Синди вдруг смутно припомнила, что уже слышала от него эти слова, причем в таком же контексте; однако сейчас она была слишком рассержена, чтобы думать об этом.

— Вам ведь наплевать, что из-за вас моя жизнь здесь станет невыносимой. Местные горожане, которые раньше любили и уважали меня, теперь будут говорить обо мне всякие гадости, шептаться за моей спиной, бросать на меня косые взгляды, когда я буду идти по улице...

— А в Апити разве есть улица? Наверное, она такая короткая, что я ее не заметил, когда мы проезжали.

Синди недоверчиво покачала головой:

— Я раньше даже не могла себе представить, что на свете бывают такие люди, как вы.

— Да перестань, малышка, Апити еще не весь мир. Тут людей-то живет не больше нескольких сотен.

— Апити — мой родной город, здесь все мои друзья, но вам, видимо, невдомек, насколько они для меня важны. Это служит лишним доказательством того, как невежественны могут быть даже самые умные и умудренные жизнью люди в простых, но самых главных вопросах.

— Когда мы вернемся в Окленд, я тоже познакомлю тебя со своей матерью. — Голос у него был очень злой. Стюарт схватил девушку за запястье и резко развернул к себе лицом. — Увидишь мой дом. И тогда мы посмотрим, кто из нас больше знает «о главных вопросах», — саркастически прибавил он.

Синди была так удивлена этим монологом, особенно последними словами, что даже не сразу поняла, о чем речь.

— Я не знала, что у вас есть мать...

— А как, по-твоему, я появился на свет? Может, ты думаешь, что я с луны свалился?

— Извините. Я просто хотела сказать, что вы никогда не говорили о своих родителях, и у меня сложилось впечатление, что их нет в живых.

Стюарт порывисто отвернулся, ругая себя за то, что невольно приоткрыл завесу над своей частной жизнью. На эту тему он никогда ни с кем не говорил, а теперь, в каком-то порыве отчаянной откровенности, несколькими неосторожными словами сумел не только возбудить любопытство Синди, но и связать себя обещанием познакомить ее с матерью.

— Нам, наверное, пора возвращаться в дом. Твои будут волноваться, куда мы подевались, и ужин остынет.

Стюарт быстро зашагал к дому, а Синди послушно шла следом, больше не пререкаясь, стараясь сдержать вертевшиеся на языке вопросы про его мать, какая она и где живет.

Следующее утро выдалось мрачным и промозглым. Сразу после обеда, когда на улице немного потеплело, Синди предложила Стюарту осмотреть ферму. Она понимала, что, несмотря на не сходящее с его лица бравое, приветливое и невозмутимое выражение, он будет рад на время сбежать от натянутой вежливости, с которой обращались с ним ее родители.

— Вы ездите верхом? — спросила девушка.

— Да, вроде умел когда-то, — отозвался Стюарт, натягивая пару высоких деревенских ботинок ее отца.

Наконец, когда они направились в сарай за упряжью, Синди не выдержала и прыснула:

— Мы с вами, наверное, выглядим как пара заправских конюхов! А вы в папиной одежде кажетесь еще больше. — Она осмотрела его грубые кожаные ботинки и заляпанную кожаную куртку, расшитую полосками каракуля и доходившую ему до бедер. Как всегда, он шел с непокрытой головой, не согласившись надеть старую широкополую шляпу мистера Тейлора.

Синди была одета под стать ему — в голубые джинсы, потрепанную куртку и тяжелые ботинки, на шее у нее болталась шляпа, отброшенная за спину, — на случай, если пойдет дождь или снег, пока они будут кататься.

Стюарт усмехнулся, критически оглядывая ее:

— Вот теперь ты похожа на саму себя. Одета как настоящая сельская девица. Я уж не говорю о запахе!

Девушка гордо задрала подбородок, ускорила шаг и, обогнав своего спутника, бросила через плечо:

— Запах свежий и естественный.

— Да, как и ты сама. Заметь, я ничего не имею против! — крикнул Стюарт ей вслед, давясь от смеха.

Синди сердито фыркнула. Она не знала, как следует отнестись к этим словам, и, чтобы не мучиться, решила просто проигнорировать их. Она понимала, что, если начнет оправдываться, Стюарт непременно все перевернет с ног на голову и окажется победителем в перебранке.

