Сама не знаю, что было ужаснее: что я узнала про любовницу или то унизительное положение, в которое он меня поставил, бросив посреди комнаты и даже не удосужившись каким-либо образом объясниться. В голове стоял плотный густой туман. Сквозь него бились какие-то мысли, горохом стучали о черепную коробку, мне казалось, что я слышу этот настойчивый стук, какие-то смутные голоса… Состояние странной отрешенности, когда я все видела, все слышала, но ничего не понимала, продлилось недолго – всего несколько минут.

Потом я встала. Поплелась в прихожую, сняла наконец с себя шапку, сапоги. Все это я делала машинально, ощущая страшную тяжесть в руках и ногах. Мне стоило огромных усилий стащить даже платок с шеи. Примятые под шапкой волосы лежали влажной спутанной паутиной – зеркало в прихожей отразило и это, и темные круги под глазами – тушь потекла… Я отрешенно смотрела на свое отражение и ничего утешительного не находила в этом зрелище. И в молодости-то я не отличалась особой красотой, а уж сейчас, когда за сорок, и этот возраст как будто вычерчен на лбу двумя глубокими морщинками, и та же Каинова печать проставлена вокруг глаз, рта и на шее – и вообще не приходится надеяться на то, что муж будет любить с той же пылкостью, что и двадцать лет назад.

А любил ли он меня даже тогда? Эта мысль внезапно обожгла изнутри. В одну минуту передо мной пронеслись годы нашей совместной жизни.

…Двадцать два года назад я была студенткой экономического факультета политехнического института, не имевшей ухажеров, но имевшей прочную репутацию «своего парня» у всей мужской половины нашего курса. Считается, что быть «своим парнем» – это очень лестно. Однокурсницы завидовали мне – их никто не приглашал в чисто мужские компании, им не доверяли секретов, они никогда не были свидетельницами скупых мужских слез, пролитых у меня на плече из-за предавшей подруги или неразделенной любви.

– Тебе везет. Наши мальчики от тебя просто не отходят, Танька! Я бы не знаю, что отдала бы, чтоб узнать, что там у них на уме, а тебе они сами все рассказывают… – говорила мне ближайшая подруга Светка Веснушкина.

И ее мнение разделяли все наши девчонки.

Конечно, я скромно опускала глаза и придавала лицу выражение покорности судьбе. Дескать, я и сама не рада, что являюсь ходячим хранилищем чужих любовных секретов, но от своей планиды разве убежишь!.. Но на самом деле глубоко внутри меня царапала зависть. Да, мои однокурсницы не приглашались на мальчишники и пивные посиделки, как я. Но в сравнении со мной у всех этих девчонок было одно несомненное преимущество: они были любимы. Даже Светка, которая имела минимум мозгов, но обладала длиннющими белокурыми локонами, которые с успехом ей мозги заменяли, тасовала кавалеров с той же скоростью, что и свои любимые карты Таро. Пусть в данном случае это была не любовь – но хотя бы иллюзия ее. А у меня не было и этого…

Я уже говорила, что была далеко не красавицей. Но и «серой мышкой» меня тоже было не назвать: короткая мальчишеская стрижка, стройная, всегда затянутая в джинсы фигура, большие серые глаза. Просто мне, наверное, не везло. Мальчики хлопали меня по плечу, угощали сигареткой, стискивали при встрече ладонь крепким мужским рукопожатием. Но никому из них не приходило в голову подать мне в раздевалке пальто, донести до остановки сумку с учебниками, подарить на 8 Марта хотя бы одну дохлую розочку в запотевшем от морозца целлофане…

А Павел был самым интересным молодым человеком на всем курсе. Высокий, стройный, красивый – весь этот стандартный набор в нем присутствовал. Но еще в Павле было нечто такое, что выгодно отличало его из всего потока. Он точно знал, чего хотел. Всегда, с первого курса. Мечту его можно было определить в двух словах: быть первым. Всегда и везде. Первым в учебе – за все пять лет у него в зачетке не появилось ни одной четверки. Первым в спорте – он был капитаном одновременно и волейбольной, и баскетбольной команд нашего потока. Первым в одежде – именно Павел, вызывая жгучую зависть, впервые появился в коридорах института в югославском вельветовом костюме, которые тогда только входили в моду…

И, конечно, он хотел быть первым в любви. Признанная красавица факультета Лара Ольховская подвергалась со стороны Павла небывалым атакам, за которыми, затаив дыхание, наблюдал весь курс.

