Он со мною с детства.

Он не раз спасал мне жизнь.

А я ему.

Мы вместе строили канал.

Вместе смотрели на звезды.

Вместе создавали рукотворную летающую птицу.

А теперь я убью его.

Проклятая жизнь!

Мефис осторожно прикасается к моему плечу, и его красивые тонкие губы трогает мягкая улыбка.

Мне становится страшно.

Он понял. Он все прочел в моих глазах. Слишком хорошо мы знаем друг друга.

В самом конце не он меня, а я его предал.

– Ты всегда был иным, Рамзес, не таким, как другие. Помнишь, что перед смертью сказал тебе наставник?

Я киваю и чувствую, как по щекам бегут слезы.

– Ты мог быть свободным.

В его глубоком взгляде печаль и обеспокоенность. Даже сейчас, когда я решаю его судьбу, он тревожиться за меня. Мефис тихо шепчет, так чтобы только я мог его услышать.

– Ты сам себя погубил. Но до конца моих дней, ты будешь для меня возлюбленным другом. И если ты добровольно отрекся от себя и встал на путь мести, то я не имею права отказываться от тебя. Прости меня, и прощай.

И я вижу его удаляющуюся фигуру. И рука невольно тянется вслед за его белыми одеяниями.

Но вокруг пустота.

В конце зала стоит Кала и дети, номарх с любопытством и страхом смотрит в мою сторону. Но сейчас мне безразлично то, что я не один. Увы, им в придется ответить за мою слабость. И я плачу, словно малое дитя, безудержно и тихо, и все никак не могу остановиться.

Рядом Пафнутий, он вытирает мне лицо. Его глаза опущены, но я знаю, что он не трус.

Это он держал моего отца, когда я душил его. Чтобы он молчал, я отрезал Пафнутию язык.

И он простил. И в этой жизни перестал чего-либо бояться.

Слуга простил бога.

И я смирился с этим.

Потому что люблю.

Наконец волнение проходит. Меня охватывает сильная усталость.

Я делаю знак Пафнутию, чтобы он вернул Мефиса.

Он вопросительно смотрит на меня.

Я тихо шепчу:

– Я справлюсь с ним.

Пафнутий уходит.

И я становлюсь одиноким.

Я наблюдаю, как Ипувер медленно и осторожно подходит ко мне. В его походке грация и легкость, и в то же время, готовность хищника к прыжку.

Ипувер опасный, хитрый и коварный враг. Он нутром чует слабость трона.

Я смотрю, как он склоняется передо мной, и перехватываю его взгляд, полный смирения и покорности. Но наставник научил меня читать человеческие сердца. Его сердце снедает жажда власти. Той власти, от которой зависит всё, и подчиняется всё. Той власти, при которой ты безнаказанный вершитель любых деяний и человеческих судеб.

Тихим голосом Ипувер говорит о тяжелом положении наших крепостей на границе с Нубией. Давно не выплачивается жалование, плохо с продовольствием. Может начаться восстание. Нужно срочно что-то предпринять.

Я тяжело вздыхаю, лениво рассматриваю его плиссированную юбочку и роскошный, изготовленный из драгоценных камней воротник. Как он мне противен, этот гнусный, коварный и подлый заговорщик. Когда я был здоров и силен, он боялся поднять голову, теперь, как и все остальные черви пытается ближе подползти к моему трону. Он хочет быть сыном Амона-Ра, он сошел с ума, как и весь Кемет, который жаждет моей смерти.

– И еще, – Ипувер делает многозначительную паузу, – знать беспокоится, неужели Вечноживой назначит Рамзеса наследником? Не следует ли его Величеству…

Я прерываю его взмахом руки.

Ипувер терпеливо ждет, но я знаю, в его опущенных глазах полыхает злорадство и ненависть.

Я делаю над собой усилие и стараюсь отчетливо и повелительно произнести:

– Знать, не должно волновать мое решение, которое будет учитывать интересы всего моего царства. К тому же, у знати совершенно нет оснований, беспокоиться по этому поводу.

Ипувер склоняется в поклоне и бесшумно уходит. Я заворожен его походкой. Кошачья грация…

Резкая боль сдавливает грудь. Темнеет в глазах.

Я сдерживаю стон.

Среди этих людей мне некого позвать.

Ко мне никто не подойдет.

