Я не вытянул ее всю. Я смотрел в глаза милой и видел в них горделивое торжество и не посмел, чтобы окружающие увидали, что — на крестильной цепочке вместо креста. В столь католической стране (вроде Франции) убивали на месте за этакое. То, что Элен все равно носила наш знак — говорило о многом.
Я сразу выпустил из губ столь опасную для Элен цепочку и, переходя на немецкий, воскликнул:
— Я пьян от одного Вашего запаха, Элен! Простите мне мою глупость — Вы мне ударили в голову!" — и Элен, с раскрасневшимся от пережитого смертного страха лицом, счастливо улыбнулась в ответ:
— Я знала, что Ты — enfant terrible, но не до такой степени! У вас в казарме все такие же ненормальные?
Я же, крепко целуя ее, отвечал:
— Один только я. Когда мне представить мое доказательство?" — никто из окружающих не понял, что я имею в виду, ибо никто не читал Писания в подлиннике и поэтому никто не понял, что мне отвечала Элен, сказав:
— Сегодня…
Тут дали музыку и мы, как-то сами собой оказались средь прочих и закружились… Элен сразу поняла какой из меня танцор и стала вести за собой, а я — во всем ей подчинился.
Куда-то все подевались, — я за весь вечер не встретил ни одного знакомого, а весь зал, пусть и полный народом, был для меня совсем пуст и я в нем кружился с единственной женщиной на Земле и совсем не стеснялся "казарменного наследства.
Где-то средь танцев черт меня дернул спросить:
— Почему все зовут тебя — Прекрасная Элен? Как твое имя?
Моя пассия сухо ответила:
— Это — неважно. Пока тебя не было, я нашла приют в доме… Госпожи Баронессы. Поэтому за мной много ухаживали. Как будто бы — за твоей матерью.
Муж мой — мой муж. Он оказал мне Честь, взяв меня замуж, но сделал он это ради своей же карьеры. У меня была весьма грозная сваха… Такой — не отказывают.
— Скажи мне имя сего чудовища и завтра ты станешь его вдовой!
Элен усмехнулась в ответ:
— А ты его уже видел. И даже чем-то жестоко обидел. Я засыпала, а он пришел ко мне и рыдал у постели, чтоб я отомстила за него. Поманила тебя, а — не дала…
Я вдруг стал догадываться, о ком идет речь, замер, как соляной столп средь мазурки и, не веря себе, прошептал:
— Ты не можешь быть женой этого…!
Элен расхохоталась до слез, заставила меня слиться с обществом и, улыбаясь, сказала:
— Да — ты говоришь с Элен Нессельрод. Только не обижай моего благоверного. Он вырос средь низкого общества, но… Он научится. Он быстро учится. И у него несомненный талант, — твоя мать недаром держала его у себя. Секретарем. У него Дар — Великого Администратора. И он же — из наших…
Впрочем, я настолько же — Нессельрод, насколько твоя сестра — фон Ливен!
Тут я не выдержал и потребовал объяснений, — Элен вывела меня из толпы. Мы сели в карету Нессельродов и поехали по ночному Парижу. А Элен рассказала мне — историю своей жизни.
Девичья фамилия Элен — Герцль и она, таким образом, принадлежит к жидам австрийского корня. Отец ее служил атташе Венецианской республики при австрийской короне. В 1799 году, когда Суворов взял ее родной город, посольство Венеции в Вене было закрыто, а толпа погромщиков потребовала выдать жидов — на суд и расправу.
В дом Герцлей полетели камни и один из них убил матушку Элен. Обезумевший от горя Герцль раскрыл двери и бросился на убийц. Он был растерзан — в считанные минуты. Саму Элен…
Саму Элен вывезли из страны в закрытой карете. Когда девочка прибыла в Ригу, никто не поверил глазам, — у нее исчезло лицо.
Ей сломали нижнюю челюсть, чтобы она не могла сжать зубы. Перебили нос, располосовали лицо…
Она рассказывала последнее воспоминание — погромщики отдирают ее от мертвой матери, а покойную — женщину необычайной красоты, еще теплую уже… Большего разум девочки вместить не мог.
Стала она Прекрасной Элен, потому что кости лица срастались неверно и дядя Шимон понял, что если все предоставить Природе, наступит день, когда девушка не сможет — ни пить, ни есть, ни даже — дышать.
