– Да, Татьяна. Это звучит как-то особенно гордо? К чему-то необыкновенному обязывает? Или вы про перевод с греческого? Повелительница. Ну и что? Чем и кем рекомендуете повелевать? Собой? Так я только этим и занимаюсь. А, простите, как вас зовут? И насколько вы соответствуете?
Ответ звучит настолько гордо, что становится смешно:
– Я – Арсений, это в переводе с того же греческого означает мужчина. Соответствую вполне. И во всех смыслах. Но не обо мне речь. Вас рожали, называли, берегли, чтобы передать какие-то секреты. Некая связь не должна прерываться. Вы – избранная. Как бы ни опошлили избранничество писатели-фантасты, в передаче знаний один на один, от старой к малой, что-то есть. Мужество неразглашения тайны длиною в жизнь вызывает уважение.
Татьяна после покаяния готова восстановить равновесие, напав на Арсения:
– Да, чувствуется, вы сильно мучились поисками собственного предназначения! Страдали прямо! Материальной обеспеченности было мало. Грезили избранничеством? А не думали, каково избранным? Они же невольники. Им же всегда передают крест! Долю навязывают. Обрекают.
Арсений, похоже, задет за живое:
– Вот-вот. Крест под названием «ответственность» и связанные с ней самоограничения. Вам еще ничего не передали, а уже истерика. Долю ей навязали! Не напиваться до чертиков и не позволять себя гробить другим алкоголикам! Не все избранные достойны, да?
Татьяна взрывается:
– Вы о чем говорите? О выборах председателя какого-нибудь правления? О назначении на руководящую должность? Так оттуда и достойных, и недостойных увольняют за милую душу. Все, теперь мне надоело! Вызывайте свою полицию. Арсений! Мужчина! К соседу один сходить боитесь!
– Ну, вы, извините, и дура, – обескураженно, словно забыв о том, что многократно провозгласил это раньше, говорит он.
Она уже не обращает внимания на обидные слова:
– Верю, досадно. Вам, ответственному, мудрому, богатому, ни фига, кроме денег. А мне, безответственной, бездомной нищей дуре, – тайное знание. Ничего, переживете.
Арсений:
– Бесспорно, переживу! «Ни фига, кроме денег»! Будто меня не воспитывали, не учили, ограждали от искусства – книг, картин, музыки, фильмов. Это, по-вашему, фиг? Уму непостижимо. Влезла ко мне через балкон, а я ее ободряю. И не смеюсь над тайным знанием, которое наверняка есть текст заговора зубной или головной боли на плохом старославянском. Так она обнаглела и разошлась! Хамка!
Татьяна начинает плакать. Тихие редкие всхлипывания перерастают в горестный скулеж. Арсений скрещивает руки на груди, молча отступает на пару шагов и словно любуется ее реакцией. Потом выходит в прихожую, открывает входную дверь. В подъезде шумно. Он пересекает лестничную площадку, задирает голову и смотрит вверх. Потом возвращается к своей квартире, останавливается возле двери, приваливается плечом к косяку в явной готовности слушать. Через пару минут рядом оказывается Татьяна и тоже прислушивается.
3
Лестничная площадка того же дома. Напротив квартиры, где вчера была вечеринка, довольно многолюдно – полицейский в форме, слесарь с ящиком инструментов, две пожилые женщины, явно соседки.
Первая соседка чуть ли не наскакивает на полицейского:
– Да, я вас вызвала. Я вас все утро вызывала, если точнее. Вы не спешили, хотя и являетесь нашим участковым. Это – первый ночной дебош в доме. Они орали, постоянно молотили в дверь изнутри. Правда, Надежда Эдуардовна?
Вторая соседка:
– Правда. Мы не позволим… – Смущается и быстро поправляется: – Нам не хотелось бы скандалов, поэтому не позволяйте им шуметь.
Хрипловатый голос полицейского не грешит энтузиазмом:
– И часто здесь гуляют?
Первую соседку его реакция сердит.
– Я же сказала – дебош впервые. Вы меня слушаете? Это возмутительное невнимание! Принимайте меры. Пусть знают, что все безобразия будут немедленно пресекаться.
Вторая соседка:
– Собственно, разумеется, это обременительно, когда шумят… Но, понимаете ли, люди… Они стучатся из квартиры и кричат, чтобы их освободили… Они молят о помощи…
Первая соседка:
– Так вы им сочувствуете, Надежда Эдуардовна? Или мне, глаз не сомкнувшей?