— Сможешь оседлать лошадь? — Синди сама не заметила, как перешла на «ты». Задыхаясь, она вынесла из сарая тяжелое седло вместе с упряжью и перебросила его через изгородь.

— Легко, — уверенно ответил Стюарт, играючи вынес седло и тоже забросил его на изгородь.

— Так, ты какую лошадь себе берешь? Рыжая — это Петра, она моя, серая в яблоках — Пони, папина кобыла, а тот вороной жеребец в загоне — Клейменый, он у нас самый молодой и самый вредный. Можешь взять любую, какую хочешь.

— Думаю, мы с Клейменым найдем общий язык. Мы с ним одной породы. Пара будет что надо.

Синди засмеялась:

— Да, кажется, так и есть, но тебе сперва еще надо его поймать. Он хитрый и может взять любой, самый высокий барьер. Кстати, он и в этом на тебя похож, ты не находишь?

Стюарт искоса взглянул на нее, потом спрыгнул с белой ограды, на которой они сидели, и быстро пошел к загону, где большой вороной конь, крупный и породистый, с благородной осанкой, беспокойно метался, опасливо кося черным глазом на приближавшуюся фигуру.

Синди услышала, как жеребец тихо протестующе заржал, когда Стюарт протянул к нему руку. Потом Клейменый попятился, догадавшись о намерениях человека, и рысцой перебежал в дальний конец загона, где была глубокая канава, за которой шел пологий подъем.

Синди вдруг начала хохотать, наслаждаясь этой сценой. Конь явно не собирался поддаваться на увещевания и не обращал внимания на ласковые слова, которые Стюарт говорил ему. К тому же он определенно получал удовольствие, заставляя человека бегать за ним по всему загону.

Девушка по собственному опыту знала, до какого бешенства может довести Клейменый. Однажды, когда она в первый раз пыталась его поймать, он перепрыгнул через все изгороди и доскакал почти до самого шоссе. У нее тогда ушло несколько часов на то, чтобы вернуть его в стойло.

Наконец она увидела, как Стюарт, обходя жеребца кругами, загнал его в угол. Крепко схватившись за черную гриву, Стюарт быстро накинул уздечку и потянул коня назад, в загон. Клейменый заартачился и некоторое время стоял как вкопанный, потом вдруг заржал и взвился на дыбы. Стюарт словно только этого и ждал. Когда Клейменый приземлился на передние копыта, он дернул уздечку и вдруг со всего размаха хлестнул коня вожжами по черной морде. Тот оторопел и сразу же стал послушным, просто шелковым, хоть и сохранил прежнюю горделивую осанку.

Стюарт вскочил на спину коню, пришпорил его и, пустив рысью по кругу, заставил несколько раз перескочить через канаву. Наконец он подскакал к изгороди, на которой висели их седла.

— Ну как, ты все еще считаешь, что вы с Клейменым — идеальная пара? — засмеялась Синди, когда Стюарт резко остановил перед ней коня и соскочил на землю, слегка запыхавшись от усилий.

Набросив седло на лошадиную спину, он сказал:

— Увы, он напомнил мне некоторых женщин — из тех, с кем мне приходилось иметь дело. Он пятится и пытается убежать, даже когда понимает, что это бесполезно и что в конце концов его все равно поймают.

Синди промолчала и спрыгнула с изгороди на траву.

— Сожалею, что пришлось его ударить, — продолжал Стюарт, словно и не ждал от нее ответа.

— О, об этом можешь не волноваться. Ему часто достается от отца. Его только так и можно заставить подчиняться — сразу надо показать, кто тут главный, — откликнулась Синди и тут же прикусила язык — ведь, сравнивая Клейменого с «некоторыми женщинами», он определенно имел в виду ее. Она поспешно продолжила: — У отца всегда одна и та же беда: к тому времени, когда удается поймать эту лошадь, он приходит в такую ярость, что начинает ее стегать, ругаясь на чем свет стоит. Так что Клейменый к этому привык и уже не обращает внимания. Он, я думаю, даже удивился, что ты его только один раз хлестнул.

— Позволь заверить, что, если бы тебя не было в поле зрения, эта коняга услышала бы много неприятных слов в свой адрес.