Я отнес его к прилавку и стал перелистывать страницы, пока не нашел, что искал. Долго смотрел на иллюстрацию, затем крепко зажмурился и сравнил ее с картинкой, засевшей в моей памяти.
Наверное, все же он, но твердой уверенности не было. Фотографии почтовых марок в каталоге были черно-белыми, а не цветными, и примерно в два раза меньше оригинала. Некогда в США существовал федеральный закон, предписывавший, чтобы каждое изображение почтовой марки было разбито горизонтальной белой линией — на тот случай, чтобы разные недобросовестные личности не вырезали бы их из книг и не наклеивали затем на конверты, грабя тем самым правительство. Теперь же любой десятилетка может нашлепать на цветном ксероксе хоть целую кучу двадцатидолларовых купюр, да таких, что средний банковский служащий не отличит их от настоящих, так что старое правило отпало само по себе — за ненадобностью. И теперь вполне законным образом можно было вполне реалистично изображать почтовые марки и публиковать их и фотографии валюты США в натуральную, так сказать, величину.
На более поздних изображениях марок нет больше белых линий, однако издатели подобных каталогов обычно не утруждают себя пересъемкой старых марок, а те, которые я в данный момент разглядывал, как раз и принадлежали к этой категории, потому как были выпущены более семидесяти лет тому назад. Я повернул книгу, чтоб лучше видеть, щурился и напрягал глаза и в конце концов отправился в свою контору в задней части лавки, где перерыл все ящики, пока не отыскал лупу.
Даже с ней результаты были не из тех, с какими можно выступить в суде, используя марки в качестве вещдоков. Из всей серии в пятнадцать марок Скотт и компания почему-то решили проиллюстрировать только четыре. На трех из них изображались сцены местной жизни — церковь, гора и цыганка с пляшущим медведем на поводке. И с каждой из них смотрел неулыбчивый вариант того мужчины со снимка Илоны — смотрел из маленькой круглой надпечатки в правом верхнем углу.
Четвертая была стоимостью в сто щиро (национальной валютой в этой стране являлись щиро, и в каждом щиро было по сто дикинов). Самая дешевая марка стоила всего один дикин. Все же удивительно, как много можно узнать о мире из филателистического каталога (и сколь малой ценностью обладает эта информация). Та стощировая марка была самой дорогой в серии и отличалась от остальных по двум параметрам. Во-первых, была крупней примерно раза в полтора и вертикальной по формату — то есть выше остальных. Во-вторых, портрет приятеля Илоны глядел уже не из иллюминатора в правом верхнем углу, а занимал всю марку.
Трудно сказать наверняка… Репродукция, как я уже говорил, оставляла желать лучшего. К тому же у меня не было при себе той фотографии — лишь память о ней, высвеченной мерцающим пламенем одной-единственной свечи. И потому поклясться я не мог бы и в то же время был почти уверен, что это и есть тот самый человек.
Влад I — и на данное время единственный — король Анатрурии.
В течение минуты казалось, что тайна раскрыта.
Боже ты мой, думал я, как все сошлось! Илона была вовсе не случайной покупательницей, ненароком забредшей в мою лавку купить книгу. Это вовсе не простое совпадение, что из всех книжных лавок всех городов всего мира она выбрала именно мою. Это была часть…
Часть чего?
Нет, конечно, не часть того недоделанного ограбления и не часть загадочной гибели Хьюго Кэндлмаса. Потому как при чем тут Анатрурия или какое отношение к ней имеют все эти события? Никакого. В комнате у Илоны хранился снимок бывшего короля Анатрурии. В этом не было ничего особенного — висела же у нее на стене карта с границами той же страны, обведенными толстой красной линией. Почему бы нет? Ведь она была анатрурийкой и, вполне возможно, патриоткой, хоть и не без несколько ироничного отношения ко всем этим опереточным атрибутам.
Но в чем же тогда совпадение?..
