Именно Боткину принадлежат слова: "Если пыльца растений вызывает припадок у болеющих "сенною болезнью", почему не предположить, что мужское семя в "проклятии Шеллингов" вызывает подобную же реакцию у больных женщин? На мой вкус — сие проявления одного и того же расстройства!"
На эту идею его подтолкнул факт, что мы с Доротеей и нашей матушкой страдали "сенною болезнью" в самой жестокой форме. Дело дошло до того, что нас с Дашкою держали в четырех стенах — от всех взаперти с апреля и по сентябрь. Простой глоток весеннего воздуха, или капля меду с цветочной пыльцой вызывал в нас троих ужасный припадок с багровеньем лица, ужасной одышкой и порою даже — рвотой, если мед попадал в нашу пищу.
Матушка спасалась от этого платочком, сильно смоченным чередой, да неизменною трубкой. (Она добавляла в табак какие-то травки, спасавшие ее от "сенного удушья".) Нам же она запрещала курить и поэтому летом мы не смели выйти из дому.
После открытия Боткина к матушке пришло несколько видных евреев, которые сказали ей так:
— Вы можете долго себя обманывать, но истина в том, что ваши старшие дети — безнадежно больны. В любой день мальчик и девочка могут погибнуть от неудержимой рвоты, или удушья. Да и какая их ждет будущность?
Первенец ваш может рассчитывать лишь на правленье в крохотной убогой Лифляндии, да покорность отсталых и неграмотных латышей. Кто из баронов возьмет в жены вашу дочку — больную еврейку? Она же кашляет кровью при любом дуновении весеннего ветра! Кому нужна в доме больная невестка?!
Матушку всю передернуло от таких слов, но, не повышая голоса, она вроде бы спокойно ответила:
— Что же вы предлагаете?
Евреи сразу же оживились и самый бойкий из них произнес:
— Госпожа Баронесса, вам нужно вернуться к Кристоферу. Сын от него сможет претендовать на русский Престол. Доктор Боткин попробует придумать лекарство против "проклятия". У него уже заметны успехи.
Матушка вроде бы милостиво выслушала жидов и сказала:
— Наверное, это будет лучшим плодом всей моей жизни — родить Царя русским! Я оправдаю все ваши чаяния!
Когда же евреи ушли, матушка дала волю эмоциям. Я об этом не помню, но по рассказам она бросилась в детскую, по очереди вынимала нас с Дашкой из этакого загончика, в коем мы веселились, и обливаясь в три ручья горькими слезами, нас целовала и шептала при этом:
— Сволочи! Я никому не отдам вас, мои лапочки! Господи, какие же сволочи… Убить невинных детей… Я этого им не прощу…
Если вам не понятна такая реакция, — объясняю. Мы жили в лютеранской Лифляндии. По всем правилам и обычаям, даже если матушка родила бы ребенка от Кристофера Бенкендорфа, он смог бы войти в наследство Кристоферу лишь после… смерти наследников первой очереди. Иными словами, — третий ребенок в нашей семье мог бы претендовать на русский престол лишь после моей безвременной смерти и смерти моей милой сестры — Дашеньки.
Евреи — странный народ. Если им уж вошло что-то в голову, это из них сложно вышибить. Они уверовали в рожденье Царя Иудеи и Мессии в нашей семье, но мы с Дашкой были слишком больны на их вкус. Теперь они ждали Мессию в лице будущего Романова в нашей семье. И для этого точили ножи на нас с Дашкой…
С этого дня и до весьма зрелого возраста мы с сестрицей были навсегда ограждены от еврейских фанатиков. Нам запрещалось встречаться с евреями (особенно из богатых и религиозных семей) в опасениях, что сии люди могут желать нашей смерти.
Другой момент, который не осознали евреи, состоял в том, что они предложили умертвить всех детей Карлиса и родить сына Кристоферу. А матушка ненавидела Кристофера, а к нашему отцу…
Я вспоминаю такой случай. В 1787 году стали пропадать наши корабли в шведских водах, и пошли слухи о том, что шведы стакнулись с поляками и хотят вместе напасть на Лифляндию. Тогда мой отец сам решил "во всем разобраться". А стоило ему отплыть, как на Балтике разыгралась ужасная буря и корабль его не вернулся.
