"Хотя…Как же никого? А мужик в форме железнодорожника, который деловито похаживает по перрону? Слишком уж незанятым он выглядит, бродит без дела по перрону, при этом постоянно посматривает в мою сторону. Старый трюк — мы никогда не обращаем внимание на медсестру в больнице, не опишем, как выглядела уборщица в пустом зале торгового центра, не сможем вспомнить, был охранник в магазине на выходе или нет, конечно, если нет желания стырить чего-нибудь. Вот и сейчас, красавец, ходит деловито в форме, а у самого на лице написано, что кроме меня его ничего не интересует".
После того, как Алекс обратил внимание на "железнодорожника", было сложно не смотреть на него, он так и вертелся перед глазами. Мелькнула даже шальная мысль: а что если сейчас резко побежать, помчится ли он за Алексом, или тут на подхвате еще парочка интеллектуалов в форме носильщиков и рацией в ухе.
Перрон постепенно наполнялся народом, поэтому "сопровождающий" подошел поближе и прекратил курсировать по перрону, опасаясь упустить его, Алекса, из вида. Он встал в пяти метрах на краю перрона вполоборота к Алексею и пристально смотрел в сторону, откуда должен был прийти поезд.
"Ну, прямо главный встречающий. Без тебя и поезд не придет" — ухмыльнулся про себя Алекс.
******
— Ой, Владимир Алексеевич, ну вы и ловелас. Смущаете скромных девушек, а у самого, небось, одно на уме, — щебетала Люба, разливая чай себе, напарнице Светке и седому, но еще вполне крепкому полковнику, пассажиру из соседнего вагона.
Рейс был спокойным — с тех пор как удалось устроиться в фирменный на Москву проводницей спального вагона, жизнь стала налаживаться. Это вам не мучения в плацкартном вагоне луцкого поезда, когда в вагоне полсотни пассажиров, и они то чай одновременно требуют, то пьют до утра с песнями и драками в тамбуре, а утром, по прибытии, за половиной еще постель с верхних полок собирай.
Другое дело СВ — максимум шестнадцать пассажиров, ведут себя чинно, благородно, даже знаменитости катаются частенько. Ну и все-таки рейс между столицами, так что почти каждый раз одна-две передачи, а это какой-никакой, а доход. Да и коньячек, конфеты частенько заказывают в купе, а на таких вещах особая прибыль: не из вагона-ресторана же коньяк тащить — всегда на подхвате свой, в супермаркете купленный, не паленку ж предлагать, все равно с лихвой окупается. В общем, не работа, а курорт.
А этот полковник перед отправлением минут двадцать стоял на перроне с букетом белых роз. Все выглядывал кого-то, а когда понял, что не дождется, подскочил и галантно так заявил: "Я сегодня купил этот букет, чтобы подарить его самой обаятельной работнице железной дороги. И увидев вас, Любовь, я понял, что этот букет слишком скромен, но, надеюсь, вы не откажетесь его взять. Все о чем сожалею, что еду не в вашем вагоне, но все равно счастлив, что в этом пути вы будет близко"
Люба понимала, что букет этот покупался явно не для нее, ее имя бравый полковник прочитал на фирменном бейдже и, если бы была смена Светки, то цветы достались бы ей. Но все-таки было приятно, тем более, что полковник выглядел хоть и старше ее лет на двадцать, а то и тридцать, но был из числа тех о ком говорят "крепкий мужик", такие и в семьдесят дадут фору нынешним тридцатилетним любителям пива и футбола с отросшими от диванов брюхами.
— Ну не расстраивайтесь, соседний вагон — это соседний состав. Так что приходите к нам на чай, — слегка смутившись, ответила Люба.
— Всенепременно, через полчаса я у вас.
— Нет лучше через час. У нас начальник обход делает после отправления — будет отвлекать от чая, — захихикала Люба.
Пришел полковник, который представился Владимиром Алексеевичем, не с пустыми руками: прикупил в вагоне-ресторане две бутылки шампанского, коробку конфет, которые, знала Люба, были слегка просроченными. Увидев полковника, Светка хитро подмигнула напарнице — видно было, что ей он тоже понравился. Ну а что? В прошлом году на московском рейсе две проводницы замуж выскочили: одна за киевлянина, а вторая вообще за поляка какого-то. Понятно, что полковник в женихи не очень годится — но почему не поболтать с приятным человеком, она женщина свободная. Муженек, еще когда медсестрой по ночам вкалывала, завел зазнобу, с которой, однажды придя раньше с работы, Люба и выставила благоверного из дому.
