Вообразите, — латыши лишь втянули в себя свои винные головы и целовали не пальцы, но залитый сестриной кровью пол Ратуши.
В нашем доме мы все — "либералы". Аж дух захватывает!
Казалось бы, — все вернулось на круги своя. Но… Произошедшие в дальнейшем события немцы связывают с тем, что "жиды разбаловали латышей", а латыши — "Хозяйка наша была чересчур жестока к нам!
Это не удивительно. Это я рос сызмальства атаманом банды крохотных латышей и привык воспринимать их, как ровню. Когда я попал в Колледж, кулаки латышей спасли меня от больших неприятностей. Мое отношение к латышам сему соответствовало.
Сестра же моя выросла в окружении маленьких баронесс, а потом стала фрейлиной нашей бабушки. С "простыми девочками" она встречалась постольку-поскольку, — в Вассерфаллене на каникулах. И общение сие сводилось к тому, что "смердячки" мыли ее, да причесывали. Обратите внимание, что Вассерфаллен не в Латвии, но — Ливонии. Ливские девушки стали наперсницами, да дуэньями моей младшей сестры. Им она поверяла свои девичьи тайны с секретами. А ливы традиционно не дружны к латышам.
Согласно древней традиции, "латыши работали на земле, ливы же служили в баронской армии". Из этого получилось, что некогда многочисленные племена ливов "обратились в ничто", зато латыши расплодились на "ливской" земле. Объяснение сему просто: солдат оставляет за собой меньше потомства, чем крестьянин, и семья его вынуждена жить "без мужика". Много женщина одна не наработает и для обеспечения солдатских семей (ливского корня) бароны принялись завозить на "ливскую пустошь" работников-латышей.
Чтобы русским стало понятнее, — "баре" в наших краях исключительно немцы, "крестьяне" из латышей, а ливы — солдаты с приказчиками. (В дни народных бунтов верхам это на руку — каратели из военных легко вешают бунтовщиков, ибо те им — не родственники.)
По сей день Доротея скажет, что "правила она хорошо". А ежели и пошли недовольные, так она всегда относилась к простому люду из принципа: "Одобрительно, но без потачки!
Сей принцип она усвоила из "Учебника светских манер для юных барышень". Труд сей датирован шестнадцатым веком. Веком Ивана Грозного, да Ночи Святого Варфоломея…
Я читал сей учебник, — весьма забавная вещь. К примеру, — как отставлять в сторону пальчик, когда прижигаешь раскаленною кочергой "срамное место" еретику. Иль почему — много мелких порезов при пытке предпочтительней одного, но — глубокого?
В общем, — в простой, незатейливой и весьма занимательной форме неизвестный автор тех лет посвящал "юных барышень" в тонкости анатомии и физиологии, религии и юриспруденции, а также — химии и медицине. В смысле лекарств, порохов и всяких там ядов…
Все это, по мнению автора, должно было очень помочь маленькой баронессе — найти свое место в жизни в ту нелегкую пору…
Учебник необычайно затрепан и явно зачитан. Многие страницы настолько затерты, что милые баронессы, штудируя сей изумительный труд, подводили готический шрифт своими чернилами. Кое-где на страницах запеклось что-то бурое…
Как бы там ни было — в день Бородина матушка на заседании в Ратуше вскочила вдруг с места, схватившись одной рукою за сердце, а другой — за голову с криком:
— Саша! Сашенька!" — а потом упала на пол замертво и пару часов была без признаков жизни. Когда же сам Шимон Боткин уже опасался самого страшного, матушка вдруг очнулась, вцепилась костлявыми пальцами в грудки врачу и четко, но ясно произнесла:
— Саша при смерти. Только ты сможешь спасти его! Собирайте карету, дайте мне мои камушки. Надо проехать через вражьи посты… Собирайся, Шимон, бери инструменты — мой сын умирает. Но ты сдохнешь прежде него. Понял?" — а чего ж тут было не понимать?
Занятно, но латыши сразу поверили в матушкины слова. Они решили: "Ведьма знает, что говорит. Сын ее — при Смерти! Надобен Новый Хозяин!
