Назовите меня потомком цыган, пиратов и отравителей, но не трожьте вы мою Честь своими буржуйскими лапами! Раз я обещал, что на престол взойдет Кровь отца, поверившего Слову моему, и Кровь его матери — так будет!!! А если нет, — меня бы давно Бог покарал!

Не так вышло со всеми прочими. В день Бородина я дал слово умирающему Колесникову и удочерил его дочь — Вареньку. Покривлю душой, сказав, что относился к ней так же, как и к моим родным доченькам. Варя Колесникова скорее вела жизнь экономки, иль старшей служанки в доме моем. Не хочу оправдаться, но — одно дело Родная Кровь, а другое…

Однажды к нам принесли посылку, на коей костькиной рукой была просьба вскрыть ее "лично". (Что любопытно, — осталось так и невыясненным — "лично" КОМУ? Заговорщики потом признавались, что должно было выйти — "лично Бенкендорфу", но то ли Костик забыл, то ли — Совесть его замучила, он так и не дописал предложение.)

Если б сию коробку принесли часом позже, могла умереть Маргит и кто-то из девочек. Но так вышло, что они пошли на прогулку и посылку приняла Варя. Она-то в присутствии слуг развернула ее и подняла крышку. Внутри была бомба.

Варе оторвало руку и она умерла через полчаса, не приходя в сознание. Вместе с ней погибли еще трое слуг.

Ужас же состоял в том, что сохранились остатки коробки, в коей принесли бомбу. А что у фон Шеллингов, что у Бенкендорфов издревле заведено, что каждый из членов семьи имел собственный код и приметные знаки, коими он помечал посылки и оставлял закладки на случай, если посылку откроют. Бомб, конечно, еще не боялись, но всегда можно было вскрыть колбу с синильной кислотой от "старых товарищей". А дела фон Шеллингов с армейскими трофеями Бенкендорфов, да пиратскими повадками Уллманисов не дозволяли чужим увидать… нередко — награбленное.

Так вот, — на посылке командующего Кавказской армией были все знаки того, что сам Костька приготовил и запечатал ее. Сие могло иметь два объяснения. Либо он покушался на меня и близких моих, иль хуже того, — он выдал наши коды полякам.

Мною был тотчас созван семейный совет, где мы поменяли наши приметы и постановили, — вернуть Константина и судить его семейным Судом. Скорее всего мы присудили б Предателя к пуле в висок, — негоже марать Имя Бенкендорфов по судам, да присутствиям.

Я послал на Кавказ, мои следователи провели первый допрос и узнали, что Константин (по его словам) посылок не посылал, но получалось, что сия посылка действительно ушла из штаба Кавказской армии. Из этого (вкупе с резким ухудшением чеченских дел) мои люди сделали вывод, что либо — мой брат врет, либо — глуп, что еще хуже.

Обе версии имели право на существование. Так уж сложилось, что он всегда завидовал мне. Матушка просто не терпела его и не оставила ни единого пфеннига. Кристофер же… Мы с ним не любили друг друга и Константин надеялся, что хотя бы отец хоть что-то оставит ему. Но в завещании Бенкендорфа (он умер в сентябре 1825 года) все его состояние шло только мне!

Кристофер не стал скрывать, что — не любит меня, но из всех друзей сына его — Nicola лишь у меня обнаружился талант умножать капиталы. Это Рок.

Точно такие же отношения связывали Железного Фрица и моего прадеда Эриха фон Шеллинга. Один умел повелевать и царствовать, другой создал своему королю науку, банки и абвер.

Вся Германия не забыла сию историю, запала она на душу и моему дяде. Костька же тут не вписывался…

Как только стала известна суть сего завещания, Константин озлобился на весь белый свет. Единственным из всей семьи он вякнул о каких-то там правах бездетного Константина на русский престол.

Когда я вернулся с телом царственного кузена, я напомнил Nicola, что Рубикон уже перейден, и я не Орфей — выводить Эвридик! Коль мы в дороге, лучше дойти до конца! И Николай ободрился.

Милорадович умер в день мятежа, Воинов — весной, бунтовщики частично повешены, частично — в Сибири, "константиновцы" — выведены из Сената и спрятались в Польше.

