— Вовсе нет… Я даже ничего из неё не читал.

Странно…

— Тогда откуда такие углублённые познания о её биографии?

Волков молчит. Думает. Чтобы сбить меня с толку отправляет за щеку вторую ложку. Притворяется, что горячо. Скалится. Медленно жуёт.

Я понимаю, что бесполезно из него что-то вытягивать: если не захочет сам, всё равно не расскажет.

Волков всё же отвечает:

— Я ведь жил в Припяти. В маленьких городках, подобных ей, люди обычно знают, именами каких людей названы проспекты и улицы. Это в мегаполисах, бессчётные линии, стриты, авеню… Плюс стандартный набор, тип Ленина, Есенина, Мира и прочего…

— Ну да, что-то я снова не сообразил… Точнее не додумал. Похоже всё дело в свежем воздухе. Он как-то одурманивает.

— Это верно… Только не такой он тут и свежий, как кажется на первый взгляд… Как и не является правдой то, что я только что сказал…

— В смысле?

— В прямом. Просто на улице Леси Украинки… жил мой лучший друг.

— Это тот самый, про которого ты уже упоминал? Которому было дано неведение?..

Волков просто кивает и отправляет за щёку третью ложку. По тому, как он жуёт, понятно, что данная дискуссия закрыта.

Вздыхаю и спрашиваю, чего же такого страшного представляла в те годы «Дуга».

Волков тут же оживляется — он рад, что я самостоятельно отстал от неугодной ему темы.

— Среди людей ходили слухи, будто станция — это военный психотропный излучатель, действие которого испытывается на жителях Припяти и близлежащих сёл…

— Вон оно как… Если честно, не думал, что подобные страхи были доступны советскому мышлению… Вот я как-то за собой ничего такого не припоминаю.

— Выходит, что были. Тем более здесь. Сам посуди… Объект засекречен. Он рядом, но недоступен. Плюс ко всему такая махина над лесом возвышается! Так что хочешь-не хочешь, станешь себя накручивать! А что касаемо детей, тут и вовсе, эмоциям не было предела. Помнится, из «Сказочного» туда толпами бегали…

— Из «Сказочного»?

— Да. Это пионерлагерь на Уже, рядом с Иловницей. Приезжие мальчишки просто с ума сходили!.. В очередь выстраивались, чтобы хоть одним глазком взглянуть на «излучатель»! Дети, что с них взять…

— Это уж точно.

Волков как-то странно меняется в выражении лица — похоже, снова с чем-то борется.

Я осторожно надавливаю:

— И ты бегал?

Он вздрагивает. Отрицательно качает головой.

— Нет. Не успел… — Он снова сопит, как и всегда, когда нервничает. — Плюс ещё один занимательный момент.

— Что за момент?

— Её можно было услышать. — Волков откладывает пустую упаковку, улыбается, трёт салфеткой ложку, следит за моей реакцией.

Я с трудом сдерживаю любопытство. Постепенно понимаю, что меня снова уводят от чего-то сокровенного… Тем не менее, стараюсь не выдать собственного недоверия — пытаюсь понять смысл предложенной Волковым игры.

— Слышать? Как это?

— Там всё дело в частоте… Точно не знаю. Станцию можно было услышать в радиоэфире. Она стучала.

— Стучала?

— Да, что-то вроде того… На Западе её прозвали «Russian Woodpecker».

— «Русский дятел»?

— Ну да. Ты же знаешь этих америкосов. Всё обделают на свой лад.

— Наверное, ты прав. — Я откладываю недоеденную кашу. Она слишком сухая. Хочется пить. — «Дугу» закрыли из-за аварии?

Волков кивает. Машинально протягивает мне кружку воды. Я благодарно киваю. Волков начинает собираться. Попутно договаривает:

— Тогда, да… Сейчас же время загоризонтальных станций слежения умерло. Современные ПРО намного эффективнее. Так что гнездо «Русского дятла» разорили бы, даже не случись катастрофы… В нём больше не было надобности.

Я киваю. Отчего-то снова становится грустно. Былое величие Союза и впрямь кажется эфемерным… Да, оно огромно, да поражает воображение, однако видеть всю это мощь вот такой: покинутой и законсервированной на тысячелетия — как-то дико! Ведь когда-то она и впрямь могла предупредить огромный Союз о надвигающемся апокалипсисе. Злобный атом, притаившийся в недрах крылатой ракеты, ничем не отличается от того хищного зверя, что слизнул Копачи… Он такой же непокорный, строящий собственное мировоззрение на основе ядерного распада. Его можно лишь уничтожить! Договариваться просто глупо, потому что это и впрямь сатанинское отродье, способное на любую подлость!..