Я помню, как уже глухой осенней дождливой ночью на пристани собрались десятки женщин, ожидавших своих моряков. Среди них — мы с матушкой и тетя Лайма с Озолем — маленьким Яном Уллманисом. По мере того, как тучи сгущались и дождь лил, как из ведра, мы все сильнее прятались под какой-то навес. Из всех женщин на пристани осталась одна — моя матушка. У нее были безумные глаза — она, как раненая птица, с подбитым крылом, металась, припадая на ногу, по черной, мокрой от дождя пристани, и я отчетливо слышал, что она кричала:
— Это я во всем виновата, Господи! Покарай меня, Господи, вот я грешница, но не оставь вдовы с малым ребенком! Возьми меня, Господи… Только спаси их! Спаси их всех!
Про мою матушку уже тогда шла молва, что она — колдунья и знает такое, о чем лучше не знать иным смертным. Поэтому ей не мешали, а тетя Лайма, прижимая меня с Озолем к своей полной груди, часто-часто крестилась и шептала молитвы.
Под утро, когда тучи рассеялись, многие увидали корабль — со сбитыми мачтами и издырявленными бортами. Он так сильно "лег на борт", что с него сбросили пушки. Но даже над сими обломками все еще гордо реял наш черный крест и оттуда кто-то звал помощи. Тут же спустили баркасы и все оживились, а матушка упала там, где стояла, и погрузилась в глубокий сон.
По сей день в метафизике этот случай — пример "сублимации воли". Простой же народ верит в то, как "рижская ведьма" колдовством удержала на плаву обреченный корабль, который пошел ко дну сразу, как она потеряла сознание… А кто в здравом уме и трезвом рассудке вздумает перечить столь грозной волшебнице?
Такова была Сила Любви моей матушки.
Винилась же моя матушка перед Господом за ссору с моим отцом. Втайне от него в очередную поездку в Россию матушка встречалась с венценосною бабушкой и спросила совета. Та сразу же осознала угрозу ее собственным внукам, коль у евреев возникнет ребенок с романовской Кровью и… вызвала Кристофера Бенкендорфа.
На тайной встрече сия троица уговорилась — Кристофер получал большие поблажки в Лифляндии за то, что "делал ребенка" с одною из русских фрейлин. Об этом он писал секретную роспись для бабушкиной Канцелярии, в коей особо оговаривал то, что будущий ребенок — никак не фон Шеллинг, и… не еврей, но — несомненно Романов.
Матушка же обязывалась делать вид, что вернулась к Кристоферу и носить положенный срок подушку под платьем. Евреев же она должна была убедить, что ее младший сын должен вырасти, а до этого срока — нельзя убивать меня с Дашкой, ибо сразу ж возникнут всякие подозрения и угрозы еврейству.
Бабушка же с особо доверенными нарочными разослала сии расписки ко дворам наших родственников — в Англию, Пруссию и Голландию. (Там все без ума от фон Шеллингов, а Романовых… Их в Англии не считают "джентльменами", в Голландии зовут "вечными должниками", а Пруссии кличут — "славянами". И в том, и в другом, и третьем случае — надеюсь, все сказано. В нашем доме мы весьма верим в Кровь и во все пороки и добродетели, какие с нею наследуются.)
Разумеется, все трое уговорились обо всем этом молчать и правда вышла наружу лишь в дни смертельной болезни моей матушки в 1816 году. Она показала рижанам свою часть расписок и объяснила при этом, почему она вычеркивает нашего брата Костика из всех завещаний. Евреи ей не поверили и обратились к русским. Недостающие части бумаг им предъявили — Государь Александр, который боялся "еврейской угрозы" от Костьки и мой дядя — Кристофер.
Все его верили идиотом и нарочно подложили под него самую глупую фрейлину, но дядя мой оказался истинным Бенкендорфом. Потомком простых ливских, латышских, да эстонских крестьян с их простотой и мужицким лукавством. Да, он показал свою часть документов и совершенно разрушил всю Костькину будущность и опору в евреях.
Но у дяди к тому времени был иной — незаконный ребенок. Вот ему-то и пригодились расписки Государыни Екатерины Великой в том, что по ее мнению — Кристофер Бенкендорф, — законный Романов.