Но свято место пусто не бывает, сопротивление новой династии возглавил… Константин Бенкендорф. Не по своей воле. Скорее даже — не осознавая того, мой брат стал вождем всех недовольных. Будь в нем хоть капля здравого смысла, он мог бы нам здорово насолить, но ему всегда не хватало фантазии. Сидеть с кислой рожей и критиковать всех и вся, — это пожалуйста, но не более этого.

К той поре кончилась Вторая Персидская война и мы по взаимному уговору с графом Ермоловым пересадили того — на Москву, Кавказ же остался бесхозным. Туда-то и направили моего братца, — с глаз долой, подальше от его новых сторонников, и как можно дальше от Польши, чтоб два Константина не "перемигнулись". И вот такой казус.

Когда на Кавказе стало известно о том, что во взрыве погибла Варя Колесникова, а весь мой дом не получил и царапины, мои враги устрашились и выдали себя. Костька напился пьян, плакал и кричал адъютантам, — "вы подучили меня, а он заговоренный и сколько б ни пытаться, его ни пуля, ни сабля, ни яд не берут". Не знаю, кого он имел в виду. Надеюсь, — Шамиля.

В день смерти брат общался с дружками, опять перепил и у них вышла ссора. Говорят, Костька просил убежища в Царстве Польском, но поляки ему отказали. По пьянке они повздорили, адъютант выстрелил и ранил в руку навылет. Врачи двое суток боролись с кровотечением, но…

Сегодня брешут, что Петер, возглавлявший следствие, сказал врачам, будто Косте лучше умереть от шальной пули, чем в братней петле. Не знаю, что думать. Петер божится, что ни сном, ни духом, но он — жалостливый. Мог и сказать.

Из врагов моих оставался только лишь Царь Польский — Константин Павлович. Он возглавил Восстание в Польше и выказал себя недурным полководцем. По-крайней мере до тех пор, пока я не ввел в бой моих лютеран с их оптическими прицелами, нарезным оружием, да легкими пушками на английских рессорах — Империя ничего не могла с ним поделать. (Но технологическое превосходство моих лютеран сказалось сразу же и для поляков — трагически.)

Тем не менее, — чтоб не терять лишних людей, (а у меня в Прибалтике каждый солдат на счету) я приказал провести спецоперацию. Возглавил ее все тот же — генерал фон Розен, — глава моего "диверсионно-штурмового отряда особого назначения". (Фон Розен хорошо проявил себя сразу после моего ранения при Бородине. Вплоть до моего выздоровления он руководил всеми диверсионно-террористическими операциями Великой Войны и получил за них все свои ордена и медали.)

Царя Польского выкрали прямо из его Ставки, когда он "по нужде" отлучился от своих неизменных охранников. Ежели вам сие интересно, — люди мои сидели в выгребной яме, когда вождь мятежников принялся туда гадить. Они утащили его в пресловутую дырку, а из выгребной ямы был уже прорыт тайный ход. Охранники весьма изумились тому — куда мог деться их Государь, а пока они думали — ребята фон Розена были уже далеко.

Государь наш был в ярости, он метал громы и молнии на старшего брата, и не присутствуй я на их встрече — Константину не миновать дыбы, пытки и казни.

К счастию, я вовремя удержал Государя, сказав:

— Вам нужны мученики? Мало вам простого Восстания, вам нужен другой Бенкендорф, обезглавленный шведами?! Пфуй, это — глупость. Ежели вы хотите по-настоящему покарать Брата, освободите его тот же час. И — хорошенько обласкайте его. А дальше уж — на все Божья Воля!

Вы не поверите, — Константин дрался, плевался и прочее, когда мы объявили ему, что Государь пригласил его на обед по случаю Усмирения Польши.

Несчастный урод вырывался у нас и кричал:

— Убейте меня, переломайте руки и ноги, только не это! Подданные мои решат, что я — Предатель. Пожалейте мою воинскую Судьбу, я хорошо воевал за Россию, я был Начальником Русской Гвардии — убейте ж меня, но не заставляйте вынести сей позор!

Ему пришлось вколоть дозу морфия и на ужине "в Честь Примирения дома Романовых" Константин бессмысленно сидел, пускал слюни и выглядел совершеннейшим идиотом. Что, в общем-то, от него и — требовалось.