Андрей Бакланов сверился с записной книжкой. Адрес был тот самый, нужный ему адрес. Он вошел в подъезд. Лифт, как и следовало ожидать, не работал, нужно было пешком подниматься на седьмой этаж. Впрочем, Андрей поддерживал форму – работа требовала этого – и не слишком огорчился.

Лестница, грязная и полутемная, кое-как освещалась недобитыми сорокаваттными лампочками, и этого света как раз хватало, чтобы разглядеть надписи на стенах и убедиться, что местная шпана умудряется писать с ошибками даже те несколько матерных слов, которые составляют весь ее словарный запас и которых шпане хватает на все случаи жизни.

На четвертый этаж Андрей взбежал на одном дыхании, но потом ему пришлось немного снизить темп – лестница была крутая, и пульс его заметно участился. Подумав, что нужно добавить пару упражнений к утреннему комплексу, Андрей продолжил восхождение.

Сверху послышались неторопливые шаги и тихое покашливание спускающегося человека. Легко промахнув еще один марш, Андрей увидел сутулого худощавого мужчину лет шестидесяти, медленно бредущего ему навстречу. Он шел, опираясь на черную палку и по-стариковски ощупывая ногой каждую следующую ступеньку лестницы.

Бакланов посторонился, пропуская пожилого человека, и мысленно отметил про себя некоторую избыточность, нарочитость, с которой тот демонстрировал свою немощь: вовсе еще не стар мужик, а разыгрывает из себя глубокого старика – наверное, чтобы молодые люди уступали место в транспорте да не загружали дома лишней работой…

Проходя мимо Андрея, мужчина что-то неразборчиво пробормотал. Бакланов оглянулся и спросил:

– Вы что-то сказали?

– Я с тобой попрощался, – проговорил пожилой незнакомец бесцветным скрипучим голосом.

– Поздоровались? – удивленно уточнил Андрей.

– Нет, попрощался, – повторил незнакомец и в ту же секунду мгновенно преобразился.

Напускная старческая немощь слетела с него, как карнавальная маска. Он выпрямился, выдернул из своей трости длинный узкий клинок и молниеносным ударом вонзил его в грудь Бакланову, насадив того на стальное лезвие, как коллекционер-энтомолог насаживает на булавку редкого жука или бабочку.

«За что?!» – хотел было выкрикнуть Андрей, но вместо слов изо рта у него хлынула темная горячая кровь, он захлебнулся ею, хрипло ухнул и провалился в густую, бесконечную и беспросветную темноту, в которой все его вопросы раз и навсегда утратили смысл.

Незнакомец пристально взглянул на дело своих рук, выдернул из груди трупа окровавленный клинок, осторожно отстранившись, чтобы не запачкаться кровью, вытер оружие заранее припасенным куском бумажного полотенца и вложил лезвие обратно в трость.

Затем легкой пружинистой походкой хорошо тренированного человека он взбежал на верхний этаж дома, где имелся выход на чердак. Ключ от двери чердака был у него заранее изготовлен. Пригибаясь и стараясь не испачкаться о пыльные стропила, он прошел по чердаку до следующей двери и вышел на другую лестницу. Здесь он вновь превратился в немощного пожилого человека. Опираясь на трость и осторожно нащупывая перед собою каждую ступеньку, он спустился по лестнице и вышел на улицу как раз в то время, когда из соседнего подъезда донесся истошный женский визг: кто-то нашел труп Андрея Бакланова.

Никак не показывая своей заинтересованности и не ускоряя шагов, пожилой мужчина направился к остановке троллейбуса.

Несмотря на активные протесты жителей Санкт-Петербурга, в городе наступила очередная неотвратимая зима. Это значит – ледяной дождь вперемежку со снегом полил или посыпал, изредка прекращаясь, чтобы уступить место сильному пронизывающему ветру с залива.

Зимой недовольны были все. Дети не хотели вставать в темноте, капризничали и придумывали себе несуществующие болезни, как Том Сойер, чтобы не ходить в школу.

Пенсионеры мерзли на ледяном ветру, дожидаясь общественного транспорта, который и летом-то ходит как бог на душу положит, а зимой его вообще нет, и ругали городские власти.

