– Нам нужен тест – безошибочный, – сказала Дорис вслух. – Для самодиагностики. Чтобы человек мог знать наверняка, кто он.

– А разве у тебя его нет? Ты разве не знаешь наверняка, кто есть кто, когда они тебе в ходе проверки попадаются?

– Не когда, а если попадаются. Один из десяти тысяч. Слишком мало их обнаруживается… – И она резко оттолкнула коктейль и поднялась на ноги. – Ладно, поехали домой. Я есть хочу и устала, как собака. Поужинаем – и спать.

Харви взял пальто и расплатился.

– Извини, дорогая, но нас пригласили на ужин. Знакомый в Институте Торговли – Джей Ричардс, ты его должна помнить. Мы же как-то обедали вместе. И он нас пригласил – хочет что-то отметить.

– Что отметить? – сердито спросила Дорис. – Что тут отмечать-то?

– Он говорит – секрет, – ответил Харви, широко отворяя дверь и пропуская ее вперед. – Сюрприз, говорит. Увидите, мол, после ужина. Так что давай, не сердись – а вдруг оно того стоит?

Эггертон не полетел домой – во всяком случае, сразу. Он долго, бесцельно и на высокой скорости кружил над первым кольцом жилых кварталов вокруг Нью-Йорка. Сначала его переполнял страх. Потом – ярость. Первая мысль была – домой, в особняк, который стоит на принадлежащей ему земле. А если там его поджидают другие Агенты? Нет, туда нельзя. А пока он так кружил и не мог ни на что решиться, нашейный микрофон проговорил сообщение о звонке из Агентства.

Повезло ему. Девушка передала уведомление роботу, а машина не заинтересована в награде за выдачу преступника.

Он приземлился на одной из крыш-площадок в индустриальном районе Питтсбурга. Никто его не видел – снова повезло. Эггертона трясло, когда он входил в лифт. Потом он все-таки нажал кнопку и поехал вниз. С ним в кабину набились клерк с пустым, ничего не выражающим взглядом, две пожилые женщины, серьезный молодой человек и миловидная дочка какого-то мелкого чиновника. На первый взгляд безобидные люди, но Эггертон не обольщался надеждой: минуют двадцать четыре часа, и все они бросятся за ним в погоню. И их не в чем винить: десять миллионов долларов на дороге не валяются.

Теоретически у него оставался один день на раздумья и на то, чтобы сдаться. Но вести о последнем предупреждении расходятся быстро, так что большинство из его высокопоставленных друзей уже в курсе, сомневаться не приходится. Он обратится за помощью к старому другу: его радушно примут, накормят и напоят, выдадут кучу припасов и координаты охотничьего домика где-нибудь на Ганимеде – а через двадцать четыре часа пристрелят, как собаку.

Конечно, он мог укрыться где-нибудь на захолустной фабрике – в его синдикате такие были. Но их же все осмотрят, одну за другой. В холдинге масса компаний, в том числе подставных, – но Агентство и их проверит, было бы желание. И тут его осенило: а ведь ему зададут показательную трепку – чтобы все прониклись. Вся ниплановая система, которой Агентство вертит, как хочет. И это его взбесило окончательно. Эти женщины-Невосприимчивые с самого раннего детства будоражили его воображение и пробуждали какие-то полуосознанные комплексы. Самая мысль о матриархате представлялась ему отвратительной. И вот теперь они пытаются его, Эггертона, устранить – а ведь он ключевая фигура в промобъединении. Только сейчас до него дошло: а что если его номер для выборочной проверки выбрали совсем не случайно?

Ничего не скажешь, умно. Собрать серийные номера всех важных лиц и время от времени пробивать их – как бы случайно. А на самом деле с целью устранить – одного за другим.

