Сначала ей больше подавали те немногие постояльцы, что остановились в гостинице - зажиточные горожане и торговцы. Утром они выводили своих страждущих близких, аккуратно укладывая их на солому в телеге, которую наняли тут же в деревне, либо усаживали в седло, впереди себя и везли в монастырь. После полудня, с поля стали возвращаться крестьяне. Они, утомленные, расслабленные, неся на плечах кто грабли, кто косу, сжимая в руках узелки, в которых был завязан их нехитрый обед, с любопытством и каким-то тайным ожиданием смотрели на Нику, быстро отводя глаза. Да, что здесь происходит-то? За возвращающимися крестьянами потянулись, груженые сеном, телеги. За ними носилась, загорелая ребятня, норовя на ходу заскочить на торчащую позади жердь. Через какое-то время, отдохнувшие, приодетые крестьяне начали подтягиваться к трактиру, бросая в кружку монашке монеты. Их щедрость начала умилять Нику. На площади появились принаряженные молодые женщины с детьми на руках и девушки. И те и другие посматривали в сторону трактира, где скрылись их мужья и милые.
У трактирной стены присел здоровенный парень неопределенного возраста с плоским одутловатым лицом. Голову его покрывал грязный чепец, а засаленная рубаха из домотканого сукна, с многочисленными заплатами, была подвязана скрученной веревкой, на концах которой висели какие-то деревянные бирюльки и птичьи кости. Он уже давно вырос из шерстяных коричневых штанов, вытянутых на коленях и протертые на заду. Его босые ступни сплошь покрывала корка засохшей грязи, впрочем как и руки с черными ногтями от забившейся туда землей. Он держал двумя руками какую-то кость, которую усердно сосал, не сводя с Ники маленьких раскосых глазок, широко расставленных на его лобастом лице. Приплюснутый короткий нос, слюнявый расслабленный рот и скошенный подбородок, переходящий в толстую, бычью шею, все указывало в нем дауна. Короче, перед Никой был местный дурачок. На него не обращали внимания и, кажется, даже сторонились, что немного удивило ее: обычно к ущербным всегда относились снисходительно и жалостливо, почитая их за юродивых. Дебил вдруг оживился и Ника огляделась, увидев медленно идущих по площади троих молодцов. Парни еще не вышли из подросткового возраста, но имели довольно внушительный вид. Подростки переростки. Ника отвернулась.
Солнце уже клонилось на закат и скоро она уйдет с полной кружкой подаяний. С ней здесь ничего так и не приключилось и, видимо, уже не приключится. На деревенской людной площади ее не тронут, скорее всего, будут ждать где нибудь у дороги в лесу, решала она, когда даун отбросив свою обглоданную кость, встал с корточек и направился к ней. Народ, что в это время был на площади, побросал свои дела, а те кто проходил мимо, торопясь по своим делам, тут же остановился, с интересом наблюдая за ущербным верзилой. Трое подростков, толкая друг друга локтями, загоготали. Ника подумала, что все это очень походило на начало популярного и долгожданного шоу, по тому какой нешуточный интерес проявляли окружающие к действиям дауна. А между тем, он, попросту залез в ее кружку с подаянием, выгребая из нее монеты и ссыпая в свой чепец, который стянул с сальных, встрепанных волос.
— Эй! Погоди-ка, ты что делаешь? Это собственность монастыря! - возмутилась Ника. — Положи на место! Скажите же ему кто нибудь…
Народ прибывал: из трактира высыпали те, кто до того, спокойно сидел за кружкой пива, и вмешиваться, похоже, ни кто даже и не думал. Но начав возмущаться и потянув кружку на себя, она вдруг получила от верзилы кулаком в лицо. Попятившись, она все же устояла на ногах, так и не выпустив кружки для подаяний. Вокруг поднялся возбужденный галдеж, кто-то с кем-то начал держать пари на то, как долго продержится монашка. Никто не думал прекращать этот бессовестный грабеж средь бела дня, никто не вступился за безответную, беззащитную монашку. Мало того, некоторые начали высказать свое недовольство тем, что давешние монашки были куда как покладистее и сразу же отдавали Пигу кружку, и куда, спрашивается, делось у этой смирение. Ника была настолько разозлена, ошеломлена и поражена, что одним движением сломала Пигу палец, что сосредоточенно пыхтя, продолжал выуживать на дне кружки последние монетки. Перебивая подростков, показывавших на нее пальцем и чуть не подпрыгивавших от азарта, крича: “Смотрите, смотрите! Она сломала палец Пигу!”, Ника воскликнула:
— Опомнитесь! Вы что делаете! Люди вы или орки! Да даже это поганое племя умеет уважать святыни! Заткнись! - рявкнула она на верещавшего верзилу, что выставив на обозрение свой толстый короткий палец, размахивал им из стороны в сторону, пытаясь унять боль.