Они боятся.

Когда-то и я был на их месте.

Но не боялся.

Кала подводит ко мне старшего сына Рамзеса.

Мне больно на него смотреть и я прикрываю веки.

Слабый, трусливый и хилый, вызывающий только жалость и сочувствие. Он никому не нравится. Как я мог породить такое ничтожество? Иное дело мой второй сын. Будущее за ним. Но между ним и троном стою не только я, а еще и брат. Что ж, я окажу ему небольшую услугу. Но мне не хочется, чтобы он об этом знал. Мое искреннее желание, чтобы Тутмос не был на меня похож. Молодые и неопытные не способны противостоять власти. И уже в который раз Мефис прав, я сам себя погубил. Мне всегда казалось, что я повелитель, но на самом деле мной повелевали мои пороки и страсти. Это моя самая горькая правда, которую я от всех скрываю.

Боль проходит, и я открываю глаза.

Рамзес испуганно смотрит на меня.

И впервые мне хочется искренне ему улыбнуться.

Он пугается еще больше.

И мне становится смешно. От смеха я начинаю надсадно кашлять и задыхаться.

Я смутно вижу, как, схватив Рамзеса за руку, Кала выводит из покоев детей.

Она убегает, чтобы скрыть свою радость.

Дура!

Униженные и покоренные на большее не способны.

Ах, какая боль! Какая страшная боль!

Возле меня суетится лекарь и его помощники. Но я вижу лишь мелькающие тени…

Боль.

Темнота.

Провал.

На особом возвышении, которое превозносило их над смертными, царская чета восседала в креслах с высокими резными спинками, инкрустированными золотом, серебром, бирюзой, сердоликом и лазуритом. Возвышаясь над всеми, гордые и высокомерные, они внушали своим подданным трепет и беспрекословное послушание. Супруги были одеты в роскошные праздничные одежды, кожаные сандалии, подошва которых, также как и ремешки, были из золота. Праздничное одеяние дополнялось искусно заплетенным париком, а также всевозможными драгоценными украшениями, ожерельями, нагрудными подвесками, браслетами. Все должно было подчеркивать божественную суть, величие и превосходство царской четы над смертными. Этот праздник предназначался исключительно для придворных, неоднократно доказавших свою верность и преданность фараону.

Рамзес праздновал военную победу над морскими народами. Еще будучи принцем, он мечтал о войне и военных победах, так все и произошло. Любой военный поход завершался стремительной и кровавой победой. Фараон лично участвовал в сражениях, лично набирал солдат в армию, кушал и спал вместе с ними. Придворные воспринимали это как чудачество, что не мешало им сколачивать целые состояния на завоеванных землях.

Само празднество длилось двадцать дней. А так как фараон желал, чтобы его радость была разделена и простым народом, на городских площадях были организованы представления и угощения.

Фараон-победитель. Фараон-завоеватель. Так воспевали его в новых гимнах сочиненных жрецами из Гелиополиса. Долгожданная победа над морскими народами, после неудачной военной компании предпринятой его отцом много лет назад, была поистине народным праздником.

Наверное, единственным человеком, кто испытывал разочарование и раздражение от столь радостного события была Кала, божественная супруга фараона. Неприятной неожиданностью стало для нее возвращение мужа во дворец, да еще победителем!

Весть о его ранении поселила в ее сердце огромную радость и возродило угасшую было надежду. В своих мечтах она рассчитывала на смертельный исход ранения, но вот уже в третий раз смерть лишь слегка прикоснулась к фараону. Будто кто-то берег его, оберегал от несчастий и бед. Это была еще одна потерянная надежда, горькие слезы, тоска и печаль. Но ничто из того, что испытывала Кала, не отражалось на ее прекрасном и божественном лице. Прямая спина, гордая посадка головы, холодный и надменный взгляд. Веселье и радость гостей, ликование мужа, все проходило сквозь нее. Она словно окаменела изнутри, как много лет назад, после их первой ночи любви, когда Рамзес всю ночь насильно ею наслаждался, не обращая внимания на ее крики, слезы и мольбы о пощаде. Словно чужая сама себе, вышла Кала из тех ненавистных покоев, закутываясь в простыни окропленные ее девственной кровью. Первый год супружеской жизни прошел в полном молчании, только после рождения первенца, Кала вновь обрела способность говорить.