- Довольно, - сказала Монашка и прижала ей к лицу подушку.

Естественно, нестерпимая жара. Естественно, воскресенье. Так всегда. Медицинская Академия была закрыта, а перед Моргом стояла тол- па. Мы запихнули Болванку в бельевую корзину, что далось нам легко из-за ее мелкого сложения, и отнесли ее к старым крепостным стенам. Держу пари, что крысы, на сей раз самые настоящие, без труда справятся с останками.

Простите, дорогая Луиза, что больше не присылаю Вам шляпок и чепчиков, которые так Вам нравились, но в сегодняшнем Париже нет ничего стоящего из мод.

Ваш друг,

Маргарита

Дорогая Луиза,

Большие волнения произошли две недели назад, особенно возле Форс и у Аббатства. Улицы полны еще возбужденными толпами, которые, как мне сказали, поднимают иногда на пиках куски человеческих тел. Это внушает страх. Сегодня утром зову и зову Монашку - нет ответа. Я обыскиваю весь дом, жду, наконец замечаю, что Флориан и Мелани-Лизунья тоже исчезли, и тогда я понимаю, что негодница открыла им двери, чтобы сбежать вместе с ними. Короче, целый заговор. У меня остается только Ворчунья, которая всё время привередничает, да старый Жак, который хромает и пьет. И это после всех трудов, которых мне стоило обустройство дома! Однако никто не знает, что я сделала это не по истинному призванию, и если бы канцлер Пайяр прожил еще некоторое время, я никогда бы не стала содержательницей заведения. Что делать? - задала я себе вопрос тогда. Я не умела ни петь, ни плясать в театре, и мне внушала отвращение мысль идти и подстерегать гуляк под аркадой Пале-Рояля, что, впрочем, мне приходилось делать не раз. Я также не хотела снова впасть в нищету моего детства, которая была ужасной. Поверьте, дорогая Луиза, мучения, которые я испытала, начиная с шестилетнего возраста, хоть и не убили меня, но не уступали ни в чем страданиям тех детей, которых я продаю. Вы представляете, о чем я говорю. Потом была прядильня в Гарше, и это тоже был ад. Нас привязывали к машинам веревками, чтобы мы не падали от усталости во время работы. В десять часов вечера нас отвязывали, и мы могли спать до пяти часов утра в каком-то подвале. Летом там было влажно, но прохладно. Зато зимой холод стоял страшный, и многие кашляли кровью. И вот тогда-то господин канцлер подарил мне рай: все, что делает жизнь приятной и удобной, и, наверное, ничего бы не изменилось, так как этот достойный человек бесконечно меня любил. Увы, несмотря на его крайнюю доброту, мое состояние не успело еще сложиться, и когда он умер, его семья с позором выгнала меня. Добавьте к этому несколько моих неосмотрительных поступков, напрасных трат, неудачных вложений капитала. Нет, мой друг, я не пытаюсь оправдаться, так как может быть я вовсе не заслуживаю извинений, но я хочу лишь рассказать Вам, каким образом я пришла к занятию моим ремеслом, конечно, нужным человечеству, но отвратительным самим по себе, и которое внушает мне день ото дня всё большее омерзение. Что же?.. Характер закаляется, как и в любом другом деле, и если давать волю чувству жалости, то никто бы не мог этим заниматься ни дня. Прибавьте к этому то, что нехватка денег мучает меня беспрестанно, и Вы поймете мое состояние.

Времена сейчас очень тяжелые. Революционный трибунал заседает день и ночь. Сансон и два его помощника, братья Деморе, работают при свете факелов, и розовое зарево стоит над площадью Революции, бывшей Королевской, одной из самых просторных и красивых в мире.

Пишите мне, дорогая Луиза.

Маргарита

Моя красавица,

Зима обещает быть суровой, и единственный мальчик, который у меня оставался, умер вчера вечером от воспаления легких. Однако я заботливо его лечила, и даже без надежды на выгоду, а лишь потому, что он был милый и забавный. Я осталась одна с Ворчуньей. Она рассказала мне, что видела Монашку, Флориана и Мелани-Лизуныо: все трое были пьяны, в красных колпаках, и распевали какие-то мерзкие песни в проходе Манежа. Жак впал в детство после побега Монашки, которую он бывало натягивал prestissimo е furioso на кухонном столе, а теперь он тенью бродит по дому ничем не занятый, с бумажным паяцем, подвешенным к ширинке. В работе по дому он ничуть не участвует, а Ворчунья стала ворчать больше обычного, и что мне остается, как не стегать ее плеткой?