Вторая соседка:
– Всем я сочувствую. Представьте, что вас откуда-то не выпускают.
Первая соседка:
– Какая низость с вашей стороны.
Полицейский, довольный легкой сварой дам, поворачивается к слесарю:
– Тебя, Петр, тоже эта женщина вызвала?
Слесарь еле слышно:
– А вот хрен ей, в субботу и забесплатно. – Откашливается и громко докладывает: – Хозяин звонил по телефону. Они ключ потеряли еще с вечера. Сегодня тоже не нашли. Попросил вызволить. Да я вот гляжу, замок дорогущий, в дверь впаян. Значит, надо долбить косяк. То есть ребят вызывать с техникой. А вдруг тем временем ключ обнаружится? Потом я же и виноват окажусь, что попортил? Потолкуй с хозяином, Алексей Дмитриевич. Он точно от своих слов не откажется?
Из квартиры раздаются приглушенные крики:
– Да ломай уже, ломай!
Полицейский:
– Кто хозяин? Пусть один хозяин говорит!
Голос из-за двери:
– Я хозяин, я. Открывайте как-нибудь, выпустите моих гостей! Я больше не могу видеть их рожи, я устал, меня тошнит!
Полицейский слесарю:
– Давай, Петр, раз такое дело. А то еще или он за гостей примется, или они за него. Ломай.
На лице слесаря отражаются все рухнувшие надежды его жизни.
– Тут бетон надо долбить…
На этаже останавливается лифт, из кабины на площадку выходит молодая блондинка, слышит лепет слесаря и властно обещает:
– Я вам подолблю! Я вам сломаю! Мало не покажется! Что здесь происходит?
Полицейский:
– А вы кто?
Блондинка:
– Хозяйка.
Слесарь хихикает, как подросток:
– Возвращается жена утром из командировки.
Блондинка:
– Что вы бормочете? В ваших услугах я не нуждаюсь.
Слесарь:
– Ничего. За вызов в выходной заплатите. Я с семьей завтракал, меня из-за стола, между прочим, выдернули.
Ответ хозяйки звучит, мягко говоря, зловеще:
– Тогда ждите. Кто выдергивал, тот и заплатит. Всем и за все.
Первая соседка:
– Вы уж, милочка, призовите супруга к порядку. Целую ночь покоя не было. Участкового пришлось звать, вот до какой степени буянили.
Блондинка:
– Бабуля, идите к себе и отоспитесь. Вам никто за беспокойство платить не будет.
Вторая соседка укоряет:
– Боже мой! Как вам в голову такое пришло!
Уходит к себе.
Первая соседка:
– Бежите с поля боя, не добившись справедливости, Надежда Эдуардовна? Какая низость с вашей стороны!
Тоже уходит к себе.
Блондинка, не обращая внимания на участкового, достает из сумочки ключи и отпирает дверь. На площадку выскакивает плотный немолодой человек в помятом костюме и залепляет ей увесистую пощечину с выкриком:
– Ты где шлялась?
Она привычно размахивается и тоже одаривает его оплеухой. Несколько лиц, выглядывающих из двери за спиной хозяина, быстро исчезают за косяками.
Блондинка:
– Где я шлялась? Я вчера полтора часа под запертой дверью проторчала. И какие-то мудаки мне орали, что ни тебя, ни ключа нет. А я, видишь ли, сумку со своими ключами у мамы забыла. Пришлось снова ехать к ней. И конечно, она меня больше не отпустила.
Злорадство хозяина, кажется, плещется в стенах подъезда.
– Мама в курсе? Я отмщен за все! Очень хорошо! Наконец-то будет повод рассказать ей, как и с кем ты проводишь время! Я специально попросил своего секретаря-референта пригласить людей твоего возраста и, так сказать, образовательного уровня, а их – чувствовать себя как дома. Это было ужасно. Зато теперь я точно знаю, каковы твои развлечения. А то с моими ровесниками ей скучно! Аристократка в купеческой среде! Со своими весело? Сама же назвала их мудаками! Я так хотел, чтобы, вернувшись домой, ты полюбовалась на них. И хватит врать, будто в твоей компании только о мировом кинематографе за чашкой кофе рассуждают. Я все сам видел и слышал.
