Я в свою очередь встречался с Учителем. Передал ему все мои связи, пароли и явки и самых важных из "крестников". С Талейраном понятно — он был полностью "на крючке". С Фуше у меня не было той уверенности.

Я доложил о поразительной инертности графа в моем отношении и о том, что, в принципе, на него теперь есть компромат. Он допускал существование казино по личным мотивам. Я не знал, можно ли на него "давить" чрез его дочь и внуков и прочее… Но я обо всем доложил фон Спренгтпортену.

Как это ни странно, — я тогда и не знал, что Фуше со мной — одной Крови. И именно поэтому он меня так жалеет. Но об этом, как выяснилось, знал сам фон Спренгтпортен. Но он мне ничего не сказал, сознавая что меня ждут допросы и, может быть — пытки.

Забегая вперед, доложу, что наши люди "работали" потом "по Фуше" и в самый сложный момент — посреди 1812 года граф Фуше нам немало помог в организации "мятежа генерала Мале", после коего моральный дух армии якобинцев в России стал отрицательным. Но все сие — не мои тайны, — в "мятеж" замешаны весьма многие и я не смею углубляться в эти подробности.

Как бы там ни было, — Фуше с Талейраном по сей день числятся во всех разведках "на мой счет" и мне сие — отчасти приятно. Знаешь хотя бы, что работал недаром…

Французы тем временем кончили с австрияками при Ваграме. Средь австриячек, наводнивших Париж в свите новой Императрицы, оказалось немало "штучек" и я целиком захватился интрижкой с женой их посла. Она была немкой с мадьярскою Кровью, так что мы с ней друг друга поняли в темпе чардаша.

Австриячка была в самом соку, но ее окружение просто выводило меня из себя. Особо донимал брат моей пассии — князь Эстерхази. Он открыто ревновал к сестре и на каждом шагу говорил гадости.

И вот — однажды я узнаю, что из Австрии прибыл вестовой с диспозицией австрийских войск для войны с Россией. Эти бумаги должны были получить "добро" Бонапарта. Когда моя пассия сообщила сие, она даже пристально заглянула в мои глаза, но я только крепче поцеловал ее и, потянувшись всем телом, спросил:

— Какое это имеет значение?

— Мой муж сказал мне, что ты — шпион. Он говорит, что ты лишь ради этого спишь со мной", — у княгини были рыжие волосы, сходные по цвету с мехом лисы и я любил скручивать их в колечки. Они были так густы и прекрасны, что простыней рассыпались подо мной, стоило нам оказаться наедине. Как у всех рыженьких, у нее были мелкие конопушки и она их стеснялась, припудривая, а мне — нравилось.

Это был ее второй брак. Первого мужа княгини убило при Вене в 1805 году и больше всего она любила гладить рукой мои шрамы, полученные в ту кампанию.

В день смерти ее первого мужа двое офицеров победительной армии "воспользовались" ее телом, а потом еще пару месяцев передавали друг другу с рук на руки. Судьба красивых женщин в покоренных столицах не может не быть ужасной.

Теперь княгиня делала все, чтоб жизнь ее нового благоверного стала адом. А развестись он не мог, да и — не хотел. Женитьба сделала его послом во Франции…

Женщины — странные существа.

Я помню, как тогда обнял княгиню, поцеловал и шепнул:

— Я — лив и русские мне не указ. Я с тобой лишь ради тебя, Счастье мое… Я — Люблю тебя!" — и прелестная австриячка немедля растаяла. Как теплый воск.

Уже ночью, когда милая закрыла глаза, я вылез из алькова, оделся в мой новый наряд, — темный мундир с мягкими сапогами на тонкой кожаной подметке без шпор, вложил в ножны "Жозефину", проверил на месте ль отмычки, выкованные мне Петером, и вышел из спальни.

Было очень темно, но я нарочно часто ходил по посольству с завязанными глазами, — иной раз мы играли с княгинею в жмурки, другой — я делал вид, что дурачусь…

Я болен — "ливонскою слепотой" и это страшно мешает в работе ночью. С другой стороны противники знали, что я ночью слепну и потому — почти не следили за мной в темноте. Они и взять в голову не могли, что я за время ухаживаний выучил расположение комнат — на ощупь и теперь могу пройти по посольству с завязанными глазами.