Оно точно было, но я никак не мог его уловить. Интригующий момент, по крайней мере на первый взгляд, крылся в том, что мне понадобилось шестнадцать часов, чтобы выяснить, почему лицо того парня с зубастой улыбкой показалось знакомым. Если бы я узнал его сразу же, то ни секунды не стал бы терзаться раздумьями. «О, так это же король Влад! Узнал бы его где угодно, даже на снимке в квартире одной из его верных подданных!»
С другой стороны, не обрати я вообще внимания на этот снимок, так никогда бы и не узнал, кто это. И если вдуматься, и знать не захотел бы.
Если и было тут что-то примечательное, то заключалось оно в том, что в памяти у меня хранился подсознательный образ этого самого Влада, причем запечатленный после единственного беглого взгляда на страницу скоттовского каталога. Да нет, черт побери, ничего примечательного тут тоже нет, потому как на протяжении целой недели, если не больше, я в любой попавшей под руку книге выискивал сведения об этой Анатрурии — после того, как Илона упомянула, что родилась именно в этой стране. Вот почему я так бойко выстреливал различными историческими сведениями и подробностями, просвещая Кэролайн, что, несомненно, произвело на нее неизгладимое впечатление.
Я снова поднес лупу к странице и снова посмотрел на его высочество. И решил, что улыбка идет ему гораздо больше, чем это сдержанно-мрачное выражение. Конечно, улыбка не соответствовала столь серьезному филателистическому событию, зато она выгодно отличала бы его от легиона кислых физиономий царственных особ, украшавших собой марки и монеты Европы. Интересно, какими правами на трон Анатрурии обладал он и состоял ли в родстве с другими королями и принцами? Большая их часть тем или иным образом вела свой род от королевы Виктории и привносила собой в компанию примерно столько же веселья, что и она.
А как насчет августейшей супруги, той дамы с высоко зачесанными волосами и этой трогательной лисичкой? Шотландцы не представили ее портрета, но были достаточно любезны, чтобы сообщить ее имя. Согласно описанию в каталоге, в серии она появлялась дважды: в одиночестве на марке стоимостью тридцать пять щиро и вместе с мужем — на пятидесятищирового достоинства. И звали ее королева Лилиана.
«Скотт» не упоминал стоимости анатрурийских марок; указывал, правда, что они очень редки, но обладают сомнительной филателистической легитимностью; что напечатаны были не с целью оплаты почтовых сборов, но как наклейки на разного рода послания; и что хотя вроде бы существовали погашенные при пересылке писем экземпляры, объяснялось это лишь умыслом некоторых почтовых служащих, сочувствующих независимости Анатрурии.
Итак, издатели каталога знали, что марки ценные, но цену называть не хотели. Экземпляров сохранилось не так много, но и желающих приобщить их к своей коллекции — тоже. Однако если бы мне удалось завладеть полной коллекцией изображений зубастого короля Влада, можно было бы подумать, как ее пристроить получше. Тут, конечно, понадобилось бы сперва поработать: просмотреть специальные каталоги, отчеты об аукционах, посидеть в библиотеке, листая старые выпуски «Филателистических новостей Линна». Может, процент мой будет и не так высок, как при продаже более популярного товара, но свой вполне приличный навар я получу без проблем.
Однако какое отношение все это имеет ко мне? Ровно никакого, потому как марок этих у меня просто нет. Все, что у меня имеется, — это подружка из Анатрурии, но Анатрурия вышла из марочного бизнеса за полвека до того, как она появилась на свет, и, возможно, Илона даже понятия не имеет, что у родины ее есть своя филателистическая история.
Зато у нас, кажется, есть о чем поговорить. К примеру, я могу взять снимок, стоящий на сундучке, и воскликнуть: «О, добрый король Влад и его очаровательная королева Лилиана! Узнал бы их где угодно, с первого взгляда!» Интересно, произвело бы это на нее впечатление? Оценила бы она мои глубокие знания истории ее страны, умилилась бы моему интересу?
Быть может… А может, она просто приподняла бы свои красивые брови и окинула меня иронически-насмешливым взглядом?