Обыватели давились в душном метро, наступая друг другу на ноги и пытаясь читать через плечо газету соседа.

И наконец, богатые бизнесмены тоже проклинали зиму, потому что на морозе переставали заводиться их «Мерседесы», работающие на экономичном дизельном топливе.

Относительно спокойно воспринимали натуральное свинство, называемое в Санкт-Петербурге зимой, немногочисленные гости Северной столицы – те безрассудные смельчаки, что решились приехать в Россию в декабре. Они настроились на выживание в экстремальных условиях и приятно удивлялись, что в гостинице есть горячая вода, а в баре – широкий ассортимент спиртных горячительных напитков. Находчивые местные гиды уверяли иностранцев, что Санкт-Петербург Достоевского нужно смотреть именно в такую отвратительную погоду, иначе, мол, не будет должного эффекта.

И в довершение всех неприятностей зимой на город идет грипп. Он надвигается неотвратимо, как девятый вал, как татарская конница на древнерусские города, как американский блокбастер на российский кинопрокат, и не щадит абсолютно никого. Болеют все: чиновники и дворники, бизнесмены и ветераны, студенты и пенсионеры. Спасения от гриппа нет, никакие лекарства не помогают, его можно только пережить, как стихийное бедствие.

Мужчина неприметной наружности, неброско, хоть и довольно-таки дорого одетый, запер машину и бегом бросился к парадной, закрываясь плечом от порывов ледяного ветра. Руки его были заняты многочисленными пакетами из супермаркета. Лица мужчины в полутьме было не разглядеть, но по движениям можно было определить, что он довольно молод, лет тридцати пяти, не больше.

В парадной мужчина раскланялся с консьержкой и, не дожидаясь лифта, поднялся на свой этаж. Дверь квартиры он открыл своим ключом, несмотря на то что из-за этой двери раздавался тонкий лай и выразительный женский голос что-то кричал в отдалении.

В прихожей мужчину встретил только крошечный песик породы чихуахуа. Песик радостно прыгал вокруг и пытался заглянуть в пакеты, а при удаче даже пробовал забраться в них.

– Да подожди ты! – отмахивался от него хозяин. – Не до тебя сейчас!

Услышав шум и поворот ключа в замке, молодая женщина, с удобством расположившаяся на широкой кровати, встрепенулась, мигом спрятала под подушку половину недоеденной шоколадки и детектив в яркой обложке, легла на спину, закатив глаза к потолку и уронив поверх одеяла безжизненные руки. Вся поза ее выражала полнейшее изнеможение, лицо на фоне умело подобранной наволочки голубоватого цвета казалось мертвенно-бледным.

Маркиз – а это был, разумеется, он – отнес пакеты в кухню, загрузил холодильник, включил электрический чайник и только после этого заглянул, наконец, в спальню.

– Как ты, дорогая? – мягко спросил он.

– Ох, ужасно! – простонала она. – Все тело ломит, и, кажется, у меня снова высокая температура.

Маркиз наметанным взглядом увидел крошки шоколада на простыне и краешек яркой обложки, высовывавшийся из-под подушки. Он наклонил голову, чтобы спрятать улыбку, но голосом себя никак не выдал.

– Сейчас будем пить чай, тебе нужно потреблять много жидкости.

– Только не с лимоном! – заволновалась Лола и скривилась. – От лимонов меня уже всю сводит.

Она даже привстала на кровати, но тут же опомнилась и со стоном упала на подушку.

– Совершенно нет сил! – пожаловалась она слабым голосом. – Руку поднять и то трудно.

– Конечно, дорогая, грипп – это очень серьезно! – кротко присовокупил Маркиз.

Лола исподтишка взглянула на него, заподозрив неладное, но на лице своего верного компаньона она прочла только живейшее, искреннее беспокойство о ее здоровье.

– Что-то ты бледненькая, может быть, вызвать доктора?

– Не нужно никакого доктора! – Лола повысила голос и села на кровати. – Он снова будет делать мне уколы! А ты же знаешь, чем это кончается.