Они об этом не знали. Но приготовили иную ловушку.

Петеровы отмычки всегда открывали нужную дверь и я оказался в нужном мне кабинете. Замок пошел очень легко, но стоило мне взяться за ручку сейфа, как где-то звякнул звонок. От дверцы через заднюю стенку был натянут тонкий шнур, ведший в дежурку. Посольство мигом обратилось в перепуганный муравейник, а в дверь кабинета замолотили прикладами.

Я понял, что все кончено и, растворив окно (оно было высоко над землей и потому без решеток), выпрыгнул в темноту.

По сей день не знаю, — как я тогда смог — совершенно вслепую выпрыгнуть в темноту. Наверно, я был в состояньи аффекта, ибо сегодня ни за что не повторил бы сей подвиг!

Чудом я попал точно на ноги, ничего не сломав. Точнехонько промеж трех дюжих охранников в сопровождении моего заклятого врага — князя Эстерхази.

Я давал слово сестре, что не дам нашей маленькой вырасти без отца и обещал сдать свою шпагу первому же жандарму, ежели что. Клянусь, ежели бы я видел, — кто меня окружает, я дал бы себя арестовать и увести в караульное. Но тут свет фонарей сразу же ослепил меня и я попросту отмахнулся от ближайшего факела.

Раздался булькающий звук с предсмертным хрипом и я уже не мог сдаться. Если б на ваших глазах товарища заколол бы какой-нибудь гад, разве б вы взяли его в плен? Конечно же — нет. Око — за Око, Зуб за Зуб и у меня не оставалось иного выхода, кроме как — убивать всех.

Обратным движением, вырывая "Жозефину" из падающего покойника, я достал до горла второго солдата и он тоже, хрипя и булькая кровью, рухнул куда-то вниз. Теперь против меня оставалось двое. Князь, выхватив саблю, встал в позицию, третий солдат вскинул ружье и замахнулся прикладом.

Я пожалел "Жозефины", — встречи с кованым железом приклада она бы не вынесла. Поэтому я всадил ее в солнечное сплетение солдата и невольно раскрылся.

Князь от души полоснул меня по горлу и, не будь у меня тугой и жесткий воротничок, я бы сейчас не писал этих строк. А так из меня ударил целый фонтан и князь захихикал:

— Meurs, Jud de Gitan!" — он так радовался, что не заметил, как я вырвал "Жозефину" из трупа и что силы ткнул ее в его харю. "Жозефина" вошла ему в глаз и больше он не смеялся.

Я вложил рапиру в ножны и пошел прочь, что есть силы зажимая страшную рану. Кровь хлюпала под руками, в глазах мутилось, а ноги подламывались подо мной…

Потом выяснилось, что сабля зацепила яремную вену. Сам Доминик Ларре, штопая меня, все цокал языком, не веря глазам и клялся, что с такими ранами люди отправляются на тот свет, прежде чем скажут "Мама!". Разумеется, это не сонная, но мало — все равно не покажется.

Я не знаю, как я дополз до дома Элен. Идти было не далеко, каких-нибудь три квартала, но я — ничего не видел в кромешной темноте. Судя по кровавому следу меня все время швыряло через всю улицу от домов на одной стороне до тех, что напротив. Я все время падал и снова вставал, а последние метров сто полз на карачках — настолько сильная у меня стала кровопотеря.

По рассказам Элен, ее разбудила трясущаяся от ужаса кастелянша, жившая возле потайной двери. В ее обязанности входило выглядывать из окошка на стук. Все, кому положено, имели ключи, но мало ли что…

Девушка узнала меня в неверном свете луны, открыла дверь и пришла в ужас от моего вида. Мундир был насквозь пропитан моею кровью, а на лице появилась смертная бледность.

Если бы Элен не получила уроки первой помощи от дяди Шимона, все было кончено. Но моя возлюбленная, обливаясь слезами, смогла наложить жесткий тампон на шею (о шине, или закрутке на сем месте и речи быть не могло), а потом остановила кровь пригоршней квасцов, наложенных сквозь повязку. Ларре, оценивая работу, сказал, что все правильно, а то, что я потерял много крови, ослабило кроветок и дало образоваться тромбу…