Однако то ли беглец быстро бегал, то ли его товарищ оказался ловким наездником, но и драгуны, и первый всадник очутились около пешего беглеца почти одновременно.

А дальше произошло то, что и Маннергейм, и великий князь ни сразу после этого боя, ни потом, через несколько дней, так и не сумели восстановить в памяти – слишком быстро все случилось. Вместо нагайки, у одинокого всадника блеснул палаш, и он, буквально врубившись в атакующую троицу драгун, произвел несколько неуловимых сабельных пируэтов, от которых его противники мешками свалились на землю. Причем у одного из них – Маннергейм был готов поклясться – была начисто отрублена голова.

– Нет! Вы посмотрите, каков молодец! На что уж мои черкесы мастера головы рубить, но такого я даже у них не замечал, – великий князь, а вместе с ним и Маннергейм, были так изумлены ловкостью всадника, что от этого изумления на несколько секунд прекратили наблюдение за дальнейшим ходом событий. Но затем, опомнившись, вновь прильнули к своим биноклям и увидели картину, которая обрадовала их так же сильно, как до этого изумила: оба перебежчика на одной лошади, в окружении малой части чеченского эскадрона приближались к тому месту, где находились оба генерала. Остальная, большая часть кавказских головорезов, попыталась сходу атаковать почти остановившихся австрийских драгун. Но те, понимая, что добыча от них ускользнула, не захотели ввязываться в рубку и, уклонившись от боя, повернули назад, под прикрытие своих пулеметов, которые разом дружно ударили с высотки, отсекая атаку кавказцев от своей отступающей кавалерии.

Одновременно с пулеметным огнем снова заухали тяжелые орудия, спрятавшиеся за Днестром. Причем огонь их быстро нарастал, и Маннергейм, с тревогой поглядывая на великого князя, поначалу решил было напомнить, что пора бы и уходить, но, увидев, с каким нетерпением Михаил Александрович ждет свой призовой трофей, скрепя сердце промолчал, сознавая, что такого упрямца, каким был великий князь, все равно сейчас не переубедишь.

Дождавшись, когда передовая часть его конвойной сотни вместе с немецкими перебежчиками приблизится на расстояние голосовой команды, великий князь повернулся к Маннергейму.

– Отсюда до вашего штаба рукой подать. Я заеду к вам на часок – там и договоримся о завтрашней баталии.

– Как прикажете, ваша светлость. У меня коньячок для гостей всегда припасен, – Маннергейм разгадал мотивы великого князя, которого съедало острое любопытство и нетерпеливое желание побыстрее допросить захваченных беглецов.

– Вот и славно! – Михаил Александрович повернулся к подъехавшему Асланбеку и, бросив заинтересованный взгляд на одетых в немецкую форму перебежчиков, сказал своему кавказцу.

– Этих, – великий князь с улыбкой показал на немцев, – этих беречь как зеницу ока. А то неровен час и от вас ускачут, как от тех драгун.

Ахтырцы Маннергейма и беглец в форме немецкого капитана – тот, который спас своего товарища, оценив шутку великого князя, дружно заулыбались.

Второй же перебежчик внезапно побледнел, не говоря ни слова, начал сползать с лошади и, наверное, упал бы на землю, но оказавшийся рядом Асланбек подхватил раненого.

– У него две пули в боку засели, – вдруг на чистом русском языке произнес немецкий капитан, – мы из австрийских окопов еще не успели выскочить, как его пулемет зацепил.

Михаил Александрович повернулся к Асланбеку.

– Несите раненого в мой автомобиль и срочно везите в госпиталь.

– А как же он тогда с двумя пулями в боку бежал? – Маннергейм не удержался от сарказма, потому что своими глазами видел, с какой скоростью мчался этот, якобы уже раненый солдат.

– Он, ваше превосходительство, особенный человек, – улыбнувшись Маннергейму, ответил немецкий офицер. Затем повернулся к Михаилу Александровичу и добавил:

– Он, ваша светлость, и с двумя пулями в спине любому фору даст.

И Маннергейм, и великий князь удивленно посмотрели на переодетого капитана.

