В общем, крупно повезло Лизе с Татьяной. Обихожена была ею полностью и облизана, можно сказать, как только что родившийся теленок, и любима к тому же всем простым Татьяниным бабьим сердцем. Если б вот еще и Лёню домоправительница так же полюбила – цены б ей тогда совсем никакой не было!

Посидев еще немного в темной и теплой прихожей, Лиза нащупала под диванчиком уютные домашние туфли-шлепанцы и решительно поднялась на ноги. Надо подняться наверх к Лёне, узнать, в конце концов, что с ним такое происходит. Да и вообще, соскучиться она по нему за сегодняшний день успела. Если не считать, конечно, того, что днем видела.

Лёня так и стоял у окна в прежней позе, сцепив на груди руки и нервно сведя худые лопатки. Услышав ее осторожное цоканье каблучков по лестнице, он обернулся на секунду, улыбнулся летуче-равнодушно и снова повернул голову к темному окну.

– Привет. Ты есть будешь? Татьяна что-то такое вкусное делает! Запах стоит просто умопомрачительный.

– Нет, не хочу. Ужинай без меня. Ты устала, наверное?

От его грустного, звенящего на одной минорной ноте голоса снова схватилось и заныло Лизино сердце. А может, и не от голоса, а от вида этой тонкой нервной спины, от длинных и стройных, по-мальчишечьи еще журавлиных ног или от блестящих черных локонов, рассыпанных по прямым плечам. Да и какая, собственно, разница, от чего оно так сладко и счастливо заныло и тут же замерло, остановилось будто. Это значит, оно есть, живое и счастливое. И пусть этот высокий красивый мальчик хоть как с ней разговаривает, сердится, обижается на что угодно. И капризным будет, или талантливым непризнанным гением, или вообще напрочь бестолково-бесталанным – какая разница? Раз уж сердце распорядилось – так тому и быть. Хочет оно сладко ныть, вздрагивать, останавливаться и болеть – значит, ему так надо. И ничего с этим не поделаешь…

– Да, Лёнь, устала, очень. А скоро еще в Москву ехать. Представляешь?

– Это по тому делу об усыновлении американцами?

– Ну да…

– Надо же, молодцы какие.

– Кто?

– Ну, клиенты твои. Так за ребенка борются. Другие давно бы отступились.

– А… Ну да…

– Лиза, а ты никогда не хотела иметь ребенка?

– Я?!

– Ну да. Почему ты так удивилась?

Лёня опустил руки и медленно повернулся. «Вот же гадкий мальчишка», – вспыхнула вдруг у нее в голове противная мыслишка и тут же погасла, как спичка на ветру. Нельзя на него злиться. В рамках держаться надо. Хотя мог бы подумать, прежде чем такие вопросы задавать. А может, он ей больно сделал? Что он вообще знает про нее? За шесть совместно прожитых лет только и делал, что о своих творческих проблемах талдычил… Да и сама она не горела желанием, если честно, о прошлой жизни рассказывать. Она и сама с большим удовольствием занималась его творческими проблемами да свое ноющее и сладко всхлипывающее сердце тешила.

А жизнь до Лёни у нее была очень, ну очень насыщенной и разнообразной. Во всех планах и разворотах. И что касается огня, и воды, и даже медных труб…

Она была у мамы с папой единственным, любимым и балованным ребенком. Ее любили все – и родители, и бабушка с дедушкой, и многочисленные родственники, которые с удовольствием и часто собирались в доме. И мамины, и папины сестры и братья почему-то смешно звали себя кузинами и кузенами, а потом и к младшему поколению эти старинные словечки намертво привязались. Они тоже навсегда остались друг для друга этими самыми кузинами. Смешно, а красиво. И словно так и надо… А с кузиной Варварой, дочкой маминой сестры, они вообще в один день умудрились родиться и потом долго росли вместе в этом доме. Как самые настоящие родные сестры. Все между ними делилось с детства поровну, и даже профессию будущую выбрали одну и ту же.

