— Плакат «Опасные террористы»?

— Да, этот человек изображен справа внизу.

— Это невозможно.

— Я точно знаю, я его узнал.

— Человек справа внизу, говорите вы?

— Да, я в этом совершенно уверен.

— Это женщина.

Он почувствовал, что в желудке открылась какая-то дыра и из нее по животу стал расползаться невыносимый неприятный холод. Было и еще что-то. Что-то, державшее его в плену и одновременно ослаблявшее, выедавшее изнутри, какая-то серебристая жидкость, как ему казалось, полилась в отверстие, и его самого потянуло туда, к блеску и ясности, исходящим оттуда.

Он чувствовал, что должен бежать, ему нельзя оставаться здесь. Может быть, был какой-то еще, другой плакат?

«Дальше, — думал он, — идти дальше». Половина пятого, он почти дошел до дома. Все это время он шагал по своей стороне улицы, но сейчас ему пришлось перейти на другую сторону, чтобы обойти ямы и кучи на месте стройки. В нос ударил едкий запах, он обернулся и увидел маленький каток, стоявший на дороге. Над машинкой, которую медленно толкал перед собой угрюмый, с ног до головы покрытый песчаной пылью человек, поднимался горячий воздух, в этом мареве предметы теряли свои очертания и расплывались, сливаясь друг с другом, словно во сне.

Здесь он заметил того человека на высоте катка; человек выходил из дверей какой-то странной пустой лавки, он держал под мышкой рулон, а в руке еще что-то — кисть для клея.

Старик почувствовал, как на его коже выступает холодный пот.

Он подумал — красное.

Оно было красное.

Но что было красное? Он не видел связи.

И вот теперь он снова, как днем, стоял прямо возле афишного столба, крепко за него ухватившись. Странно, столб стоял всего в паре метров от уличного фонаря. Собственно, он даже смог бы, наверное, рассмотреть, что написано на объявлениях, но это было трудно.

Он провел рукой по объявлениям, ощутил толстые напластования наклеенных друг на друга за многие годы слоев бумаги, но он не мог разобрать, что на них написано. Он немного прошелся вокруг тумбы, окидывая плакаты пустым безжизненным взглядом.

Какой странный свет. Он посмотрел на свои руки, они отливали отвратительной холодной зеленью, все рубцы и пятна выступали резко, как комья грязи. Какой цвет — воплощение великого холода и безутешности. Откуда исходит этот свет, делающий его таким чужим? Он поднял глаза и посмотрел на узкий столб на углу, но оттуда не исходило ровным счетом ничего, только слабый желтый свет, падавший прямо под столб и оставлявший все остальное в темноте. Потом старик задрал голову и всмотрелся в небо — темное ли оно, есть ли на нем звезды? Но неба не было, был лишь мутный серо-коричневый платок, висевший над крышами.

Он изо всех сил постарался сосредоточиться, снова взглянул вверх, увидел знакомую рекламу сигарет, объявление о концерте на Гессенском радио, избирательный плакат ГКП, объявление о большой гонке на каноэ по Нидде, да, это он еще знал, но гонки были уже давно, летом. Был тут и еще один плакат — лист бумаги, покрытый отпечатками маленьких ладоней, детских ладошек.

Может быть, он заблудился, и это вовсе не афишная тумба. Кто смотрит по сторонам во время безмятежной послеполуденной прогулки?

Он подошел к месту дорожных работ. Днем он обогнул это место, слишком много там капканов — песок, грязь, неровности, на которых он бы наверняка споткнулся.

Внимательно глядя под ноги, он перешел рельсы и остановился у траншеи. Дунул сильный порыв ветра, он вспомнил при этом трепетавшие на ветру маркизы, звон посуды, летящие салфетки, падающие со стола крышки пивных кружек, ветер пронесся над забором, вылетел на улицу и понесся вдоль тротуара. Две женщины, шедшие по улице, подхватили юбки.

Было там еще что-то белое — огромная, бескрайняя белизна, возникшая неизвестно откуда и рухнувшая в траншею; одному из рабочих, которые целый день потели, согнувшись над каменной разметкой, как над головоломкой, пришлось, против воли, встать в этой полуденной жаре, спуститься в траншею и вытащить это белое.