– Вы… вы знаете, кто я? – казалось, Михаил Александрович совершенно перестал что-либо понимать. Чудесное спасение из безнадежной ситуации двух переодетых русских; причем один из них, раненый, бегает чуть ли не быстрее лошади, а второй за секунду-другую с легкостью фокусника срубает трех умелых воинов; и, наконец, то, что его знают в лицо, совершенно дезориентировало великого князя. Обернувшись к Маннергейму, словно ища у того поддержки, он только и смог, что, недоуменно улыбнувшись, пожать плечами.

– Вы русский офицер? – барону Маннергейму на секунду показалось, что он где-то видел и это лицо, и эту улыбку.

– Так точно, ваше превосходительство! Адъютант командира Кексгольмского пехотного полка лейб-гвардии поручик Борис Петрович Нелюбов.

– Позвольте, позвольте! Кексгольмский пехотный полк… он в начале кампании был, кажется, на Северо-Западном фронте?

– Так точно! Во 2-й армии генерала Самсонова…

– И вы… – Маннергейм был так обескуражен этим новым обстоятельством, что даже не пытался скрывать этого от Нелюбова. – И вы все это время были в плену?!

– Был… С августа месяца под именем рядового Иванова Ивана Ивановича находился в лагере для военнопленных недалеко от города Мулленбург.

Борис Нелюбов хорошо понимал и недоверчивое изумление Маннергейма, и искреннее удивление великого князя; за две недели пройдя около шестисот километров по тылам противника, Нелюбов и Мохов столько раз были на волосок от гибели и от того, что в конце концов их маскарад раскроется, что теперь, когда все было позади, и они наконец-то дошли до своих, он и сам, наверное, отказался бы поверить в подобную фантастическую одиссею, если бы кто-то посторонний рассказал ему об этом. Все прошлые дни, каждый раз, когда их останавливал вражеский патруль и Нелюбов предъявлял захваченные у немецкого офицера документы, он был готов к тому, что обман раскроется и их попытаются арестовать. Но документы были в порядке, немецкий Нелюбова безупречен, и их отпускали, иногда даже помогая выбрать маршрут. Осечка случилась только когда они прибыли к непосредственному месту командировки немецкого капитана фон Герстеля, где их уже ждали германские контрразведчики.

Но то ли немцы сами не предполагали, что те, кто убил их офицера и его ординарца, через какое-то время прибудут к месту командировки погибшего капитана, то ли сказался общий бардак, который царил в прифронтовых немецких и австро-венгерских частях, а может, удача опять решила осчастливить Нелюбова и Мохова своей ослепительной улыбкой. Так или иначе, но их вначале проморгали и хватились только тогда, когда Нелюбов вместе с командиром австрийского драгунского полка, на правах инспектирующего представителя германского Генштаба, поехал осматривать передовые укрепления союзников.

После получасовой поездки вдоль передовых позиций австро-венгров Нелюбов заметил скачущий к ним небольшой отряд немецких офицеров и, разглядев на их лицах охотничий азарт, понял, что отпущенное им с Савелием везенье кончилось и именно сейчас, когда до своих буквально рукой подать, нужно попробовать совершить прорыв. Застрелив очень любезного, но так ничего и не понявшего австрийского полковника, Нелюбов и Мохов в одно мгновение перемахнули передовые траншеи окапывающейся австро-венгерской пехоты и на полном ходу рванули в сторону, где они надеялись встретить своих. В полной мере понимая, что свои, заметив двух скачущих на их позиции немцев, могли не задумываясь и пристрелить.

– Нелюбов… Нелюбов…, – великий князь с неподдельным изумлением смотрел на поручика. – А не вы ли в одиннадцатом году застрелили подполковника Свечникова?

– Так точно, ваша светлость, застрелил… на дуэли… при совершенно равных возможностях. Выбор оружия был за мной, но на саблях он драться категорически отказался…

– Да уж! Если бы он это увидел, – великий князь кивнул в сторону австрийских позиций. – То и вовсе бы зарекся с вами поединничать, – Михаил Александрович покачал головой. – Охота ему было за свое хулиганство голову покласть.