Сразу после школы Лиза и Варвара рванули в Москву – поступать не куда-нибудь, а только в университет. И только на юридический факультет. А что? Аттестаты у них были практически пятерочные, язык подвешен не хуже московского, и репетиторы по всем нужным предметам выложились на них дочиста – родители целых два года денег на это не жалели. И поступили практически с разбегу – всех сразили своим провинциально-сибирским обаянием да глубочайшим знанием сдаваемых предметов. В те незапамятные времена при поступлении в высшее учебное заведение такого ранга и впрямь всем этим кого-то сразить можно было… И учеба у Лизы сразу заладилась, и жизнь столичная понравилась. Вместе с Варварой они сняли неплохую однокомнатную квартиру в тихом центре и зажили в удовольствие, а вскоре, оглядевшись и попривыкнув, вообще почувствовали себя настоящими столичными штучками. Девушками они были видными – и красотой здорово-сибирской, и ростом, и другими всяческими девичьими прелестями природа их не обидела. И умом хватким да пытливостью к наукам. Уж что-что, а цену себе Лиза всегда знала – родителям за то спасибо, без комплексов всяких выросла, в любви да в уважении к детской личности. И уверена в себе была полностью – все у нее будет как надо. И в любви тоже. Так оно поначалу вроде бы складывалось…

Еще на первом курсе познакомилась девушка с красивым молодым мужчиной. Не со студентом каким, юношей романтическим, а именно с мужчиной. Лиза приняла поначалу это знакомство за должное, все так и должно было происходить: чтоб к университету подъезжала белая «Волга», чтоб выходил из нее с букетом белых роз красивый импозантный мужчина в белом шарфе, накинутом по тогдашней моде поверх черного длинного пальто, чтоб на виду у изумленных однокашников шел к ней, улыбаясь широко и влюбленно, чтоб галантно открывал перед ней дверцу машины и подсаживал туда, слегка придерживая под локоток. И имя у него было совершенно подходящее, просто-таки до неприличия красивое – Артур… В общем, пока ее однокашницы-провинциалки только присматривались к столичной жизни и пытались робко положить свой красиво подведенный да накрашенный глаз на местных коренных ротозеев с постоянной московской пропиской, Лиза успела закрутить настоящий роман с сопутствующими ему прелестями – ресторанами, дачными пикниками, золотыми колечками да французскими духами. И влюбиться успела в кавалера без ума. И отдалась ему так же – безоглядно, доверчиво и с радостью. И о беременности вскоре так же сообщила с радостью – как раз перед летней сессией после первого курса. Она тогда испугалась немного, конечно, что рановато как-то для ее планов эта самая беременность приключилась, но подумала и решила – ничего. Вот сдаст экзамены, а потом повезет жениха к родителям знакомиться. Это потом уже легкий испуг в настоящий ужас перешел, когда красавец Артур, который, по всем ее девчачьим представлениям, должен был, просто обязан как человек честный и порядочный, до смерти этой беременности обрадоваться и предложить ей руку и сердце, вдруг объявил сердито и раздраженно, что хоть сердце его на сей момент Лизе и принадлежит, но вот с рукой как раз дело обстоит гораздо хуже. Она давно и прочно занята другой женщиной, которая успела, наглая такая, еще до Лизы родить ему двоих прелестных деток, мальчика и девочку, и тем самым в руку эту вцепилась уже намертво и отпускать ее вовсе не собирается. Да и сам Артур особого желания вырваться на свободу не проявлял. Так что девушке следует этот вопрос форсировать быстро и решительно, если судьбу студенческую испортить не желает. Лиза и форсировала. А что было делать? Только так и оставалось – быстро и решительно, сессия-то была на носу.

Ей бы, конечно, сразу после таких грустных событий поумнеть и бежать от своего Казановы безоглядно, да только этого не случилось почему-то. Влюбилась сильно. Успела уже всем глупым организмом к нему прирасти. Даже к родителям на каникулы всего на недельку съездила – и обратно в Москву. Решила – будет бороться за любимого до конца, всеми правдами и неправдами из семьи уводить, потому что негоже на полпути останавливаться, и даже в любви негоже. Оставшиеся годы учебы Лиза в этой борьбе и промаялась, а покинула поле боя совершенно измученная и израненная – и душой, и телом. Дважды еще в ту больницу попадала, чтоб очередные события форсировать. И даже не отреагировала никак на произнесенные грустным врачом последние слова: «…А детей у вас, деточка, никогда больше не будет. Что ж делать – я предупреждал. Мне очень вас жаль…»