Кири не обратила никакого внимания на гневную речь сына. Она задумчиво грызла дужку очков.

— Разве я давала тебе слово? Что-то не припоминаю. Забавно. Должно быть, я забыла.

Стюарт сокрушенно покачал головой.

— Ах, черт! — безо всякого намека на раскаяние продолжала Кири. — А что такого трагического случилось? Если она тебя бросит только потому, что у тебя такая мамаша, ну и пусть себе убирается на все четыре стороны. Ты у меня красавец мужчина, во всяком случае, все девицы от тебя без ума, ты такой же обаятельный и вспыльчивый, как твой чертов отец. Ничего, найдешь себе другую. Тебе это ничего не стоит.

— Не смей так говорить о моем отце! — выкрикнул Стюарт в лицо матери. — Ты его сама бросила и не пытайся срывать зло на мне. Это ты во всем виновата, а мы с отцом тут ни при чем. Почему ты так меня ненавидишь? Только из-за того, что я напоминаю тебе о нем? Когда ты поймешь, что во всем твоя вина, и перестанешь искать в других причины твоих бед? Ты что, не можешь относиться ко мне как к сыну, а не как к двойнику моего отца, которого ненавидишь? Э, да что толку...

— А с чего это ты вдруг стал себя жалеть? — удивилась Кири, вскинув на него глаза, до сих пор она внимательного изучала собственные ногти.

— А может, это обычное ощущение для человека, который всегда был лишен заботы и нежности?

— Нежности? — Кири расхохоталась, словно не могла представить, чтобы Стюарту могло не хватать нежности и любви — это казалось ей нелепым и смешным. — О, этого у тебя всегда будет вдоволь, мой прекрасный сын, хотя бы от той молоденькой девицы, которую ты притащил сюда. Используй свой знаменитый мужской шарм...

— Я имел в виду материнскую любовь.

— Материнскую любовь? — переспросила Кири. — Ах, перестань, Стюарт, я же не такая дура. Мы же с тобой не первый год вместе и слишком хорошо знаем друг друга, чтобы говорить о таких вещах.

— Мне кажется, мы друг друга совсем не знаем. Ты никогда не давала мне шанса по-настоящему узнать тебя или создать между нами искренние, теплые отношения.

— Это ложь! — закричала Кири, вскакивая с кресла. В ее глазах теперь не осталось и следа презрения или насмешки, они полыхали таким же гневом, как глаза Стюарта. — Как ты смеешь мне это говорить? Мне пришлось одной тебя воспитывать семь лет, пока тебе не исполнился двадцать один год! Я сделала для тебя все, что могла, но тебе нужен был отец, крепкая мужская рука, чтобы не пустить тебя на тот путь, который ты все-таки выбрал. Я не могла удерживать тебя одна — у меня не хватало сил. Каждый раз, когда я пыталась поговорить с тобой, ты набрасывался на меня с упреками за то, что я ушла от твоего отца. И это я тоже не могла перенести. Никакая мать не может вынести ненависть сына. Но тем не менее я остаюсь твоей матерью и заслуживаю хотя бы уважения!

Стюарт молча смотрел на нее некоторое время и вдруг повернулся к ней спиной. Синди, которая стала невольной свидетельницей этого, замерла на верхней ступеньке лестницы, ведущей в патио. Она видела искаженное лицо Кири Ньюман, бледное, осунувшееся, постаревшее на несколько лет за доли секунды. Стройная фигура женщины в ярко-голубых брюках и светлом свитере напряглась, руки сжались в кулаки.

Стюарт двинулся к лестнице, вдруг замедлил шаг, увидев Синди, потом, не говоря ни слова, бросился дальше, проскочил мимо нее, сбежал по ступенькам и помчался через лужайку к пляжу.

У девушки сдавило горло, когда она смотрела ему вслед. Затем она перевела взгляд на его мать и внезапно повернулась, чтобы бежать за Стюартом, по ее остановил хриплый, на грани истерики, голос Кири:

— Дурочка! Оставь его в покое. Он того не стоит. Он всегда был таким, таким и останется. Его не изменить — даже тебе.

— Мне это и не нужно. — Синди бросилась вниз по ступенькам.

Кири подбежала к перилам и заорала ей вдогонку:

— А, значит, ты тоже в него влюбилась, да? Несчастная дурочка! Тебе от этого не будет прока. Он тебя никогда не полюбит. Он никогда никого не любил, даже себя самого, и никогда не полюбит!