Он вышел на нижнем этаже и застыл на месте, не зная, что делать дальше. Мимо ехали и гудели машины. А что если начальство сотрудничает с Агентством? И поставляет данные для проверок? В конце концов, первое предупреждение означает лишь согласие на обычный ментальный тест, который осуществляют члены легального сообщества мутантов. Этих «кастратов» терпят, ибо они полезны в борьбе с другими мутантами. Жертва, которую выбрали наугад или прицельно, всего-то должна позволить зондирование своего разума. Раскрыться полностью перед Агентством – и лежать смирно, пока бой-бабы разбирают ее по косточкам и залезают во все закоулки души. А потом вернуться к себе в офис – совершенно чистым перед законом гражданином, которому ничего не угрожает. Единственно, тут возникал один нюанс: тест еще нужно было пройти. Видное лицо в корпорации не должно было оказаться паракинетиком.

На массивном лбу Эггертона выступила испарина. Это что же, выходит, он себе обиняками сейчас говорит, что он – паракинетик?! Нет, дело не в этом. Дело в принципе. У Агентства нет никаких моральных прав вызывать на зондирование полдюжины человек, чье промышленое объединение составляло костяк ниплановой системы. Вот тут любой руководитель объединения с ним бы согласился. Да, атака на Эггертона – это все равно что атака на само объединение.

Он горячо взмолился о том, чтобы остальное руководство увидело ситуацию в этом свете. Остановил роботакси и приказал:

– В штаб-квартиру промышленного объединения. А если кто-то попытается остановить тебя, прислушайся к пятидесятидолларовой купюре – она приказывает ехать дальше.

Огромный темный зал встретил его эхом. Встреча должна была состояться только через пару дней, так что Эггертон бесцельно бродил в проходах, мимо рядов кресел, предназначенных для технического и конторского персонала, мимо скамей из стали и пластика, на которых сидело руководство. Наконец он дошел до трибуны докладчика. Он остановился перед мраморной кафедрой – на нее падал слабый свет. И его с головой накрыло осознание бесполезности сопротивления: вот он стоит посреди пустого зала – потому что он изгой. Это стало вдруг абсолютно понятно. Кричи не кричи – никто не появится. Никто ему не поможет, никто за него не вступится – потому что Агентство есть законное правительство ниплановой системы. Вступив с ним в схватку, он противопоставил себя социуму. Никакого личного могущества не хватит на то, чтобы победить самое общество.

Он быстро вышел из зала, отыскал дорогой ресторан и насладился роскошным ужином. С лихорадочной скоростью он поглощал импортные деликатесы в огромных количествах – по крайней мере, он мог провести свои последние двадцать четыре часа, наслаждаясь жизнью. Он ел и боязливо поглядывал на официантов и других посетителей. Спокойные, даже равнодушные лица – но очень скоро они увидят его номер и фото на экране каждой новостной машины. Откроется великая охота – сотни миллионов охотников бросятся в погоню за добычей. С такими мыслями он закончил ужинать. Потом Эггертон посмотрел на часы и вышел из ресторана. Шесть часов вечера.

Затем где-то с час он швырялся деньгами в элитном борделе – он переходил из комнаты в комнату и едва ли видел лица женщин. Когда он покинул заведение, за спиной бушевал хаос – щедро им оплаченный. Он вышел на улицу и вдохнул свежий воздух. До одиннадцати он бродил по темным, залитым звездным светом паркам, окружавшим жилые кварталы города. Тень среди других размытых теней – сгорбленный, руки жалко засунуты в карманы, на душе кошки скребут. Где-то далеко в городе башенные часы излучали временной аудиосигнал. Двадцать четыре часа проходили один за другим, истаивали – и никто не мог остановить бег времени.

В двенадцать тридцать он прекратил бесцельно бродить и попытался взять себя в руки: надо проанализировать ситуацию. Да, надо честно сказать себе: если искать спасения – то только в штаб-квартире. Технический и конторский персонал еще не вернулся домой, но вот большая часть начальства уже наверняка разъехалась по домам. Наручная карта показала, что он удалился от штаб-квартиры аж на десять миль. Ему вдруг стало страшно, и он решился.

И вылетел прямо к зданию. Приземлился на пустой площадке на крыше и спустился в лифте на этаж жилых помещений. Да, нельзя откладывать этот разговор. Сейчас или никогда.

– Заходи, Джон, – радушно пригласил его Таунсенд.