Тогда он, испросив разрешения у Бен Леви, самолично сломал все кости лица Элен и "вылепил" из них то, что — как ему показалось, было прекрасным. Впоследствии Элен часто смеялась, что ее лицо — "произведенье искусства" и люди чужие не поняли фразу и совершенно извратили ее буквальный смысл.
Это было единственное, что врач мог сделать для сироты — благо она не чуяла боли. Но никакой талант дяди Шимона не мог вернуть девушке ни ее испохабленной Чести, ни… Не сразу выяснилось, что кто-то из негодяев заразил девочку гонореей, а когда сие обнаружили — маточные трубы несчастной были слишком поражены, чтоб Элен смогла завести детей.
Потом, в день очередного обхода, обнаружилось, что после долгих лет мрака и пустоты — зрачки Элен содрогнулись на свет. И тогда дядя Шимон перевез девушку из дурдома домой, надеясь, что там разум быстрее вернется к несчастной.
Так Элен стала сиделкой и помогала ухаживать за больными. Она в ту пору была больше похожа на бессловесную тварь, коя все понимает, да — сказать не может. Разговорила же ее одна из пациенток доктора Боткина. Баронесса фон Ливен.
Баронесса заметила с каким осуждением смотрит на нее молодая прислужница и заметила:
— Когда я была молодою и глупой, я хотела родить от мужчины не нашего племени. Он… потом посмеялся, назвав… жидовкой и шлюхой. Теперь я заведу сына лишь от того, кто никогда не обидит меня.
И тогда — вроде бы немая безумная тихо ответила:
— Я Тебя понимаю. Я не знала, что сын твой от гоя, иначе бы… Всех их надобно убивать… Всех…", — сестра была в шоке от таких слов, а я впал в шок, узнав, что после сих слов женщины мигом сдружились.
Это была одна из самых дивных ночей в моей жизни. По приказу Бонапарта улицы Парижа вычищались от снега, да и — какой снег во Франции? Так, видимость…
Наша карета медленно скользила по спящему, ночному Парижу, еле слышно поскрипывали рессоры, а Элен все рассказывала и рассказывала… А когда она замолкала, мы целовались, будто безумные, и отогревали друг друга в объятиях, — зима была на дворе.
Ближе к утру Элен приказала везти нас — в дом… моей сестры — Дашки. Сестра по случаю прикупила домик в Сен-Клу, а в доме был потайной ход, коий вел прямо в комнаты Нессельродов. Моя комната выходила к потайной лестнице, а прямо напротив были двери Элен. Нам достаточно было открыть дверь, сделать пару шагов, тихонько постучать в дверь соседнюю и мы были вместе.
Элен довела меня до дверей моей комнаты и, не зная что теперь делать, в известном смущении протянула было руку для прощального поцелуя, но тут уж я взял инициативу в свои руки, а Элен — в охапку, и внес ее в мое очередное жилище. А потом крепко запер за собой дверь.
Что можно сказать о нашей жизни с Элен? До самого лета мы жили как муж и жена. Ходили лишь вместе и окружающие даже привыкли нас приглашать, как семейную пару.
Нессельрод процвел "под тенью этого счастья" и — постепенно выдвинулся на самые первые роли. Он имел обыкновение приходить к жене и канючить под дверьми о том, что ему нужно. Так продолжалось до тех пор, пока вышедшая из берегов Элен не вбегала в мою комнату с криком:
— Да сделай же ты ему! Не могу его слышать!" — и осчастливленный Нессель убирался с поживой. В иной день ему бы не удалась такая подлость, но этот хмырь приучился являться раз в месяц — именно в день, когда у Элен страшно болела голова и она была не в себе.
Потом мы при всех хихикали, шутя, что Нессель является "за месячным жалованьем", но… Так сложилось. Для публики.
Реальность же была немного иной. Лишь граф Фуше заподозрил неладное и постепенно раскрыл нашу тайну. Знаете на чем мы прокололись?
Французский жандарм заметил, что Элен слишком громко в свои "тяжелые дни" требует благ для Несселя, а потом — больно часто для дамы поминает про "месячные". Кто б мог подумать, что он обратит на это внимание?!