Согласно обычаю, Права на Лифляндию переходили теперь к моей "языческой" дочке — Катинке, да "чреву" Маргит. Катинка была католичкою и ей требовался лютеранский Регент. Равно как и — не родившемуся ребенку от Маргит.
Регентом сиим мог быть лишь мой брат — "Озоль" Уллманис.
Но зачем ему сия перхоть?! Жизнь католички в наших краях не стоила выеденного яйца, женское ж "пузо" — не конкурент…
Может быть — сего б не случилось, будь жива моя Ялечка…
Она не усидела в "родных" Озолях и, как началась война, поехала в Ригу. Сперва она пыталась стать снайпером, но менять Веру ради того она не решилась, а католичкам штуцеров не давали.
Тут средь полячек пошло поветрие. Они надевали на голову белые косынки с красным ("георгиевским") крестом и выбегали на поле боя, вынося своих раненых. Через пару дней сию моду подхватили и лютеранки. Наши девушки, в пику католичкам, носили черную косынку с белым ("тевтонским") крестом.
Но Ялька была ревностной католичкой… Она надела белую косынку с красным крестом и стала спасать лютеран — католичкою. Полякам сие не понравилось и они в нее стали постреливать.
Сперва просто попугивали, но Ялька не обратила внимания и в конце июля какой-то польский петух влепил ей пулю в голову.
Когда Ялька рухнула наземь, никто не понял — что с ней. Многие думали, что она поскользнулась… Только когда к ней подбежали прочие лютеранки, правда вышла наружу.
На другой день добрая половина всех лютеранок вышли не с черными, но "георгиевскими" платками. Вечером не стало еще двух…
На третий день те самые девушки, кои давеча шли спасать наших раненых, получили винтовки с оптическими прицелами. Больше раненых никто не спасал…
Когда война покатилась на запад, нахождение снайперских принадлежностей в польской семье приводило к казни всего семейства. А за "георгиевскую" косынку полячек… скажем так — мучили насмерть.
Ибо… После смерти моей жены, остальные литвинки тоже пошли в снайпера, а детей оставили под охраною в Озолях.
После матушкиного обморока (и дня Бородина) неизвестные (по мнению латышей — конечно, католики!) проникли в Озоли и…
Узнать Катинку труда не составило, — она была выше прочих. Ее схватили, сломали руки, и по очереди сгнушались. Она — умерла…
К вечеру того дня, как пришли известия с Озолей, против дома нашего собралась большая толпа латышей, кои "лаяли евреев и немцев", требуя от них — "убираться из нашего города.
К бунтующим пошла моя матушка, ее сразу же окружили…
Внезапно со стороны "дома Бенкендорфов" раздались частые выстрелы, крики и грохот ломаемой мебели. Через миг распахнулись "парадные двери" и оттуда выбежало несколько "жидов"-егерей, выводивших "среди себя" мою Маргит. Многие из них были ранены…
Манием руки матушка моя разогнала толпу, сама присоединилась к процессии и они бросились бежать к домам гетто. (Из "нашего" дома все время палили им в спину из штуцеров.)
Матушкины евреи ценой жизни спасли мою Маргит — по рассказам, неизвестные "подобрали ключи" от "черного хода" и были уже у дверей "роженицы", когда "жиды" преградили им путь…
Пошла перестрелка. К счастию, — сестра моя с крохотною Эрикой жила в казармах Рижского Конно-егерского, почитаясь всеми, как "дочь и Наследница" нашего с нею батюшки.
"Бунт народный" бессмыслен и беспощаден. Почти все баронские семьи (а сами бароны в ту пору служили в имперской армии) при первых признаках мятежа, бросив все, бежали к казармам. Многие баронессы в тот день впервые взяли в руки оружие, "добровольцами" ж к моей сестре пошли почти дети крохотные бароны в возрасте от десяти до четырнадцати! (Более старшие уже ушли с родителями в русскую армию.)
К счастию, — нарезное оружие с "унитарным патроном" позволяет стрелять из него без особого навыка. Так что если наш огонь в этот день и не был прицелен, все компенсировалось его большой плотностью и темпом стрельбы. (Десятилетние пареньки с особым жаром приняли команду Доротеи фон Ливен: "Огня не жалеть!")