Первая бутылка шампанского ушла незаметно, через полчаса была Калуга, поэтому решили пока чаю выпить с бисквитами, которые нашлись у запасливой Светки.
Через пять минут и Светка и Люба безмятежно спали в купе проводников, а их новый знакомый быстро переодевался в форму проводника, которую принес, как только подруги уснули.
До Калуги оставалось всего ничего, поэтому Никитич спешил. Он смочил раствором небольшую тряпочку и положил ее на радиатор под столиком в купе, куда должны были в Калуге подсесть Харламов и его сопровождающий. Это было легкое снотворное, которое на горячем радиаторе за минут пятнадцать должно было усыпить их, пока не разбудят пограничники.
Рогов днем, когда сообщил информацию о билетах Хараламова, дал четкие инструкции: объект должен умереть уже за пределами поезда, в Киеве. Рогов сказал, что маскировать убийство смысла нет, Главное — скрыть, что Харламова отравили в поезде. Поэтому сопровождающий Харламова "хвост", это будет второй пассажир купе, должен остаться в живых, тогда подозрение об отравлении упадет совсем на других людей, а не на Рогова. Препарат в этот раз также выдал Рогов, что это за препарат, не сообщил, но сказал, что инъекция приведет к смерти в течение часа-двух, поэтому для более длительного времени действия объект должен принять ее перорально и желательно в разбавленном виде, например со стаканом воды
"Если что пойдет не так, объект уничтожить любой ценой, главное, чтобы ты не попал в их руки ни после операции, ни через десять лет" — такую инструкцию Рогов давал впервые и Никитич прекрасно понял, что под "ценой" нужно понимать и его жизнь.
В Калуге стоянка была короткой, поэтому новый проводник мог не спускаться на перрон — несмотря на позднее время, подмену могли заметить коллеги из соседних вагонов. Как и предупредил Рогов, в вагон подсели двое: Харламов и тучный мужик лет сорока, больше похожий на лысеющего заведующего районного дома культуры, чем на сотрудника спецслужбы. Но опытный глаз Никитича заметил, что, несмотря на солидную комплекцию, пассажир бодро поднялся по крутым откидным ступенькам вагона, не придерживаясь за поручни.
"Серьезный боец, — подумал Никитич. — Именно такой, не производящий на соперника впечатления противник, чаще всего наиболее опасен".
Как только поезд тронулся он, зашел в купе к новым пассажирам:
— Билеты и за постель, — по-деловому распорядился, Никитич и присел на полку рядом с Харламовым.
"Ручонки-то, видно — не трудовые, как и у моего, — отметил он. — Раньше такие редко можно было встретить, разве что у музыкантов. Эх, куда ты парень влип".
Он гнал от себя сочувствие, но вчерашнее ощущение чего-то неправильного возникало снова и снова.
— Чайку перед сном? На улице-то уже прохладно, согреетесь, — спросил он, закончив раскладывать билеты по кармашкам потрепанного кожаного блокнота проводника.
— Нет, спасибо, — ответил Алекс.
— А я, пожалуй, выпью — пробубнил второй.
— Сейчас, принесу, а рассчитаетесь утром с напарницей, — проводник поднялся и вышел из купе.
Сосед Харламова по купе, Степан Пирогов, как правильно отметил Никитич, был опытным бойцом, а кроме этого и отличным оперативником. Его крайне удивило задание Звягина из соседнего подразделения, завизированное Бурковским, сопроводить Харламова в Киев. Задача была явно не его уровня, да и у Звягина в подчинении было достаточно людей, но возражать Пирогов не стал. Во-первых, сам Звягин принадлежал к категории скороспелых карьеристов, спорить с такими себе дороже, а во-вторых, в Киеве жил одноклассник, с которым Пирогов любил опрокинуть бокальчик-другой пива, когда тот изредка заезжал в Москву. Но вот свое обещание заехать на бокальчик "Оболони" в Киев выполнить все не выпадало случая.