– Ларка! – осаждали ее девчонки. – Это правда, что Изотов тебе часы золотые подарил?

– Правда, – дергала точеным плечиком Ольховская.

– Ой, и где он их достал? – В те годы ювелирные изделия были в большом дефиците. – У спекулянтов, наверное…

– Ты лучше спроси, откуда деньги!

– Да деньги – что деньги? Вагоны, поди, разгружал – все так делают…

– Покажи часы, Ларка!

Лариса как бы нехотя протягивала нам белую руку с блестящим ободком золотого браслета на запястье, и девчонки завистливо ахали.

В другой раз они ахали, когда узнали, что Павел сводил Ларису на самую новомодную московскую премьеру. Билетов туда было не достать даже у спекулянтов, и оставалось только гадать, как это удалось обыкновенному студенту… А потом были дивные розы в феврале, заброшенные в окно Лариного общежития. И поездки по ночной Москве в бог знает у кого и на каких условиях одолженном лимузине…

Но к пятому курсу все изменилось.

– Танька! Так ты не знаешь, что с ним?! Ты не знаешь… почему он? – спрашивала меня Лара, заглядывая заплаканными глазами прямо мне в лицо. – Он так изменился! Резко! Стал совсем, совсем другим…

Она закрывала руками фарфоровое личико и рыдала.

Мы стояли возле раковины в женском туалете, куда Лара затащила меня сразу же после первой пары. Она плакала, плескала на опухшее от слез, враз подурневшее лицо холодную воду, и снова заходилась в рыданиях. А я… я старательно отводила от нее глаза. Не могла я, хоть убейте, не могла сказать Ларе, горе которой было так искренне и так безысходно, что Павел… что Павел… вот уже месяц, как начал ухаживать за мной.

Я и сама этого не ожидала.

Все эти годы он нравился мне ужасно. И считать не стоит, сколько раз я после окончания занятий пряталась за колоннами вестибюля, поджидая Павла, чтобы потом вместе с ним обоюдно «удивиться» случайной встрече и вместе с ним и Ларой пойти к метро. Это было тысячи, тысячи раз! Но я прекрасно понимала, что нет никакой надежды. «Свой парень» – да, но не «моя девушка» – это, как я понимала, было совершенно исключено…

Все началось в тот день, когда я по просьбе перепуганной Ольховской отважилась выведать у Павла, почему он избегает с ней встреч. Признанное амплуа «своего парня» давало мне такую возможность.

Разговор состоялся на спортплощадке за институтом, куда мы зашли перед первой парой выкурить по сигаретке. Стоял теплый сухой сентябрь, и душная курилка на пятом этаже пока пустовала.

– Брось, Танька, – сказал мне Павел, когда я, постаравшись сделать это как можно небрежнее, задала ему первый наводящий вопрос. – Что да почему, какая разница? Кончилось все, понимаешь? Ушло, перегорело. Было да сплыло. Что мне прикажешь делать – притворяться? Это ничего не даст, только ее измучаю, да и себя тоже.

– Как же так? Такая красивая пара…

– Ну что я могу сделать, если все прошло! Ну сама посуди!

– Но она же мучается, Павел!

– Я знаю. – Он смутился и действительно выглядел немного виноватым. – Мне жалко Ларку, очень жалко, она хорошая девушка, честное слово… Но… Как бы тебе объяснить? Это неизбежно – ее мучения. Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так. Ты передай ей, – он задумался, – передай, что нужно просто… пережить…

Я смотрела, как он затягивался сигаретой с золотым обрезом – уже в те годы он умел добывать дефицитные штучки. Рука Павла немного дрожала, и на красивом лице было написано искреннее сочувствие к Ларе, которая его сейчас не видит. Он глядел в сторону, слегка наморщив лоб. По всему было видно, что этот разговор очень тяжел для него.