации, у него практика, опыт богатый, а в разведку пошел впервой, тут у него не было мастерства. Комбат это знал, потому и задачу ему ставил ограниченную, посильную. Он же нарушил приказ и пропал зря. Это я говорю не в укор ему, погибшему, а для того, чтобы каждый из нас сделал из этого вывод. Конечно, осторожность должна иметь границы, она хороша, пока не переросла в нерешительность. Нерешительность на фронте — самый лютый враг.