Случайно я узнала новости и о Титюсе: он представляется жертвой тирании, которая якобы и сделала его карликом. Всякая сволочь его за это любит и забрасывает подарками.

Барботен остался мне верен и заходит иногда спросить, нет ли у меня чего-нибудь подходящего. Я каждый раз отвечаю ему, что подумаю. Несколько дней назад мне удалось заманить одну маленькую красавицу, чьи родители держат мясную лавку на Старой Храмовой улице. Кожа у нее была невиданной красоты, нежная и гладкая. Ей можно было дать лет девять, во всяком случае, я так предположила, потому что, будучи немой, девочка не могла ничего подтвердить. Она не умела ни объясняться жестами, ни писать. Девять лет - самый лучший возраст, ребенок еще совсем свеж, но уже оформлен, и только в этом возрасте подмышки источают неповторимый запах базилика, который навсегда исчезает к двенадцати-тринадцати годам. Этот аромат опьяняет, его невозможно забыть. И вот немая у меня, глаза у нее голубые и неподвижные, словно стеклянные пуговицы. Я оставляю ее на сутки с Барботеном, ни о чем не тревожась. Время от времени до меня доносятся приглушенные звуки их забав и прыжков. В начале вторых суток Барботен приходит подкрепиться и с мрачным видом заявляет мне, что девчонку всё время рвет, у нее начался понос, и это ему совсем не с руки. Я иду посмотреть, в чем дело, нахожу девочку совершенно позеленевшей и, боясь какой-нибудь заразы, отправляю за Луазелем. Его не удается нигде найти. Что бы Вы сделали на моем месте?.. Вконец расстроенная, видя, что Барботен обижен и сердит, я не нашла ничего лучше, чем отдать чудачке ее лохмотья и выставить на улицу. Там она пустилась бежать со всех ног и, увидев, что сил ей не занимать, я осталась уверена, что она благополучно доберется до родительского дома. Дело, таким образом, было кончено.

Отчего Вы мне так редко пишете, красавица моя? Вам нечего мне рассказать более забавного, чем история про Вашего соседа, который носит подштанники из женской кожи?

Маргарита

Дорогая Луиза,

Конечно, Вы уже знаете, что произошло четыре дня назад с нашим несчастным монархом. Сердце мое разрывается.

Я невесела теперь, и никакого нет повода для радости в это холодное и черное время. Вообразите, кто явился ко мне на днях?.. Никто иной, как чета Изамбаров в сопровождении Тирезия и еще какого-то олуха, который несет его багаж.

- Забирайте назад своего гермафродита, - заявляет брат, - мы им очень недовольны. Его перед неглубок, а зад - полная посредственность.

- Член у него вялый, - добавляет сестра.

- Но язык! - восклицаю я. - Его язык!.. И в таком юном возрасте, какая прекрасная внешность!.. К тому же, если не ошибаюсь, вам были предоставлены все возможности испробовать его перед покупкой...

- Вы наверное нас напоили, или сам гермафродит придумал какую-то уловку. И нам не нравится его характер...

- Но гермафродит - это ведь такая редкость!

- Ничего подобного. Все улитки гермафродиты.

- Мне дела никакого нет до улиток, - сухо отвечаю я. - А два его гардероба...

- Гардеробы нас тоже не удовлетворяют. Муфта побита молью, кожа на башмаках трескается, шелковое платье расползается, на пальто висит клок, чулки заштопаны, а веер сломался в первый же день. Верните нам деньги...

Сначала я наотрез отказалась, но вид Тирезия раздул во мне угасшее пламя, и я принялась торговаться...

- После того, как вы почти полгода им пользовались, как вы можете требовать всю стоимость?.. Я могу предложить вам лишь треть цены.

Они заклекотали как стервятники, и после бесконечной перепалки мы сошлись на половине суммы. Я еще и осталась в выигрыше, поскольку они очень хорошо кормили и содержали Тирезия, которого я думаю перепродать Визариусу, если у того остались деньги. В наше время это совершенно не очевидно.