— Мне очень жаль, миссис Ньюман, правда очень жаль, но мне надо идти за ним, я просто не могу... не могу оставить его в таком состоянии, — крикнула ей Синди, убегая.

— Когда человек не любит даже себя самого, откуда у него найдется любовь для других!

— Нет, нет, я в это не верю! Как вы можете такое говорить о собственном сыне?

— Он мой сын, и я лучше знаю, на что он способен.

Синди отвернулась, ее пронизала дрожь. Волосы девушки развевались на бегу, она промчалась по траве лужайки, потом, поскальзываясь и оступаясь, спустилась по скалистым уступам к морю и упала на песок.

— Стюарт! Стюарт, подожди меня! — кричала она, задыхаясь. — Пожалуйста, остановись! — Но высокая фигура впереди быстро удалялась, он не обернулся, не остановился.

Синди запыхалась, теперь ее ноги увязали в пески, и она, вконец обессилев, плюхнулась на черное бревно, которое валялось на пляже, вынесенное на берег морем. Она вся дрожала, словно от холода, несмотря на быстрый бег и начинавшее пригревать теплое зимнее солнце.

Девушка помотала головой, словно стараясь выбросить из нее слова Кири Ньюман, но они снова и снова оглушительно звучали у нее в ушах: «Значит, ты тоже в него влюбилась? Несчастная дурочка! Тебе от этого не будет прока. Он тебя никогда не полюбит. Он никогда никого не любил, даже себя самого, и никогда не полюбит...»

Синди провела языком по сухим, горячим губам и сглотнула колючий ком, вставший в горле. Она чувствовала себя несчастной, в полной растерянности, она не знала, что теперь делать, как лучше поступить. Наконец она поднялась на ноги и стала бродить по пляжу, подбирая ракушки и камушки, разглядывая их, потом снова бросая на землю.

Вот так начало! А она-то думала, что ей предстоят интересные, увлекательные выходные. Она так гордилась, что Стюарт везет ее познакомить со своей матерью, раньше он никогда не предлагал этого своим женщинам. «Теперь, — горько думала она, — понятно почему». Ей казалось, что многое прояснилось, во всяком случае, на многое она посмотрела другими глазами. Но еще многое оставалось объяснить, прежде чем она поймет настоящие причины безжалостной, бесчеловечной жестокости Стюарта, его горечь и разочарование в жизни.

Наконец, когда солнце уже поднялось высоко, показывая, что полдень давно уже миновал, Синди неохотно побрела в сторону бунгало. Однако не успела девушка дойти до подножия скал, которые окаймляли пляж и переходили в пологие земли, ведущие к дому, как она увидела Стюарта, который спускался ей навстречу, держа что-то в руке.

Синди остановилась и подождала, пока он подойдет поближе. Она не понимала, как он мог проскользнуть мимо нее и вернуться в бунгало.

— Мать легла в постель, у нее мигрень, — коротко сообщил Стюарт. — Я принес нам кое-что поесть и кофе. Надеюсь, ты не против, если мы перекусим прямо здесь, на берегу?

Синди покачала головой и села рядом с ним на песок. Он молча развернул целлофановые пакеты и подал ей полбатона белого хлеба и чашку для кофе. Она взяла ее, не поднимая на него глаз.

— А что у тебя еще тут есть? — Она кивнула на туго набитый рюкзак.

— А, там купальные костюмы и полотенца. Я подумал, ты захочешь окунуться, раз уж мы на пляже. Вода, правда, должна быть довольно холодной, но солнце сегодня хорошо припекает.

— Но я не взяла с собой купальник.

— Знаю. Я нашел какой-то в доме и принес.

«Наверняка купальник Делии», — грустно подумала Синди.

Молчание затянулось, Стюарт не хотел говорить о том, что произошло в бунгало в ее отсутствие.

«Странно все это», — размышляла девушка. Она отчаянно пыталась придумать тему для разговора, но как только открывала рот, чтобы сказать что-нибудь пришедшее ей на ум, тут же снова закрывала его, понимая, как глупо это прозвучит. К тому же она боялась, что голос у нее станет тонким и визгливым от нервного напряжения.

Синди заставила себя откусить от бутерброда и быстро выпила полную чашку горячего кофе.