Американец подошел к нашей группе встречающих, картинно раскинул руки-жерди в стороны и обнял дядю Додика. Со стороны было очень смешно смотреть на этого долговязого, смахивающего на кузнечика, — или вернее хищного богомола, старикана и маленького, подтянутого и крепко сбитого полковника Меллера, стискивающих друг друга в объятиях.
Затем визитер оторвался от создателя нашей армии и подошел к самой матушке. Она была ростом гораздо ниже его и старику пришлось нагнуться, чтобы расцеловать ее щеки. Только когда их лица оказались рядом, я осознал, где видел это лицо, — каждое утро в зеркале во время утреннего туалета!
И еще за завтраком, когда я входил в столовую и наклонялся к матушке, дабы поцеловать ее. Разумеется, в том отражении, которое я видел в зеркале, лицо было пошире, потяжелей в челюстях (кровь Бенкендорфов), а у матушки еще не образовались эти глубокие, точно кора старого дуба, морщины, но…
Это было наше лицо. Лицо — фон Шеллингов.
Старик шагнул к моему отцу и они пожали друг другу руки. Потом он повернулся ко мне и сказал странным, высоким, чуть надтреснутым голосом:
— Сэмюел Саттер, к вашим услугам. Можно просто — дядюшка Сэм. А вы кто такой?
Голос господина Саттера был каким-то особым, какого-то странного тембра. Стоило ему заговорить чуть громче, как появлялись какие-то весьма неприятные на слух, визгливые нотки, но в целом — это был голос человека любившего посмеяться и посмешить окружающих. И я отвечал ему, раскрывая объятия:
— Я родился после твоего отъезда. Рад тебя видеть, дедушка.
Лицо моего деда исказила какая-то совершенно непередаваемая гримаса, он будто поморщился от какой-то неведомой боли, усмехнулся, ухмыльнулся, подмигнул мне, состроил комическую гримасу, хлопнул меня по плечу, ущипнул меня за нос, обхватил меня за плечи и одновременно шепнул на ухо:
— В нашем роду рождаются — одни девчонки. Наследственная болезнь… Правда, она позволила нам оказаться в постелях всех лютеранских государей Европы, но… женщины, на мой взгляд, дают опору семейному клану, но только от мужчин зависит его слава и положение. Ты не находишь?
Готовишься стать военным? Это хорошо. Все фон Шеллинги, — кем бы они не стали впоследствии — академиками, торговцами, или вот как я — паяцами, все проходили через армейскую форму. И надо сказать, у нас получалось недурно!
— Я знаю, Ваше Превосходительство. Дядя Додик рассказывал, что Вы были — хорошим генералом, а он всегда знает о чем говорит.
Дед тут же нахмурился и с деланным подозрением и неодобрением воззрился на своего бывшего комбата:
— Давид-то? Он — романтик! Кого ты слушаешь?! Да он в Америке не мог самолично повесить ни одного французского шпика — так у него руки тряслись! Да курица он мокрая, а не — офицер! Кого ты слушаешь?! Он тебе про меня басни плетет, а какой я генерал?
Дядя Додик и оба его зама — все хором прошедшие американскую кампанию, от души расхохотались, а дед, разгорячился, распетушился, поставил руки фертом, откинул в сторону неведомо откуда появившуюся в его руках тросточку, и закричал неприятным голосом:
— Цирк приехал, господа! Дамы, не пропустите случая посмотреть на нашего Вильгельма — перекусывает якорные цепи одним зубом, подымает пудовые гири одним пальцем, делает славных детей одним… О, господи, зарапортовался!
Не слушайте меня, увечного, искалеченного, героя войны, а пожалейте, купите билетики, наши билетики — цена двадцать центов, — деньги немалые, но у дядюшки Сэма лучшее зрелище во всех северных штатах! Цирк приехал!
Фокусы! Фокусы! Мсье, посмотрите вот сюда, какая это карта? Не угадали, милейший, свои часы и бумажник получите у кассира за вычетом двадцати центов — актерам тоже нужно с чего-то жить. Мадам, ах, какой запах у ваших духов, я просто потерял голову… Точно такая же голова — голова индейского вождя Тути-Мкути приветствует вас в нашем паноптикуме, а под ним коллекция скальпов его семерых жен, снятая мною собственноручно! Обратите внимание на третий и пятый, они, как видите, белокуры. Я плакал, господа, поверите или нет, я плакал, когда снимал скальпы этих восхитительных дам!