Стоп! Я понимаю, что мне не нравится пауза перед последней фразой Волкова… «В нём больше не было надобности…» Что это? Констатация факта или что-то ещё?.. Не будь паузы, я бы не обратил на это внимания… А так… Волков чего-то не договаривает. Он шутит, даёт намёки, пытается сблизиться — прощупывает. Но для чего? Что ему от меня нужно? Ведь он никого до этого не водил… Спросить в открытую? Нет, не стоит. Посмотрим, что будет дальше… Главное, держать ухо востро.

Я поднимаюсь и тоже начинаю собираться.

Выходим спустя пятнадцать минут. Идём вдоль трассы. Волков постоянно оглядывается. Явно нервничает. Как выходит на деле — не зря. Спустя пять мину, по трассе проносится серенький микроавтобус. Застываем среди деревьев. Молчим, лишь переглядываемся. Волков жуёт губы. Замечает, что данный участок разумнее всего преодолевать по темноте.

Ну да ладно, авось прорвёмся!

Я спрашиваю, что это за микроавтобус.

Волков отмахивается — гидробиологи. Схватить может и не схватят, но что донесут кому надо — без сомнений!

Снова идём.

Вокруг огромные ели и сосны. Волков говорит, что это уже Рыжий лес — его южные рубежи зверь не тронул. Я машинально представляю, как бы это всё выглядело в ярко-коричневых тонах… Надо думать, ужасающе. Это нужно видеть самому. Представлять и описывать просто глупо… Пытаюсь вспомнить картинки двадцатисемилетней давности, размещённые в «Гугл».

Да, это нужно видеть…

Волков постоянно смотрит на дозиметр. Я понимаю, что слышу писк часов… Причём уже давно… Они запищали, как только мы вышли из Копачей… Волков посоветовал просто идти побыстрее и накинуть капюшон. Что было дальше?..

Я просто привык к писку. Он сделался чем-то сопутствующим…

Я понял, почему у «самосёлов» отсутствует страх перед радиацией. Вернее он наверняка есть, но он такой же, сопутствующий, что и писк моих часов… Потому что в данный момент он ни на что не влияет.

Смотрю на свой дозиметр. Чувствую, как шевелятся волосы на голове.

300 мкР/час и растёт.

Волков продолжает ускоряться.

Преодолеваем не то болото, не то ручей. Под ногами хрустит лёд. Я снова тону. Волков постоянно торопит. Я понимаю его опасения, но ничего не могу поделать. Растревоженные мозоли сопровождают каждый шаг вспышками боли. Я помню, что в подобных случаях нельзя останавливаться… На что бы ни походили стопы — нужно идти! Остановка, как правило, влечёт за собой лишь дополнительные эмоции…

Особенно при попытке двинуться дальше…

Внезапно выбегаем на открытое пространство!.. Вот оно! Я стараюсь сдержаться, чтобы не закричать как восторженный ребёнок. Передо мной огромное поле. Вдалеке раскачиваются подёрнутые инеем берёзки… На поле лёд. Кое-где торчат миниатюрные ёлочки и берёзки — они словно вросли в ледяную корку…

Точнее не вросли — наоборот, она их породила!

Я с трудом сохраняю равновесие. Поток эмоций просто сводит с ума! Я отчего-то вспоминаю свои кошмары… Тут же отмечаю, что уже не помню, когда видел их в последний раз… Не помню. Здесь я сплю вообще без снов.

Волков тянет за собой. Попутно указывает рукой направо…

Я заставлю ноги двигаться. Боль за потоком эмоций нехотя отступает. Я понимаю, что лишь на время. Смотрю, куда указывает Волков… Снова вижу АЭС… Высокие трубы, молчаливые краны, кособокие ели… В руках «бесится» дозиметр. Я смотрю на него, как на что-то иррациональное… Будто оно существует, лишь пока я его вижу, как и то, что именно я вижу.

1500 мкР/час и растёт.

Я стараюсь не вспоминать формулы зависимости Греев от фона. Я понимаю сейчас лишь одно: меня бомбардируют невидимые джоули, сообщая клеткам тела умопомрачительную энергию, под воздействием которой молекулы начинают распадаться на ионы…