— А, ну дай сюда! - Ника вырвала чепец полный монет из его кулака, сжимающий тесемки и подняла его над головой, потрясая им. — Разве это, мы собираем для себя, для нужд монастыря? Ваши монеты идут на лекарства, на раздачу милостыни больным и нищим! Так кого же вы грабите?! Ваша деревня живет безбедно, только лишь за счет соседства с монастырем, а вы так бессовестно, безбожно поступаете с нами, вашими соседями!
На шум, стали одно за другим распахиваться окошки гостиницы, из дверей выходили ее постояльцы, державшиеся от деревенских жителей особняком. Тогда к раскричавшейся монахине из трактирной публики, выступил почтенного возраста мужчина с солидным брюшком, державший в руках высокую кружку пива.
— Успокойся, сестра, не надо так голосить, — поморщился он. — Ты, по всему видать, послушница и только вступила в святую обитель? Так вот, уверяю тебя, что матери настоятельнице известно, что вытворяет наш Пиг и дабы не обижать ущербного, приняла она его выходки с покорностью, как неизбежное послушание и воспитания у некоторых монахинь смирения.
Ника аж задохнулась от негодования: она же еще и виновата!
— Послушайте меня, почтеннейший! - кипя от гнева, проговорила Ника — А, вам не приходило в голову, что настоятельница просто сохраняла лицо при этой плохой… нет безобразной игре, надеясь, что в вас проснется хоть капля совести и вы, наконец, уймете своего дурака! Не мы, а вы несли послушание! Неужели вы не понимаете, что не он, безмозглый, будет давать за это ответ перед Вседержителем на том свете, а вы, вы все, потакающие его дурным поступкам! Давайте, одобряйте, подбадривайте его на воровские выходки! Я сказала, заткнись! Я тебе сломала палец, я тебе его и вправлю! И вы, как ни в чем ни бывало, бежите в обитель, когда заболеет ваш близкий или вы сами? И вы можете, после этого, смотреть в глаза сестрам, которых грабите, устроив из этого развлечение?! Тогда скажите, куда эти деньги, эти несчастные гроши, которые вы, оказывается, жертвуете сами себе, уходят потом? На очередную попойку, во время которой вы со смехом обсуждаете то, насколько ловко Пиг отобрал деньги монастыря у очередной монахини! Вы не подумали о том, что наступит день, то терпение, если не настоятельницы, то самого святого иссякнет?! Вы не думали, что обитель не захочет больше потакать вашим дурным наклонностям, на которых вы воспитываете ваших детей? - среди присутствующих и правда было много детворы разных возрастов. — Если монахини не решаться сменить место своего прибывания, то святой Асклепий повернет жизнь так, что вы снова будут прозябать в нищете. Забирай свои монеты, почтеннейший, — и Ника, в сердцах, швырнула чепец с деньгами под ноги солидному мужчине с пивной кружкой. — Желаю хорошенько повеселиться. Но запомни, слава о вашей дыре уже не будет доброй — она кивнула в сторону постояльцев, что толпились у дверей гостиницы, переговариваясь между собой и с осуждением качая головами, некоторые наблюдали за ними, свесившись из окон.
Сунув свою кружку соседу, мужчина поднял чепец, встряхнув его от пыли и собрав в него, раскатившиеся монетками, быстро шагнул к Нике, сунув ей его обратно.
— Не шуми и не славь нас перед всем светом, — процедил он сквозь зубы, буквально заставляя ее взять чепец, украдкой посматривая через ее плечо за гостиничными постояльцами. - Мать Петра знает все и мы порешили, что вся милостыня, собранная монашками будет идти Пигу, этому обиженному умом, сироте. Сейчас же, забери ты эти монеты, как монастырскую собственность.