А они что? Они — хоть бы что! Отряхнулись, взяли у меня мои кровные и оставили эти парички мне на память, сказав, что через дорогу они купят новые. Господа, танцы! Дамы приглашают кавалеров, — в заведении дядюшки Сэма все танцуют только самые модные и непристойные танцы из до самого нутра прогнившей — старушки Европы. Итак…" — дед внезапно оборвал свою необычайно занятную тираду (я и впрямь уже чувствовал себя этаким лопоухим зевакой перед дверьми балагана в далекой, неведомой для меня Америке). Его лицо стало каким-то смятым, торжественным и печальным. Он выпрямился во весь свой рост и резко скомандовал так, будто подковки на сапогах лязгнули:
— Сабли… наголо..! Француз в ста шагах за гребнем. С Богом, братцы!" — а его бывшие солдаты вдруг словно загавкали:
— Хох, хох, хох, ур-ра!" — и я как наяву увидал генерала в блещущем золотом мундире впереди кавалерийской лавы на стремительно несущемся коне…
Меня охватил какой-то суеверный ужас и я дал зарок, — коль мне суждено умереть до срока, я это сделаю в сапогах и офицерском мундире. В штиблетах и полосатых штанах что-то есть — омерзительное.
А дед мой уже теребил меня, устанавливая мои ноги в исходную позицию и орал:
— Эту ногу сюда, эту — сюда, улыбочку… По-ошли! Да не так же! Да на тебя обхохочутся все портовые доки от Балтимора до Провиденса! Ты же фон Шеллинг! У тебя должно быть врожденное чувство такта! Ритм, чувствуй ритм, какой ты — будущий жеребец, ежели ритма не сможешь выдержать?! Еще раз пошли!
Вот! Вот так! Получается… Ура, получается — вот это и называется чечеткой. Смотри и учись — пока я жив!" — тут он прямо перед таможенной будкой встал в позицию и отбил такую лихую чечеточку, что даже таможенники выглянули посмотреть и захлопали в ладоши — так здорово у него получилось.
А дед мой, садясь со мною, Дашкой и матушкой в одну карету, обронил вдруг сквозь зубы:
— Белобрысый парень со сломанным передним зубом справа — негоден. Смотрел на меня, разинув рот, а за его спиной — щель в заборе, — ткнуть его ножом и проход справа открыт.
Замени и девчонку, смешливую такую, что стояла у крыльца перед женским пунктом досмотра. Глаза у нее — шальные, — влюбчивая. Хороший контрабандист ее так скрутит, что она ему и ключи, и печати — маму родную со службы вынесет.
Смени, но — не выгоняй. Белобрысого я бы послал за рубеж. Раз так смотрел — парень с воображением. Ему с людьми должно работать — не с тряпками.
А смешливая — хороша! Выдать ее замуж за не слишком ревнивого и — за границу. Интересные мужики по ней будут с ума сходить, а она видно — с фантазией…
Тут мой дед обернулся ко мне, прикрыл пальцем мою отвалившуюся от удивления челюсть и сухо заметил:
— А вот это — нехорошо. Мой внук должен меньше глазеть, да сильней примечать! Впрочем, — мал ты еще для семейного ремесла.
Я страшно обиделся. Я так обиделся, что не выдержал:
— Я встречал тебя со всей душой, а ты мне — такие гадости! Как же тебе не стыдно?!
Дед выпучил глаза, — будто от удивления:
— Мальчик мой, что есть — стыд?! У разведчика не должно быть стыда. Я ведь не собираюсь тебя чему-то учить. На мой взгляд — общение меж людьми сводится к простому обмену мнениями. Коль я тебе интересен, — слушай. Нет, жизнь моя на этом не кончена!
Я растерялся, — этот странный человек с неприятным голосом вел себя вызывающе, можно сказать — по-хамски, но… я отвечал:
— Прекрасно. Я согласен на такие условия. Мне интересно, что ты мне скажешь, но я… оставлю за собой право — делать любые выводы и думать своей головой.
Мой дед обернулся к матушке и с интересом спросил:
— Этому мальчику только тринадцать?! Из молодых, да — ранний. Интересно пощупать — чем он тут у тебя дышит.
А матушка многообещающе ухмыльнулась и предупредила:
— Я думаю, что вы оба еще удивите друг друга. С ним — забавно. Он у меня уже на все имеет свою точку зрения и однажды — послал меня к черту.