Он тем временем бежал, бежал непрерывно и долго.

Как много шагов в этом коротком пути. Он не понимал, как такое может быть, но был вынужден не переставая идти и идти дальше.

Он медленно приблизился к месту. Щит с большим почтовым рожком, ремонт кабеля, рядом доска, перекинутая через траншею. Какой-то миг он видел только эту доску и мужчин, сидевших со спущенными штанами на краю канавы, но этого не могло быть, и старик протер глаза и с облегчением заметил, что оттого, что он протер глаза, мужчины стали прозрачными, словно привидения.

Траншея была шириной два метра и занимала почти весь тротуар. Она была огорожена каменными глыбами и прикрыта брезентом, над глыбами и брезентом была натянута веревка, на которой висели лампы, одна из них до сих пор мигала. На большом плоском камне лежали остатки завтрака. Рабочая рукавица валялась на песке, похожая на сжатый кулак.

Он опустил голову, взглянул на стенки траншеи, втянул ноздрями запах сырой земли, из щелей опалубки торчали корни, он смотрел на них долго, и ему показалось, что они вытягиваются, растут ему навстречу.

И там действительно было что-то белое, как явилось ему в воспоминании, оно было смято и обернуто вокруг железного прута. Он нагнулся и поднял это — листок, старый и пожелтевший.

Таблица. Указание количества.

Он начал читать, рацион на семь дней. Жир, нежирный сыр, овощная котлета, крупяные, мучные и макаронные продукты, сахар, хлеб, соль, немецкий чай. Цифры были неразличимы. Он пришел в неописуемую ярость, вперив взгляд в бумагу. «Вранье, — гремело в его голове, — мы не давали им ничего. Вообще ничего».

Земля исчезла, а белизна вернулась и стала большой, как платок, как простыня, а на простыне лежали руки, его руки, но они имели какой-то странный цвет и были так тяжелы, что ему едва удалось их поднять.

Шесть часов. Он вошел во двор. Вечерело, стены домов и асфальт излучали тепло. Машина незнакомца стояла на правой из трех парковок гостиницы, перед цветочной клумбой.

Шаркая ногами, он прошел мимо машины, на мгновение оперся рукой о теплый капот. Из подвала доносились голоса, и старик отправился дальше, к своей лестнице, продолжая их слышать. Голоса стали громче.

— Да, — сказал кто-то, — это подвал, и еще какой.

Звук слов смешался с холодом и пробковым запахом, проникавшим сквозь решетки к ногам старика. Он хотел было открыть дверь, но передумал и остался стоять на пороге.

— Все думают, что подвал — это самое глубокое место в доме. Но здесь не тот случай.

Голос стал театральным. Два других — девичьих — голоса дружно захихикали.

— Нет, здесь это не так.

— Вы только посмотрите.

— И что?

— Смотрите, смотрите на пол подвала. Какого он цвета?

— Темный.

— Да… он темный, — с простоватой напевностью произнес первый голос.

Снова раздалось хихиканье.

— А какого цвета стены и двери?

— Темные.

— Да, правильно.

— Все очень темное.

— Как вы думаете, они могут быть еще темнее?

Голос выдержал паузу, но ответа не последовало.

— Нет, ну тогда глядите-ка сюда.

Послышался какой-то звон. Старик вздрогнул, ему показалось, что где-то глубоко внизу сдвинулись скалы или камни, где-то в глубине — не только пространства, но и времени.

Мальчик сделал шаг в сторону. Стало видно отверстие, едва ли больше канализационного люка, черное, темнее, чем пол.

— Что это? — звонко прошептали девичьи голоса.

— Бомбоубежище.

Он не заблудился? Нет, он стоял у входа на свою лестницу.

Вот давешнее кровавое пятно, высохшее, почти черное. Следы на сене вели к подвальной двери.

Он вошел.

Он знал, что когда входят в подвал дома, то входят, собственно, не в подвал, а в полуподвал, здесь он сейчас и стоял, в большой, разделенной надвое комнате, где находились счетчик и старая домовая прачечная. Надо было пересечь это помещение, чтобы дойти до лестницы, ведущей вниз. Там, в самом низу, старик не был ни разу.